Глава 1 СОЦИАЛЬНЫЙ СТРОЙ

По численности городского населения Византия IX–XII вв. превосходила другие страны средневековой Европы. Однако и здесь сельские жители преобладали над городскими. Деревни, будто ореолом, окружали каждый сколько-нибудь значительный город. Большие села встречались редко. Обычно (особенно на Балканах) в деревнях насчитывалось 10, 20, 30 дворов, а в хуторах (проастиях, метохах, зевгилатиях), принадлежавших частным лицам, церквам и монастырям, и того меньше.

Не только размеры, но и социальный статус сельских поселений были весьма различны.

В наиболее привилегированном положении среди свободных поселений находились деревни стратиотов (IX–XI вв.) — крестьян, внесенных в воинские списки и обязанных по первому зову властей являться с конем, оружием и телегой.

Были деревни, жители которых служили гребцами и воинами-матросами на военных судах; были деревни, приписанные к ведомству дрома (почты и внешних сношений), следившие за состоянием государственных дорог и обязанные обслуживать следовавших по ним официальных лиц. Некоторые деревни привлекались к строительству казенных судов, мостов, крепостей, к выжигу угля для железоплавильных печей и т. п. Подавляющая же масса свободных поселян платила государству многочисленные налоги и выполняла иные разнообразные повинности.

Жители свободных деревень составляли общину. Они сообща решали вопросы пользования лугами, лесами, угодьями, вопросы найма общественного пастуха или сторожа полей, распределения воды, строительства мельницы, моста, устройства водоема. Сообща они праздновали и хоронили, участвовали в крестном ходе, вымаливая дождь, и вели тяжбу с соседней деревней или крупным собственником. На общинной сходке распределялись внеочередные штрафы и налоги, повинности и взносы в казну.

С конца IX в. ускорился процесс феодализации. Стало быстро расти число несвободных сел, феодально-зависимое население которых чаще всего называлось париками и проскафименами. Зависимые поселения представляли собой и небольшие поместья, и крупные села с господским домом, и проастии-хутора, где крестьяне не только вели земледельческое хозяйство, но и разводили скот. Имелись здесь нередко сыроварня, гончарная мастерская, пасека и т. п. Жители больших деревень, зависевших от крупного землевладельца, также составляли общину; они платили подати господину и исполняли повинности в его пользу или одновременно и в его пользу и в пользу казны, если их хозяину не предоставлялись налоговые льготы.

Пахотные участки передавались по наследству; их разделяли межи, канавы, изгороди из жердей и камней, ряды посаженных деревьев. К крестьянскому дому примыкали сад и огород. Дома строили чаще всего из камней или камыша, крыши покрывали черепицей, тростником либо соломой. Близ дома находились хозяйственные постройки, погреба или ямы и большие, врытые в землю кувшины-пифосы, в которых хранили зерно, вино, оливковое масло.

*

Вплоть до конца XI-начала XII в. магнаты-землевладельцы редко проживали сколько-нибудь значительное время вне города. Но постепенно земельная аристократия стала все более заботиться об устройстве своих сельских усадеб и даже о снабжении их оборонительными сооружениями. Сохранилось подробное описание господской усадьбы XI в. в Малой Азии. Вокруг дома с куполом, опиравшимся на колонны, шла открытая веранда. Рядом располагались баня с мраморными полами (как в доме), амбар из двух отделений (в нижнем, включая подвал, хранились продукты, а в верхнем печеный хлеб), особый склад для зерна, соломы и мякины, конюшни, хлева, помещения для работников и слуг. В усадьбе имелась церковь с куполом на восьми колоннах, хорами, мраморным полом, золоченой алтарной преградой. В конце X в. Василия II Болгаробойцу поразили богатство и размеры усадьбы малоазийского магната Евстафия Малеина, пригласившего на отдых все войско императора. Согласно житию Филарета Милостивого, у этого святого было некогда 600 быков, 100 волов, 800 коней, 80 выезженных лошадей и мулов, 12 тыс. овец, и размещались они по 48 проастиям.

Еще богаче был полководец Алексея I Комнина Григорий Бакуриани, многочисленные владения которого находились и под Филиппополем, и в округе Фессалоники.

*

Основными посевными культурами в Византии являлись пшеница и ячмень. Крестьяне нередко предпочитали сеять ячмень как менее прихотливый злак, дававший более стабильный урожай. В славянских провинциях выращивали просо, но знать считала пшено дурной пищей: по мнению писательницы XII в. Анны Комнин, дочери Алексея I, оно вызывало желудочные болезни. Сажали в Византии и бобовые (горох, чечевицу, бобы). Ценной культурой считался лен (тонкие льняные ткани стоили дороже шерстяных), но он требовал обильного орошения, а воды было мало: льна в империи не хватало — его ввозили.

Самые большие доходы приносил виноград. Земля под ним ценилась при продаже вдесятеро дороже, чем пахотная нива. Виноград возделывали и горожане (как в самом городе, так и в пригородах). Считалось, что даже пять модиев виноградника (50–60 соток) могут обеспечить семье скромный достаток. Разводили в Византии и фруктовые сады, но соперником винограда по доходности в Малой Азии и в южнобалканских провинциях были оливки. Оливковое масло, а также соленые оливки являлись одним из основных видов питания ромеев. В годы недородов вывоз оливкового масла за границу находился под запретом.

Лошадь в крестьянском хозяйстве обычно была редкостью. Она стоила в Х в. 12 номисм — золотых (цена трех-четырех коров). Свободный крестьянин держал ее только потому, что без лошади не мог отбывать воинскую службу. Коней разводили преимущественно в имениях знати и в императорских поместьях. Коня или целую конюшню имел каждый сановник в городе. Доброго коня откармливали ячменем. Славились арабские кони. Однако Михаил Атталиат, автор XI в., много лет проведший в походах, предпочитал коней ромейских: арабские, по его мнению, быстры, но скоро утомляются. Кони использовались и для гонцовой службы.

Мул так же, как и конь, был «привилегированным» животным: на нем ездили верхом, на него грузили поклажу (до десяти модиев зерна — около пяти пудов). Гораздо чаще крестьянин имел осла, который порой составлял все имущество бедного сельского углежога или торговца дровами.

Но главным трудягой в крестьянском хозяйстве был вол. Степень благосостояния семьи определялась не только размерами ее земельного участка, но и числом волов: дизевгаратом называли крестьянина, имевшего две пары (упряжки) волов, зевгаратом — имевшего одну пару, а воидатом — имевшего одного вола. Молочных коров крестьяне обычно не держали, да и в имениях знати мясной рогатый скот всегда преобладал над молочным.

