"Владимир Тендряков. Пара гнедых" - читать интересную книгу автора

живите себе, дичайте. И сам мужик будет наг и дик, на Адама безгрешного
похож. Птицы божии не сеют, не жнут - сыты бывают... Сыты и веселы...
Дед Санко Овин вглядывался в даль, сквозь людей, размыленно голубым
взором, и солнце сияло на его апостольской лысине.
Ему отозвался Петруха Черный:
- Птицы божии... Гы!..
Едва коробовский воз скрылся за бывшим пыхтуновским пятистенком, как
раздался радостный выкрик:
- Гляньте-ка: Ваня Акуля едет!
И все сразу встряхнулись, зашевелились, заулыбались, потянулись поближе
к дороге.
- Чтой-то лошадей не видать?
- Под шапкой-невидимкой оне.
- Зачем Ване лошади, когда и своих ног у него в хозяйстве много.
- Энти не надсядутся переезжаючи.
По дороге пылило шествие. Впереди - ребятня. Только старший из
акуленков был в штанах, на каждом шагу мерцал в прореху голым коленом.
Старшего звали странно - Иов, остальных - Анька, Манька, Ганька, Панька. Эти
даже ростом мало отличались друг от друга - в рубахах из старой домотканины
до колен и ниже, с одинаковыми рябыми головами, стриженными ступеньками
бараньими ножницами, с одинаковыми ошпаренными солнцем, облезшими носами,
как один по-мышиному быстроглазые. Они рысили за Иовом, несли кто что успел
ухватить - узелок, кочергу, щербатый заступ. Самому младшему, Паньке, ничего
хорошего нести уже не досталось, он нес полено.
За ними в туче пыли с громоздким пестерем за спиной вышагивал сам
знаменитый по селу Ваня Акуля. Он в лохматой зимней шапке, но бос, у него
сорочье быстроглазое лицо, руки его, длинные, тонкие, как лапы
паука-сенокосца, прижимают к паху закопченный чугунок. Ваня Акуля знает, что
над ним зубоскалят, потому издалека, на подходе уже начинает выделывать
паучьими ногами коленца: "Ах ты, сукин сын, камаринский мужик!.."
За ним отрешенно двигается его медлительная, водянистая, неряшливая
жена. Она прижимает обеими руками к груди квашню. Квашня обмотана никогда не
стиранной завеской-фартуком, по всему видать, переносится на новое место
прямо с тестом - священный сосуд, дарующий жизнь.
Нет беднее в селе семьи. Акуленки даже жили не в избе, а в бане, банный
полок служил им на ночь вместо полатей - бок к боку свободно умещались все
семеро. Но сейчас они перебирались в дом Антона Коробова, один из самых -
если не самый! - лучших в селе. Пятистенок под железной крышей, внутри
крашеные полы, в отдельной светелке - особая печь-голландка, обложенная
белыми, как молоко, гладкими, как лед, плитками.
Пылят акуленки, выплясывает сам Акуля с громадным, но не тяжким
пестерем на спине, из которого торчат обкусанные валяные голенища. Акулькина
баба прижимает к груди тяжкую квашню. Движется племя к новой жизни.
Антон же Коробов, что минуту назад откатил на паре гнедых с рискованно
качающимся возом - смех и грех! - должен разместиться в акуленковской баньке
с банным полком вместо полатей и, конечно же, некрашеными полами. Но сколько
лет он, Антон Коробов, и его бездетная жена ходили по крашеным полам, жили
под железной крышей! Свершилось - идет Ваня Акуля!
И мой отец, борцовски опустив плечи, наблюдает за передвижением
акуленковского племени.