"Николай Дмитриевич Телешов. Крамола (Из цикла "1905 год")" - читать интересную книгу автора

двадцать человек певчих повернули к нему головы и глядели в его глаза: это
были подростки и дети, одетые в одинаковые длинные пальто с низко
опущенными широкими карманами; были среди них и мужчины, молодые и старые,
все без шапок, но с теплыми шарфами на шеях. Регент поднял два пальца,
сложенные кольцом, пропел тихонько: "о-о!.. о-о!..", потом махнул рукою -
и вся Линия вдруг огласилась дружным приветственным пением.
А по улице в это время подъезжала к Линии огромная, тяжелая карета,
которую везли шесть лошадей, запряженные цугом в две и в четыре. На одной
из передних лошадей скакал верхом в седле мальчик, обвязанный башлыком, но
без шапки, и, взмахивая без надобности кнутом, кричал тонким мальчишеским
голосом на прохожих, которые поспешно снимали шапки и начинали креститься.
Кучер на козлах и два человека в поддевках, сидевшие на запятках кареты,
были также с непокрытыми головами и сытыми лицами.
Как только карета остановилась, эти двое соскочили и отворили дверцы,
откуда сначала просунулась чья-то большая нога в тяжелом ботике, потом
запестрела золоченая парча с красными цветами, а затем вылез иеромонах,
плохонький старичок, державший набок седую голову; риза надета была на нем
поверх теплого пальто, и ему было в них неловко поворачиваться; за
священником вылез дьякон в таком же золоченом стихаре с красными цветами и
в черной скуфье, и оба они, согнув головы, равнодушно пошли по Линии,
топча набросанный можжевельник, а торговцы, сторожа и артельщики, человек
восемь, вынули из кареты огромную икону, всю в серебре и алмазах, и,
пошатываясь под страшной тяжестью, краснея, пыхтя и вытаращив глаза,
понесли ее на приготовленное место под громкое пение хора, а неизвестно
откуда взявшаяся старуха все мешала им идти, подползая под икону и путаясь
в ногах у артельщиков.
Не успели еще дойти до места, как на улице показалась новая процессия:
шел угрюмый человек с стеклянным зажженным фонарем, за ним приходский
протопоп в лиловой бархатной камилавке и дьчкон с кадилом, оба в парчовых
ризах; за ними нести небольшой образ на старой пелене и высокий деревянный
крест с потемневшей живописью.
Едва они повернули в Линию, как на улице произошло новое движение:
подъехала карета, еще больше прежней, но запряженная четвевней.
- Спаситель! Спаситель! - зашептали вокруг, и хор запел новое
приветствие на новый мотив.
Из кареты также вышли священник и дьякон в ризах с зелеными разводами,
а богомольцы, так же силясь, надуваясь и пошатываясь, выдвинули из кареты
икону с темным, невероятно огромным ликом и, хватаясь за скобки и медные
жерди, закидывая на плечи привязанные к ней ремни, с трудом понесли ее по
Линии, отпугивая окриками усердную старуху. Всюду пахло можжевельником,
дымом углей, ладаном и горячим воском.
Начался молебен.
Общее внимание сосредоточивалось на хоре и на соборном дьяконе,
который, весь в золоте, лохматый, толстый и бородатый, торжественно
доказывал публике свою принадлежность к первоклассным басам. Остальные
все: монахи, дьяконы и священники, одетые в мишурные, пестрые ризы,
сознавали свое бессилие и заботились только о том, чтобы несколько слов,
доставшихся на их долю, произнести как можно трогательней и проще; все они
были подавлены обаянием героя-дьякона и возглашали тексты, стесняясь и
чувствуя, что их никто не слушает и никто ими не интересуется.