"Владимир Тендряков. Суд" - читать интересную книгу автора

Наверное, не бывает на свете печальнее места, чем лесное болото в
солнечный полдень. Ночь еще как-то прячет его устрашающую унылость. В кочках
и вмятинах мшистая земля, бесконечный частокол рахитичных, засушенных
обилием влаги елочек. Их стволы тощи, шершавы, похожи один на другой. Взгляд
проникает сквозь них, пока не увязнет в каком-то сизом тумане,- это тысячи
дальних и близких стволов сливаются в рыжую муть. Проклята та земля, что
плодит такой жалкий лес. Ни в каком другом месте человек не чувствует так
свое одиночество. И не только человек - зверь обходит стороной болото.
Только глупые куропатки жируют на кочках черники и брусники.
Семен остановился и сразу почувствовал, что устал - ружье оттягивало
плечо. Вот и лес, пришел... А что дальше?.. Калинка, усевшись в стороне,
выжидающе поглядывала на хозяина.
Искать зверя, загнать, пристрелить? А зачем это? Он никогда раньше не
задавал себе такого вопроса. Раз пришел в лес - действуй, показывай
охотничью сноровку. Сейчас задумался: блуждать, искать след, гнаться,
выбиваясь из сил, убить. А ради чего?.. Ради мяса? Ради шкуры?.. Ничего но
нужно.
Ружье оттягивало плечо, во всем теле нехорошая истома, хочется выбрать
место посуше и лечь. Никогда прежде не уставал, мог колесить по лесу целые
сутки, десятки верст бежать без передышки за зверем - усталость приходила
только во время привалов вместе со сном.
Мертвая пустыня, украшенная тощим ельничком, окружала его. Воздух
парной, удушливый, не свистели птицы, не надрывались кузнечики. Пусто.
Калинка сидит и ждет приказа. Один.
Он ушел от людей. А они живут себе по-своему. Должно быть, у скотного
двора доярки загружают подъехавшую полуторку бидонами, смеются, весело
перебраниваются с шофером, на лугах за речкой трещат косилки, мужики
навивают стога. Плохо ли жить, как все живут! Разве лучше торчать в болоте,
одному с глазу на глаз с Калинкой? Надо возвращаться... Возвращаться?! Чтобы
и день и ночь думать о проклятой пуле, сидеть дома в четырех стенах, держать
себя под арестом - лишь бы не видеть ни Митягина, ни Насти, ни их
ребятишек...
Донат Боровиков, ежели поразмыслить, столько же виноват, сколько и он,
Семен. Но этот Донат сидит, верно, сейчас у себя в кабинете, уточняет сводки
из бригад, думать не думает ни о Митягине, ни о пуле, что вчера показывал
ему Семен. Рассуждает: себя пихну, другого не пожалею... Беды крутой не
ведывал, потому и на людей с кондачка смотрит. Но Донат сторона, а вот
Дудырев... Неужели и он спокоен, забыл обо всем, покрикивает себе по
телефону? Вот уж у кого, верно, черная душа да каменное сердце...
Семен стоял посреди кочек, плотно заросших черничным листом, и сжимал
тяжелые кулаки. Высоко сидит этот Дудырев, не замахнешься, был бы попроще,
научил был его Семен совестливости.
И вдруг охватило озлобление. Донат Боровиков не думает, Дудырев не
травит себя, а он, Семен Тетерин, хочет быть лучше других, эко! Вздумалось
болящего Христа из себя корчить. Для него Митягин такой же сват и брат, как,
скажем, для Доната. Все спокойны, людская беда как с гуся вода, отряхнутся -
сухи и чисты. А он убивается, пулю таскает, то Дудыреву, то следователю эту
пулю под нос сует. Их мутит от этой пули, зубы показывают, как Калинка при
виде палки. Простак ты, Семен, простак. Считай, век прожил, а до сих пор в
ум не возьмешь, что плетью обуха не перешибают. Дудырев и следователь не