Зато в каждом хозяйстве были овцы и козы. Они давали и молоко, и мясо, и шерсть и не требовали особых забот. Обедневшие обладатели единственного вола иногда припрягали к нему при пахоте козла. Неприхотливы были также свиньи, но разводили их там, где росли дубовые рощи, так как кормили свиней в основном желудями. Лишь поросят к празднику откармливали отрубями и мукой.

Держали селяне и домашнюю птицу. Митрополит Навпакта Иоанн Апокавк (XIII в.), вынужденный сбежать в деревню, жаловался в письме, что живет в пристройке у церкви, а рядом — кони, свиньи, собаки, овцы, голуби, гуси, утки, куры, и он оглушен их ревом и криком.

Среди различных провинций Византии, отличавшихся друг от друга по природным условиям, существовала своего рода естественная специализация. Киликия, Крит, Фракия, Южная Македония и Фессалия славились хлебом; Вифиния лошадьми; долины Меандра и Скамандра, как и Лакедемон, — оливками; Эпир и Паристрион скотом; Евбея — вином, Аттика — медом.

Но специализация, чаще вынужденная (наличие рабочих рук и тяглового скота, состав имущества, качество земли и т. д.), была характерна и для хозяйств внутри одной деревни: некоторые дворы владели виноградником или садом, другие — десятком овец или пасекой.

Перегонным овцеводством занимались в империи почти исключительно влахи прежде всего в Фессалии, Эпире, Македонии, Паристрионе. Летом (начиная с мая) они кочевали со стадами по горным пастбищам, преодолевая порой сотни километров, следуя от кошары-загона (по-гречески "мандра") к кошаре, где перерабатывали продукты своего хозяйства: изготовляли масло, сыр (влашскую брынзу уже тогда хорошо знали за границей), делали, пряжу, ковры, войлок и пр. В сентябре они возвращались для зимовки в долины. Перегонное овцеводство было издревле известно также в Малой Азии и в Северной Сирии.

Серьезную роль в жизни сельского населения играли разного рода подсобные промыслы: рыболовство — у крупных рек, озер и морского побережья; охота, бортничество; выжиг угля и заготовка дров.

Особое значение в климатических условиях большей части византийских провинций имело орошение полей и удаление из почвы камней (мелкие участки бывали нередко разбросаны по склонам гор, меж оврагов, скал, болот, кустарников, рощ). Воды часто не хватало, из-за нее вспыхивали ссоры и драки, затевались тяжбы. Карликовые участки в горных районах можно было обрабатывать только вручную. Очищали землю от камней из поколения в поколение. Некоторые нивы буквально создавались руками человека: из низины носили землю и высыпали на голые камни. На себе зачастую доставлял на поле крестьянин и удобрение (навоз). Зато во многих областях ему удавалось собрать два урожая в год.

Страшным бичом поселян были стихийные бедствия: засухи, горячие ветры с юга и востока в мае и ледяные — с моря в апреле, наводнения во время разлива горных рек, град и, наконец, периодические, продолжавшиеся по нескольку лет кряду налеты саранчи.

В обслуживании крестьянского хозяйства была занята вся семья, в том числе и дети. Рабочий день начинался с восхода солнца (а иногда с рассвета) и длился до заката. Редкий крестьянин пользовался трудом мистиев — наемных работников (ими чаще всего оказывались обедневшие соседи-односельчане). Порой, после крупных побед над арабами, пленные в качестве рабов появлялись и на поле состоятельного крестьянина. Но рабы и мистии, как правило, были плохими работниками.

Немало сил у крестьянина отнимали государственные трудовые повинности (ангарии), в особенности экстраординарные (перевозка грузов на своих животных, расчистка дорог и проходов для войска, ремонт и строительство мостов, судов, укреплений и т. п.). Непредвиденные ангарии срывали сроки сезонных работ и часто ставили хозяйство на грань разорения.

Обедневшие поселяне перебивались случайными заработками, нанимались плотниками, дровосеками, углежогами, сезонными работниками. Иногда они организовывали переходившие с места на место артели виноградарей или строителей. Документы XI–XII вв. сообщают о множестве запустевших деревень, жители которых вымерли или разбежались.[1]

Византийское крестьянство страдало от малоземелья, несмотря на наличие огромных пространств невозделанных и годных для обработки государственных земель. Правительство охотно селило на своих землях в качестве государственных париков безземельных крестьян, а иногда даже пленных или союзных арабов, печенегов, узов, половцев, заставляя их нести военную службу и платить налоги. Но свободной земли оставалось много. Дело в том, что в то время освоение целины представляло для селян огромные трудности. Не имевший тяглового скота и инвентаря обнищавший крестьянин освоить целину в одиночку был не в состоянии. Поэтому он оставался в деревне: общинники-крестьяне приходили иногда на помощь друг другу, соседи объединяли усилия в обработке земли. Выделившийся на хутор бедняк был обречен на гибель. Крестьянская аренда, о которой говорится в документах, являлась чаще всего признаком беды: нуждавшийся в земле арендовал пашню соседа, не способного ее возделать, или, напротив, обнищавший сдавал свои земли соседям.

Патриарх Фотий (IX в.) писал, как к нему в сумерках, во время, "когда уже лампады зажигают", явился бедняк, в синяках, в разорванном хитонишке, в слезах: богатый сосед отнял у него землицу — последнюю надежду на жизнь. Но иногда бедствием была не потеря земли, а ее насильственное прибавление: государство заставляло поселян платить налоги за запустевшие соседние участки, разрешая их обрабатывать. Выигрывал состоятельный, а бедняк, с трудом справлявшийся с возделыванием своей земли, разорялся еще быстрее.

Эта повинность называлась аллиленгием, или "круговой порукой": жители деревни-общины были ответственны друг за друга в уплате налога в казну. Аллиленгий тяжело отражался на крестьянах. Привилегированные стратиоты, беднея, переводились в разряд простых налогоплательщиков, свободные налогоплательщики продавали свои участки или становились париками частных лиц — крупных собственников, которые обычно пользовались разными налоговыми льготами.

Центральная власть, пытаясь воспрепятствовать сокращению налоговых поступлений в казну, неоднократно объявляла недействительными сделки о продаже крестьянами своей земли богатым и знатным лицам. Василий II конфисковал владения многих магнатов, захвативших крестьянские земли. Этот василевс сделал аллиленгий повинностью и крупных землевладельцев, заставляя их платить налоги за соседние покинутые и обедневшие крестьянские хозяйства. Но эти меры не изменили положения: разбогатевшие поселяне имели полное право покупать участки своих соседей; сама казна через 30 лет после того как крестьянин переставал обрабатывать участок, конфисковывала его и продавала всякому желающему; от аллиленгия знатные люди и духовенство вскоре после смерти Василия II были избавлены.

