"Елена Ткач. Золотая рыбка " - читать интересную книгу автора

учреждении... И Ирина Ивановна объясняла метаморфозу, происшедшую с дочерью,
богемным влиянием института, плохих подруг, рвалась во что бы то ни стало
вновь подчинить Веру собственным стереотипам и вернуть ее образу парадный
глянец семейного альбома.
Результатом растущей Вериной независимости стали выматывающие,
тягостные скандалы. Ирина Ивановна срывалась, терялась, совершала грубые
тактические промахи. Она оказалась плохим психологом, мучила дочь, себя и
Николая Николаевича, после очередной Вериной провинности могла неделю
пребывать в состоянии одуряюще-бестактной войны. Часами не разговаривала,
внезапно рыдала из-за пустяка, а затем доводила домашних до безумия
агрессивными и нескончаемыми нравоучениями - видно, не один отчим был в этом
деле силен...
И, надо отдать ему должное (только Вера никак не хотела), Николай
Николаевич, тогда еще работавший в полную силу и кормивший семью, терпел
этот домашний ад и как-то к нему приспосабливался. Это потом он совсем
сорвался "с катушек"... Вера отдалялась, а сама Ирина Ивановна стремительно
увядала, болела, теряла интерес ко всему, кроме кошки, и вскоре надломилась
всерьез...
Вера с легкостью меняла места работы, благо профессия давалась легко.
Ездила по командировкам от еще не сгоревшего тогда ВТО, смотрела спектакли,
выступала на критических семинарах, в общем, варилась в околотеатральной
каше. И тем не менее что-то в работе ее всегда не удовлетворяло. То ли
вечные сведения счетов между членами критической братии, то ли необходимость
кому-то выносить приговор... Наконец года два тому назад, в середине
смятенных девяностых, она прижилась в журнале "Лик". И во многом благодаря
дружбе с редактором отдела прозы Натальей Сахновской. Та - прирожденная
аристократка и по кровям и по духу - была лет на пятнадцать старше Веры -
лет сорока пяти... И Вера стала учиться у нее тому, чему не мог научить ее
собственный суматошный, безалаберный и до мозга костей совковый домашний
очаг... А главное - научилась чувствовать слово. И теперь поняла, что именно
слово и есть ее самое сокровенное - ее путь, призвание, дар...
Уже лет пять Вера жила в оставленной ей бабушкой небольшой
двухкомнатной квартирке в Трехпрудном. И все пять лет, несмотря на щемившую
сердце любовь к матери, старалась как можно реже навещать "отчий" дом.
Оторвалась и закружилась в своем одиночестве, боли, в поисках своего пути
и... любви! Любви, в которую верила, которой упрямо ждала, несмотря на почти
врожденное недоверие к лицам противоположного пола... Она плакала по ночам,
ждала: "Где ты, единственный, где твои верные руки, которые подхватят и
унесут ото всех... Ты и сам сейчас маешься где-то, но мы встретимся, верю,
ты придешь! Я люблю тебя! Всей душой, всем сердцем". И - странное дело -
после сумасшедшей поездки в Париж, после принятого решения - писать, после
того, как засела за свой роман, Вера знала: любовь уже подступает к ней.
Судьба уже близко!
Праздничный ужин не заладился с самого начала. Вера угрюмо молчала.
Николай Николаевич, в парадном костюме, при галстуке, восседал во главе
уставленного хрусталем и фарфором стола и проклинал про себя и этот
хрусталь, и набычившуюся жену, и глядящую с укором падчерицу, и
необходимость вписываться в этот, давно ставший формальным, триумвират и в
это образцово-показательное семейное застолье.
- Ну, дорогие мои, вот и наступила весна! - Он сделал многозначительную