"Владимир Тендряков. Покушение на миражи (Роман)" - читать интересную книгу автора

матери с широкими рукавами, его только не устроили обычные пуговицы, где-то
раздобыл медные бубенчики, сам их пришил. В женской кофте с бубенчиками, в
потертых, с чужого зада (выменянных), с бахромой внизу джинсах, с
неопрятными жиденькими косицами, падающими на плечи, - странная, однако,
забота о собственной внешности: стараться не нравиться другим походить на
огородное путало. Наш сын...
Навряд ли он ждал, что мы станем умиляться, но наше недоумение, досаду,
презрительность воспринимал болезненно, стал повышенно раздражительным.
Теперь любая мелочь выводила его из себя: неодобрительный взгляд, горькая
ухмылка на моем лице, просьба матери вынести мусорное ведро - все
воспринималось как посягательство на его достоинство. И самые простенькие
вопросы для него вырастали в мучительнейшие проблемы - праздновать или не
праздновать дома день рождения, ехать ли вместе с классом на экскурсию в
Коломенское, просить ли у матери денег на покупку новой пластинки?.. На его
физиономии все чаще и чаще возникало вселенски кислое выражение, пока не
застыло в постоянную мину и окончательно не обезобразило его. Мы
чувствовали - чем дальше, тем больше он уже сам себя не уважал.
А я вспоминал случай в Лондоне и раскаивался в браваде - у нас нет
того, не в пример другим безупречны... То, что свойственно временам и
народам, в том или ином виде не может миновать и нас.
Сакраментальный конфликт отцов и детей родился не вчера. "Я утратил
всякие надежды относительно будущего нашей страны, если сегодняшняя молодежь
завтра возьмет в свои руки бразды правления, ибо эта молодежь невыносима,
невыдержанна, просто ужасна". Эти слова произнес Гесиод еще в VII веке до
нашей эры. Но отцам последующих поколений от столь древнего признания легче
не становилось.


3


Уж если мне не по себе - постоянно на грани отчаянья,- то, казалось бы,
как должна чувствовать себя мать? Но странно, она не срывалась на упреки, не
заводила душеспасительные разговоры, молчала и приглядывалась. Но я-то
видел, чего ей это стоило: осунулась, запали глаза, взгляд их стал
беспокойным, словно она постоянно ждала - вот-вот ударят сзади.
Мы поженились, когда я был аспирантом, а она студенткой четвертого
курса Катенькой Востровой - акварельное лицо, светлые косы. Мог ли тогда я
думать, что это эфемерное существо станет моей незыблемой опорой. Не я -ее,
она - моей, на всю жизнь. Правда, очень скоро Катя утратила эфемерность,
раздалась, приобрела решительную стать. И надо ли говорить, что светлые косы
были отрезаны... Я занимался неуловимыми нейтринами, размышлял, седловидной
или сферической является форма Вселенной, и не способен был думать о плитке,
отвалившейся в ванной комнате, о пальто для Севочки, о том наконец, что
"хлеб наш насущный даждь нам днесь". Над этим думала только она, Катя, я
лишь покорно преклонялся перед ее предусмотрительной мудростью, теперь вот с
надеждой ждал ее решения. И она решила:
- Это бунт, Георгий. Против нас, против всего мира. Ты собираешься его
подавить?
Я ничего не ответил.