Положение париков в поместьях феодалов было нелегким, однако не всегда просто определить, сколь лучше жилось свободным налогоплательщикам: налоги были ниже частных рент, но сборщики сплошь и рядом, как мы увидим, не соблюдали законов. И все-таки в конце XI — в XII в. крестьяне страшились паричского состояния: человек жил надеждой достичь успеха в жизни, а зависимость от частного лица не давала таких перспектив. Согласно типовым задачам византийского учебника, доля господина достигала и трети и половины крестьянского урожая. Один из типиков (монастырских уставов) XI в. предписывал: если парик стал жить лучше ввиду доброго урожая, надо потребовать с него больше взносов в житницу и казну обители.[2]

А что касается мистиев, то данные об их бедствиях нередки в житиях. В одном из них говорится, что уже 15 лет мистий служит у богача, который дерет с него три шкуры, заставляет трудиться и днем, и ночью, хотя не уплатил за все годы ни обола. Такие мистии, особенно обремененные семьей, становились по сути дела безгласными холопами, выполнявшими самую трудную и грязную работу в имении землевладельца. Нередко их положение было хуже, чем положение рабов и рабынь, прислуживавших в доме господина.

*

Существенными особенностями отличалось монастырское хозяйство. Монахи, как правило, делились на несколько разрядов, низший из которых являлся самым многочисленным. Экономы, ключники, казначеи, привратники, каллиграфы, иконописцы, библиотекари находились в привилегированном положении, а пахари, кузнецы, плотники, ткачи, седельники, башмачники, конюхи, скотники, мельники, шерстобиты, огородники, садоводы, гончары, портные, корзинщики, мойщики одежд, пекари, повара еле успевали перемежать труд молитвой и бдениями. Как и в поместьях светских господ, в монастырях иногда применялась некоторая механизация: тесто замешивалось с помощью ходящего по кругу вола, вода подавалась по трубам водопровода, имелись мельница, водяная или приводимая в движение животными, кузница, гончарня и т. п.

Но монастырь не распылял своих богатств, подобно светскому богачу, между наследниками, не тратился на поддержание престижа, содержание отряда оруженосцев и пышной свиты, на дорогое оружие и доспехи, на снаряжение для участия в походах и т. д. Поэтому в житницах монастырей чаще залеживались крупные запасы зерна, а в подвалах застаивались амфоры с вином и оливковым маслом. Монахи умели лучше светских магнатов "мирным путем" прибирать к рукам и соседскую землицу, обольстив ее религиозного и невежественного хозяина.

В монастырях также трудилось немало мистиев (чаще всего в соответствии с уставом обители они должны были быть бессемейными). В одном из житий рассказывается, как выгнанный монахами за ничтожный проступок мистий пытался в отчаянии сжечь монастырские житницы, ибо он, негодует составитель жития, был "мужланом и холопом, во всех своих чувствах ничем не лучше неразумного скота".

*

Резкие отличия в положении крестьян и господ отражались на всем их жизненном укладе и прежде всего — на покрое и качестве одежды, составе пищи, внешнем виде жилищ и их интерьере. Одежда простых поселян почти не претерпевала изменений на протяжении веков: короткий плащ, перекинутый через плечо, рубашка-хитон из грубого полотна или шерсти, заправленная в такие же штаны, перевязанные крест-накрест ремешком сапоги. Андроник I Комнин велел изобразить себя в одежде поселянина с косой в руках: на нем длинная синяя рубаха и белые сапоги до колен. По словам крупного деятеля духовенства IX столетия Феодора Студита, он, совершая в юности монашеские подвиги, носил навоз на поля ночью или в полдень, когда его никто не мог увидеть: в полдневный зной крестьяне, видимо, соблюдали сиесту. Ложем бедняка был матрац, набитый соломой. Мрак в его хижине разгонялся угольями, факелом либо лучиной.

Состав пищи крестьянина целиком определялся его хозяйственными возможностями. Чаще всего это были ячменный хлеб, разбавленное водой вино и овощи. Признаком крайней бедности считалось употребление в пищу мякины, отрубей, желудей, и мяса "морской свиньи" (дельфина). Досыта крестьянин старался наесться утром, перед началом трудового дня; в обед он ел "в меру", а перед сном — лишь овощи и фрукты. Немало бедняков ели вообще один раз в день. Недаром у них, как говорится в сказании о Стефаните и Ихнилате, глаза разбегались, когда доводилось увидеть на столе, в непосредственном соседстве, и хлеб, и вино, и бобы, и сыр, и фрукты.

Одежда богача состояла из тонкого льняного или шелкового хитона, штанов из дорогой шерстяной ткани. Пояс его был шит золотом, украшен инкрустациями и уложен в щегольские складки, воротник — надушен. Сапоги богачи носили с загнутыми носками. Плащ эпического героя Дигениса Акрита был расшит изображениями грифонов, шапка опушена дорогим мехом, платок заткан золотом. Мехом были оторочены и одежды воительницы Максимо, а нижняя рубашка ее светилась насквозь, как паутинка.

Богато отделывались благородными металлами и драгоценными камнями оружие, седельный прибор и попоны коней и мулов магната. Для знатных дам изготовлялись особые седла, они украшались жемчугом и золотыми бляхами в виде зверей и птиц. Седло имело роскошный чехол, а с крупа коня или мула свисало покрывало из шелка.

Интерьер дома богача в сельской местности был великолепен. В спальнях стояли золоченые кровати с дорогими покрывалами, в гостиных — столы, инкрустированные слоновой костью, золотом и серебром (у Филарета Милостивого за такой стол садилось 36 человек). Вечером горели светильники на чистом оливковом масле, у ложа курились мускатный орех, камфора, касия, амбра и мускус. Когда сельский магнат собирался в дальнюю дорогу, сборы продолжались несколько недель: для него и многочисленной свиты готовились запасы провизии и походное снаряжение всех видов.

Достаточно здоров, говорится в анонимной сатире «Тимарион», тот, кто сидит в седле и способен съесть курицу. Но курица и дичь на столе бедняка была лишь залетной праздничной гостьей. Богачи же из-за неумеренного потребления жирной пищи и вина нередко страдали от ожирения и подагры (медики советовали им побольше за обедом есть кресс-салата, мальвы и асфодели). Некоторые гурманы могли безошибочно определить по вкусу, откуда привезены мед и вино и сколько дней было зажаренному целиком молочному поросенку. Лакомством считалось мясо пятимесячного ягненка, трехгодовалой особо откормленной курицы, вымя молодой свиньи. Свинину подавали с фригийской капустой, ее доставали из жира в горшке прямо рукой или вилкой о двух рожках.

*

Между деревней и городом в Византии всегда ощущалась глухая постоянная вражда, в особенности свойственная жителям деревни и обусловленная глубокими экономическими, социальными и политическими причинами. Об истоках вражды провинциальной землевладельческой аристократии к константинопольской сановной знати речь пойдет ниже. Что же касается простых поселян, то их ненависть к городу объяснялась прежде всего тем, что в Византии (в отличие от стран "классического феодализма" на западе Европы) не замок сеньора, а город властвовал над деревней: в нем проживали и сами магнаты-землевладельцы и представители имперских властей. Неприязнь крестьян к городу распространялась и на рядовых горожан, и причины этого коренились в особенностях византийской налоговой системы.

Уплачиваемые крестьянами налоги были по преимуществу денежными. Деньги же крестьянин мог добыть главным образом в городе: даже через руки нищего поденщика, буквально все покупавшего на рынке, проходило в год раз в пять больше денежных знаков, чем через руки крестьянина, эпизодически обретавшего несколько монет для уплаты налога и покупки самого необходимого. Но в городе, пытаясь приобрести деньги, крестьянин часто терпел убытки от государственной политики фиксированных цен на продукты, от высоких торговых пошлин, и также оттого, что продавать свои товары он должен был не непосредственно потребителю, а перекупщикам-оптовикам, членам торговых корпораций. Кроме того, хотя случаи увеличения налогов в городе бывали, все-таки рост платежей в пользу казны касался, как правило, только крестьян, и от него выигрывали горожане.[3]

Крестьяне избегали города, появляясь там лишь в случае крайней необходимости (торговля, поиск заработка, бегство от вторгшегося врага). Они презирали горожан за развязность, распущенность нравов; они знали, что плоды тяжелого сельского труда стекаются в город, а крестьяне живут хуже горожан. Писатель конца XII — начала XIII в. Никита Хониат рассказывает о случившейся на его глазах характерной сценке: ограбленные крестоносцами весной 1204 г. беженцы из Константинополя тайком пробирались к портовым городам и, предлагая крестьянам остатки денег и ценностей, просили их продать продукты. Поселяне же забирали у горожан вещи почти даром и со злорадством приговаривали: "Вот и мы обогатились!"

Горожане в свою очередь высмеивали грубую, испачканную землей одежду поселян, их невнятную речь, растерянность на шумных улицах и площадях; они потешались над молчаливостью крестьянина, неспособного связать двух слов, ибо овцы, быки да собаки — его единственное постоянное «общество».

В науке часто спорят о содержании понятия «город». Не будем касаться этого вопроса здесь. Для крестьянина той поры город был олицетворением безумной роскоши, жестоких властей, праздным и шумным торжищем, гнездом всяких пороков. Поселянина поражало обилие ремесленных мастерских в городе, но вряд ли могло удивить искусство ремесленников-горожан, ибо в какой-то мере каждый земледелец был ремесленником, самостоятельно изготовлявшим многие из нужных ему орудий и предметов быта. Деревня знала искусных гончаров, кузнецов, портных, сапожников, бочаров, плавильщиков металла. Производство в деревне посуды, кож, войлока, льняной и шерстяной пряжи, циновок и корзин было рассчитано порой и на городской рынок. Создававшиеся в сельских местностях артели строителей (каменщиков, штукатуров, плотников и столяров) возводили крепости, церкви, крупные монастыри, а порой строили водопроводы и цистерны в самой "царице городов" — в Константинополе. (Такие артели, по мысли анонима Х в., являлись примером доброго согласия меж людьми.[4])

Однако и большинство городов империи сохраняло в то время полуаграрный характер. Сады, огороды, виноградники располагались и вне и внутри городских стен. На соседних с городом пастбищах пасся круглый год скот горожан. Славившиеся своим шелкоткацким производством жители Фив в XII в. в засуху вымаливали дождь не менее горячо, чем крестьяне окрестных деревень. Стратиг Лариссы в конце Х в. полагал, что в случае осады при экономном расходовании одного урожая с пригородных хозяйств можно продержаться три-четыре года.

Но все-таки отличительной, особенностью города и в Византии являлось развитое ремесло. В XI–XII вв. провинциальные города переживали подъем: росло ремесленное производство, ширилась торговля, велось усиленное строительство. Как и между сельскими областями, между городами существовало своеобразное разделение труда: из Гардикии (Фессалия) везли плуги и телеги, из Спарты, Коринфа и Фив — шелка, из городов Киликии — одежду, а в Фессалонике старались нанять строителей.

*

Ремесленное производство было основано на ручном труде. В частной мастерской работали сам хозяин, члены его семьи, два наемных работника и мальчик-ученик. Относительно крупными являлись лишь государственные мастерские-эргастирии по выплавке металлов, изготовлению оружия и воинского снаряжения, дворцовой утвари, седел, сбруи и попон для императорских конюшен и коней дворцовых гвардейцев, "греческого огня" (горючей самовоспламеняющейся смеси, взятой на вооружение), ценных красителей, шелковых и парчовых тканей и т. д. Сохранилось описание ремесленников монетного эргастирия: это были одетые в отрепья, босые, покрытые сажей изможденные люди, опаленные огнем, с всклоченными волосами и затравленным взглядом. Свист бича здесь слышался особенно часто, надзор был особенно строг. Более всего именно в государственных мастерских даже в XII столетии применялся труд рабов.

Ремесленники и торговцы не только Константинополя, но, вероятно, и других крупных городов объединялись в корпорации — производственно-торговые союзы. Великое множество мастерских-лавок, принадлежавших членам таких корпораций, находилось в столице. К одной св. Софии было приписано властью императора до тысячи мастерских. Особенно много эргастириев размещалось на центральной улице (Месе). Ремесленники концентрировались по специальностям в разных кварталах: в одном — сапожники, в другом — свечники, в третьем — слесари и кузнецы, в четвертом — медники, в пятом — парфюмеры и т. д.

Членами корпорации не могли быть бедняки, неспособные уплатить вступительный взнос властям города и коллегам по ремеслу и не обладавшие имущественным обеспечением, а также женщины, еретики, евреи (доступ в корпорации евреи получили лишь в середине XII в.), сквернословы, пьяницы и вообще неблагонадежные.

Помимо мастеров и торговцев, входивших в корпорации, было множество ремесленников, трудившихся не в мастерской, а в своем тесном жилище или по найму у более счастливого собрата по ремеслу. Мастер, нанявший специалиста или неквалифицированного мистия, стремился за ничтожную плату выжать из него все, что мог. Мистий в городе едва зарабатывал одну-две номисмы в месяц (288–576 фоллов), тогда как на полуголодное существование уходило в день до восьми-десяти фоллов. А если мистий питался у хозяина, то для семьи он получал на день не более трех фоллов. Власти запрещали мастерам сманивать мистиев друг у друга, платить им вперед более чем за 30 дней, а иногда и нанимать мистия вообще более чем на три месяца. Даже каменотес за свой каторжный труд получал около 20 фоллов в день, тогда как удачливый нищий собирал до 100.

Ремесленная техника веками оставалась неизменной. Качество и количество изделий, как и личная безопасность во время работы, зависели не столько от совершенства инструментов, сколько от профессиональной сноровки. Жития порой упоминают о стекольщике, которому брызги раскаленного стекла выжгли глаза и который просит теперь подаяние, или о потерявшем руку кузнеце, лицо которого испещрено черными уколами искр и окалины, или о грузчике, жестоко искалеченном в порту сорвавшейся тяжестью. В сравнительно хороших условиях трудились серикарии-шелкоткачи, искусство которых высоко ценилось. Шелка, сотканные ими, раскупали преимущественно богатые люди. Но и серикарии иногда бедствовали из-за перебоев в поставке шелка-сырца (метаксы) и закрывали мастерские. Подлинными аристократами среди ремесленников являлись аргиропраты-ювелиры. Их заказчиками были церковь и высшая знать. И держались они замкнутым мирком, и роднились главным образом меж собою.

Помещения под мастерские и лавки ремесленники и торговцы, как правило, арендовали у государства, церквей, монастырей и частных лиц. Размеры платы за съем были официально установленными, и власти следили, чтобы домовладельцы не нарушали порядка. При строительстве домов обычно учитывалось, что нижний этаж будет сдан под лавку или мастерскую. Сдача помещений давала, видимо, изрядный доход. В Х в. большой дом в центре стоил 2 тыс. номисм, а помещение под крупный эргастирий сдавали за 200 номисм в год. Вопреки закону, плата за аренду помещений часто повышалась и становилась непосильной для съемщиков. В одном из монастырских типиков-уставов XI в. предписывалось: если городской съемщик помещения монастыря разбогатеет от своих занятий, монахи должны увеличить плату за аренду. Просрочка уплаты за квартиру и задолженность арендаторов были заурядным явлением в столице, где проблема жилья всегда оставалась острой. Имущество таких должников порою шло с молотка, а сами они попадали в долговую яму. Иногда, в поисках популярности у столичного люда, василевс гасил квартирную задолженность как казне, так и частным домовладельцам.

*

Помимо ремесленников и торговцев, существенную прослойку городского населения в IX–XII вв. составляли две категории людей, положение которых представляет особый интерес: рабы и интеллигенция. Как и в других странах Средиземноморья, особенно Восточного и Южного, в империи использовался рабский труд. В IX столетии некая Даниэлида, несметно богатая жительница Пелопоннеса, подарила Василию I Македонянину 500 рабов и 100 рабынь-ткачих. После ее смерти из других ее рабов, отпущенных на свободу, составилась целая колония в провинции Лонгивардия в Италии, куда их переселили власти. Основным источником рабства служили войны. Рабы были по преимуществу иноплеменниками. От раба-грека хозяин старался поскорее избавиться (боясь морального осуждения общества) или превращал его в свободного слугу.

В середине Х в. в результате успешных действий против арабов немало пленных, обращенных в рабов, попало даже в собственность состоятельных крестьян. Рабов продавали также иноземные купцы. В столице торг ими шел на площади Тавра. Государство регулировало цены и на рабов: раб-писец стоил 50 номисм, врач — 60, ремесленник — 40, не обученный ремеслу — 20–30, ребенок 10. Иноплеменные подданные василевса нередко сами продавались в рабство или продавали детей.

В XI в. численность рабов резко сократилась. Их труд становился нерентабельным и почти не использовался в сельском хозяйстве. Много их оставалось в качестве слуг и дворовых холопов в домах знати. Гораздо более характерны для XI–XII вв. известия не о приобретении, а об освобождении рабов, что поддерживали и церковь и государство. Церковь обретала новых полноправных прихожан, а государство обретало новых подданных — налогоплательщиков и воинов. Однако акт освобождения должен был быть следствием доброй воли господина. Церковный писатель IX в. Петр Сицилиец писал, что он не хулит человека за его рабскую долю, ибо рабство не позорно (все — "рабы божьи"), а хулит за то, что раб вредит господину и убегает от него.

Наиболее часто рабов отпускали по завещанию. Нередко их при этом наделяли движимым и недвижимым имуществом и устраивали их личные судьбы. Закон поощрял мягкость в обращении с рабами. Однако участь их была весьма различной. Были среди них любимчики и советчики, рабы — воспитатели детей, няньки и дядьки, рабыни-наложницы. Рабы, соратники или оруженосцы, сопровождали аристократов в походах. Смерть любимого раба может сокрушить сердце скорбью, говорил Кекавмен, полководец XI в., написавший поучение детям. Однако доля большинства рабов была тяжкой и позорной. Случаи самоубийства среди рабов происходили нередко: иной рабыне, разбившей вазу, смерть казалась менее страшной, чем гнев хозяина или хозяйки. Рабы мечтали о том, чтобы стать зависимыми крестьянами париками.

Как во всякой стране старой цивилизации, в Византии имелся широкий слой людей умственного труда. В основном это были служащие государственных и церковных учреждений. Представители свободных профессий, т. е. собственно византийская интеллигенция, составляли меньшинство.

Молодой человек, выучившийся на грамматика или нотария, т. е. на писца правительственной канцелярии, если он не имел сильного покровителя, начинал карьеру с низших ступеней (для высших чинов зачастую оказывалась необязательной и элементарная грамотность), медленно поднимаясь вверх в соответствии с табелью о рангах. Можно было до старости прослужить на низших постах, в вечном страхе за место, унижаясь перед невежественным начальником. Кекавмен советовал: когда начальник, бездарь и невежда, допускает ошибки, то первейший долг подчиненного — держать язык за зубами, иначе несдобровать.[5] Если чиновнику покровительствовали крупные сановные лица или сам василевс, то тот быстро шел в гору, безнаказанно манкировал своими обязанностями, отлучался из канцелярии куда хотел и когда хотел, так как, получив чины и титулы, он приобщался к кругу сановной знати, главной обязанностью которой в столице было лишь парадное представительство да участие в торжественных церемониях.

Для достижения карьеры требовались не столько деловые качества, сколько ловкость и догадливая верность начальству как в законном, так и незаконном деле. Сознание безнаказанности росло пропорционально успехам по службе. Беззакония и произвол сановника могли возмущать весь город. Но никто не решался намекнуть на это василевсу; подобострастные улыбки недавних хулителей неизменно встречали сановника на приемах.

Начальник столичной тюрьмы при Алексее III Ангеле Лагос, договорившись с ворами, выпускал их ночами на разбой и получал определенную долю добычи. Когда Лагос незаконно арестовал одного состоятельного ремесленника, сотоварищи арестованного по ремеслу подняли бунт, поддержанный беднотой столицы. Высшего чиновника столицы — эпарха — с его отрядом забросали камнями, тюрьмы были разгромлены, заключенные выпущены, храмы разграблены. Был брошен клич о свержении василевса. Но к вечеру вызванные войска подавили мятеж. А виновник беспорядков Лагос? Он приступил к размещению по камерам новых заключенных бунтовщиков.

Среднее и высшее чиновничество жило не столько на жалованье, сколько на взятки и хищения. Неистребимый порок бюрократической машины империи взяточничество — был почти легализован. Кроме того, именно высшие и средние чиновники получали от василевсов дары, привилегии, откупа и т. п.

Зажиточной частью образованного люда столицы, помимо чиновничества правительственных ведомств, были также тавуллярии, члены привилегированной корпорации нотариев-адвокатов. Столица имела 24 нотария, но в корпорацию на положении "младших членов" входили преподаватели и учителя права, а также писцы тавулляриев (каждому из них разрешалось держать по одному писцу), не принимавшие участия в голосовании на общих собраниях корпорации. Писец, сделавший что-либо помимо воли тавуллярия, изгонялся из корпорации с документом, навсегда закрывавшим ослушнику дорогу обратно. При вступлении в корпорацию кандидат в тавуллярии подвергался экзамену, представлял рекомендации, делал взнос (30 номисм) эпарху и платил несколько номисм главе корпорации и ее членам. Имелись в столице и адвокаты, не входившие в корпорацию и жившие зачастую случайным заработком.

У Царского портика в центре города находились книжные лавки, где по вечерам по старой традиций нередко встречались библиофилы и философы. Здесь они порой вели публичные диспуты, а безработные адвокаты в присутствии подвернувшегося клиента репетировали свои речи. Некогда сюда устремлялись и риторы, преподаватели, учащаяся в столице молодежь, а также всякого рода шарлатаны от науки, знахари и астрологи. Однако такие «ученые» собрания устраивались все реже, и мы не имеем о них достоверных сведений с IX столетия. Собственно византийская интеллигенция до конца XII в. не устраивала специальных встреч. Она была разобщена глухими социальными перегородками.

Очень мало известно о положении архитекторов, художников, мозаичистов, убедительные свидетельства высокого искусства которых сохранило время. Есть все основания полагать, что их причисляли к разряду ремесленников.

*

Полушутя, полусерьезно византийские книжники завидовали чаще всего лавочникам — торговцам столицы, так как, если не служба, то только торговля гарантировала не имевшего хозяйства человека от опасности остаться без обола (фолла) ко времени обеда.

Торговля главными видами товаров в городе (хлебом, мясом, шелком, льном, обувью, скотом, рыбой) была организована по соответствующим корпорациям и строго контролировалась властями. Не случайно поэтому и лавки членов корпораций располагались поквартально, сплошными рядами. Только лавчонки пантаполов-салдамариев, торговцев хлебом, снедью и мелким товаром всякого рода, да лавки овощников и торговцев фруктами были во множестве разбросаны по всему городу. Впрочем, рачительные столичные хозяйки не ленились покупать зелень вне города, в пригородах, где она стоила дешевле.

В лавках солидных хозяев у входа выставлялся рекламируемый товар, фрукты лучшего качества укладывались на витрине в стеклянные вазы. Хлебные ряды располагались у Милия (триумфальные ворота в центре, у начала Месы). Здесь же находились овощные и торговые ряды. Пекарь был одновременно и мукомолом, а продавали готовый хлеб его жена или другие члены семьи. Государство особенно строго следило за торговлей хлебом, от цен на который зависели цены на все прочие продукты. Булочников даже освобождали от выполнения государственных повинностей. Последствия недорода, всегда весьма чувствительные для горожан, почти не отражались на булочниках: они должны были не повышать или понижать цены на хлеб в зависимости от цен на зерно, купленное ими, а менять формы, в которых выпекался хлеб. Если зерно дорожало, булочник уменьшал размеры каравая, но продавал его по старой цене. Однако какую из форм должен был употреблять булочник, определяли чуть ли не каждый день эпарх и его помощники. Поэтому во время голода спекулировали не печеным хлебом, а зерном, и даже высшие сановники не гнушались иногда махинациями такого рода.

Константинополь снабжали зерном главным образом Причерноморье (прибрежные азиатские провинции), Киликия (оттуда везли зерно и на острова), Фессалия. В 987 г., взяв Авидос, мятежный Варда Фока надеялся, что, задерживая суда с зерном, плывшие в столицу, он принудит ее к добровольной сдаче. В первой трети XI в. зерно для Константинополя закупали порой в Греции, полвека спустя — во Фракии. В Херсон зерно везли также с южного берега Черного моря, в Фессалонику — из Македонии, а иногда — и с Сицилии.

В 70-х годах XI в. государство предприняло попытку ввести монополию на торговлю зерном: крестьян Фракии (в источниках говорится только об этой провинции) силой принуждали продавать хлеб по низким ценам и лишь государству. Затем это зерно казна втридорога продавала горожанам.[6] Однако такой порядок вызвал всеобщее возмущение и продержался недолго. Тем не менее Византийское государство всегда имело запасы зерна. В IX — Х вв. они создавались за счет натуральных поставок налогоплательщиками. В XI в. после замены натуральных податей денежными казенные житницы пополнялись закупленным у крестьян хлебом. Располагая запасами зерна, государство не зависело от рыночной конъюнктуры. Кроме того, казна имела возможность поддерживать в столице стабильные цены на зерно, продавая часть государственных запасов на столичном рынке по сниженным ценам. Попытки некоторых императоров спекулировать зерном, пользуясь общим бедствием (так поступил Никифор II Фока), вели к быстрому падению их популярности.

Тщательно регулировалась также торговля мясом. Убойный скот продавали под строгим надзором властей лишь на площади Стратигии. Здесь же продавали свиней, а овец (от пасхи до троицы) — на площади Тавра. В пост всякая торговля мясом прекращалась.

Бойни располагались близ рынков. Скот забивать имели право только члены корпорации макелариев, получавшие в качестве прибыли внутренности, голову и ноги животного. Власти, взимая пошлину, клеймили скот — это и давало право на его продажу. Выезжать из Константинополя навстречу стадам свиней, которых гнали чаще всего из Пафлагонии, строжайше запрещалось, так как кто-либо из членов корпорации мог в таком случае, купив свиней подешевле, получить гораздо больший процент прибыли.

Рыбу продавали в полуподвальных лавках-складах (камарах). Беднота покупала более дешевую соленую и копченую рыбу, а состоятельные горожане покупали свежую. Рыбаки были обязаны сдавать улов рано утром оптовым закупщикам рыбы. Эпарх в зависимости от улова устанавливал на нее цену. Даже ловля рыбы регулировалась государством: пригородные прибрежные районы были разделены на рыболовецкие участки ("хозяйства") и внесены в налоговые описи. Столица сама обеспечивала себя рыбой, которая входила в постоянный рацион константинопольцев.

Никто в Константинополе не мог продать коня в обход корпорации вофров, имевших право на посредничество в торговле лошадьми. Вофры — знатоки коней и ветеринары — за определенную мзду осматривали животное и устанавливали цену.

Вином торговали главным образом в трактирах, значительная часть которых в столице принадлежала знатным лицам, но арендовалась у них трактирщиками. Трактир могла иметь и церковь, но клирику (священнослужителю) запрещалось стоять за прилавком. Профессия кабатчика вообще считалась позорной, хотя через трактиры сбывалось вино крупных владельцев пригородных виноградников. Цены на вино, размеры сосудов и время торговли также регулировались властями.

Трактирщиков часто обвиняли в том, что они доливают воду в вино, обсчитывают и обкрадывают пьяных. Сохранилась ответная жалоба трактирщика: он сетует на беспокойную жизнь и постоянную бедность — как тут не долить воды, если на дню раз десять зайдут стражи порядка разных рангов, а то и чиновные лица, которые норовят выпить бесплатно, а пьяная голытьба ежедневно растаскивает кружки и прочую посуду.

Трактирщики хорошо знали цену рекламе. Один из них предложил юродивому вместо того, чтобы слоняться без дела, торговать в кабаке бобами. Хотя юродивый не столько продавал, сколько поедал и раздавал бобы нищим, хозяин не гнал его, так как чудачества блаженного привлекали множество посетителей.

Правила торговли были зафиксированы в сборнике постановлений высшего чиновного лица столицы, ответственного за ее снабжение и за соблюдение порядка в городе, — в так называемой "Книге эпарха" (начало Х в.). К сожалению, нельзя с уверенностью сказать, имели ли силу нормы, подобные нормам этого сборника, во всех крупных городах или только в Константинополе. Константинополь был столицей, и регулирование в нем ремесленной и торговой деятельности преследовало особые цели. Власти стремились обеспечить здесь более высокий уровень жизни, чем в других городах империи. Недовольство столичного населения было особенно опасно: потеряв столицу, василевс обычно терял и трон, а узурпатор, напротив, захватив только Константинополь, обретал все права законного василевса. Кроме того, столица была как бы внешней вывеской, витриной империи, ведшей дипломатическую игру на международной арене. Государственные деятели Византии заботились о том, чтобы поразить «варваров» великолепием "Второго Рима", внушить иноземцам мысль об исключительности "богом избранной" империи. Недаром правила "Книги эпарха", регулировавшие ремесло и торговлю в столице, резко отличались от норм цеховых уставов западноевропейских городов средневековья.[7]

Византийские корпорации были генетически связаны с коллегиями Поздней Римской империи, основной целью организации которых была не защита интересов производителей и торговцев, а обеспечение выполнения общественных литургий повинностей в пользу государства. Многое изменилось с тех пор в жизни коллегий-корпораций, но они по-прежнему не являлись добровольными объединениями ремесленников или купеческими гильдиями, стоявшими на страже интересов своих членов. Это были созданные по воле властей сообщества, находившиеся под строгим надзором государства, которое ни в коей мере не заботилось об обеспечении максимально выгодных условий для деятельности членов корпораций. Не случайно поэтому основное внимание в "Книге эпарха" уделено общественным обязанностям руководителей и членов корпораций и их парадно-представительным функциям, не имевшим никакого отношения к производству и торговле. Члены корпораций серикариев и вестиопратов (торговцев дорогими одеждами) украшали улицы во время празднеств и торжеств (не явившиеся в праздник к точно указанному месту платили штраф, но могли подвергнуться и более суровому наказанию). Главы корпораций участвовали в церковных и правительственных церемониях. Именно они и составляли основной штат эпарха. Хотя аргиропраты, например, не занимали официальных должностей, они гордились своим положением и пользовались, как и должностные лица, особыми именными свинцовыми печатями-моливдовулами при отсылке своей корреспонденции.

Главная задача руководителей состояла в сохранении порядка: они следили за строгим соблюдением предписании эпарха, за деятельностью сотоварищей по профессии как членов, так и не членов корпорации, за неукоснительной уплатой податей и пошлин своими подчиненными, за их поведением в обществе и в быту.

Помещение под лавкой или мастерской члена корпорации чаще всего принадлежало государству, и власти имели возможность в любой момент обуздать инициативу такого съемщика. Закон запрещал члену корпорации накапливать большие запасы сырья и нанимать более двух работников; закон устанавливал критерии качества изделий, размеры производства, цены, меры веса и длины, время торговли; готовую продукцию нередко приходилось сдавать на хранение в казенный склад: продать ее без клейма или пломбы эпарха было невозможно.

В крайне тяжелых условиях находились ремесленники, не состоявшие в корпорации: они не имели права продавать свои изделия до того, как будут проданы товары корпораций, к тому же с них взимались повышенные пошлины. Некоторые виды товаров не члены корпораций не имели права производить вообще (шелка, ювелирные изделия, парфюмерию, мыло, свечи).

Переход из одной корпорации в другую не возбранялся: макеларий мог, изучив ремесло, стать свечником, но никто не имел права заниматься двумя ремеслами сразу. Нормы "Книги эпарха" были направлены на обеспечение занятости столичного населения и на создание условий для получения членами корпораций одинаково скромного достатка. Подозрительны властям, говорил философ и писатель XI в. Михаил Пселл, все, внезапно начавшие благоденствовать.[8] Заказами ремесленников многих корпораций обеспечивали государство и церковь: корпорации изготовляли оружие, воинское снаряжение, утварь, шили дорогие одежды (каждый чин и носитель титула в империи получал соответствующее его рангу одеяние), создавали ювелирные изделия для даров или уплат за союз или мир с иноземцами.

Возможно, такая политика страховала государство от недостатка или перепроизводства некоторых изделий и продуктов; возможно, привилегии и права членов корпораций гарантировали двор от участия большинства торгового и ремесленного люда столицы в антиправительственных движениях. Но результаты существования этой системы ощущались уже в XI в., а со всею силою дали о себе знать в следующем столетии.

Ярким примером особенностей регламентации производства по "Книге эпарха" являются ее положения о шелкоткачестве и торговле шелком. Сырец-метаксу, привозимую в столицу, имели право закупать лишь метаксопраты — торговцы шелком. Закупку производили в определенном месте под надзором чиновников. Метаксопраты-оптовики продавали метаксу мелкими партиями менее состоятельным торговцам сырцом. У них метаксу покупали катартарии — ремесленники, производившие очистку и размотку коконов. Готовую пряжу катартарии продавали снова метаксопратам. Метаксопраты сбывали ее шелкоткачам-серикариям. Ткачи не имели права свободно продавать изготовленную и окрашенную ими ткань или шить из нее одежды на продажу. Они продавали ткань вестиопратам, которые, одни пользовались правом продавать шелка на рынке покупателям. На каждом из названных этапов перепродажи шелка продавцу обеспечивалась восьмипроцентная (точнее, 8,33 %) прибыль (от суммы, затраченной им на покупку). Готовая шелковая ткань стоила в несколько раз дороже израсходованной на ее изготовление метаксы, а метакса покупалась буквально по цене золота. Описанная организация не стимулировала развитие производства: она обеспечивала вовлечение в «дело» широкого круга лиц и контроль государства, взимавшего с каждой из перечисленных торговых сделок пошлину (процент с прибыли).

Независимо от того, состоял горожанин или не состоял членом какой-либо корпорации, он уплачивал в казну налоги и пошлины со всех видов своего имущества и с любого рода своей трудовой деятельности. Он платил и за владение пригородной землей, и за сад в городе, и за мула или овец в хлеву, и за помещение, сдаваемое в наем, и за мастерскую, и за лавку, и за корабль, и за лодку. Практически ни один товар на рынке не переходил из рук в руки, минуя бдительное око и руки чиновников эпарха.

Особенно высокие сборы казна делала в дни ярмарок, которые устраивались в праздники в городах, в больших селах и у стен крупных монастырей. На них съезжались купцы не только из далеких провинций, но и из других стран. Ярмарка в Эфесе приурочивалась к 27 декабря (день св. Иоанна Богослова) и давала казне до 100 литр золота (в литре 72 номисмы), т. е. сумму, равную примерно налогу с 2000–3000 крепких крестьянских хозяйств. В Фессалонике ярмарка начиналась 26 октября (день св. Димитрия), в Адрианополе — 15 августа (день успения богородицы) и т. д. В октябре в Фессалонику прибывали целые караваны из Болгарии и Руси (русские товары привозили морем в столицу, а оттуда часть их доставляли по суше в Фессалонику). Здесь продавалось и покупалось все: от овощей и изделий деревенских ремесленников до драгоценных украшений и заморских специй. Купцы этого города богатели от торговли с адриатическим поморьем, куда с римских времен вела крупная торговая артерия — Via Egnatia. Гавань города была удобна и благоустроенна, от ветров ее защищал специальный мол. Очевидец разгрома Фессалоники арабами в июле 904 г. Иоанн Камениат сообщает об огромном количестве дорогого металла, шелков, льняных и шерстяных тканей, награбленных врагами.

В IX–XII вв. византийские купцы поддерживали торговые связи со странами Восточного Средиземноморья, бассейна Черного моря, Передней и Центральной Азии. Пурпур, добывавшийся на острове Кеос, стремились приобрести не только афиняне и константинопольцы, но и арабы и венецианцы; за шелками Коринфа, Спарты и Фив приезжали купцы со всех концов империи и Италии; восточную парфюмерию, пряности и лекарственные специи из Индии, Аравии и глубин Азии везли через Феодосиуполь и Трапезунд; товары Ивирии, Авасгии, Армении и Сирии стекались в Х в. в Ардануцин (Арце) — город-крепость в Малой Азии. Херсониты торговали с печенегами, ведшими торг с русскими, и сбывали свои товары в фемах (провинциях) Пафлагония, Армениак, Вукелларий (чаще всего это были рабы, лен, мед, воск, рыба, икра и кожи). Те же товары русские сами везли в Константинополь, который в течение многих веков оставался мировым торжищем, средоточием транзитной торговли между Европой и Азией.

Ценность груза не всегда зависела от размеров и тяжести товара. Содержимое трюмов тяжело груженных кораблей стоило порой столько же, сколько небольшая поклажа ювелира, парфюмера или скупщика лекарственных трав, долго бродившего от деревеньки к деревеньке в глуши Ливана или Армении.

Время, затраченное на перевозку товара, отражалось на его цене. Поэтому основная масса товаров в Византии во все века перевозилась на судах: морской путь был обычно наиболее быстрым и дешевым.

Золотой Рог в Константинополе являлся сплошной пристанью: суда там стояли почти вплотную, носами к берегу. Поблизости располагались кварталы моряков, грузчиков, корабельных плотников, иноземных купцов, а также склады, верфи, доки. Византийские мореходы отлично знали условия плавания в "своем море" ("нашим морем" ромеи называли Средиземное, частью которого считали и Черное). Мореходным искусством и отвагой славились родоссцы, суда которых можно было увидеть во всех гаванях Средиземноморья. Недаром именно "Родосский морской закон" с VII по XIII в. был официально признанным в империи законодательным сборником. Мореходный сезон открывался в день весеннего равноденствия и продолжался до конца ноября. Если капитан брался за доставку товара в опасное зимнее время, то в случае беды его судили за безрассудство. На морских путях и в портах имелись постоянно действующие маяки: ночью в них пылал огонь, а днем дымилось сырое дерево.

Строили суда специальные подрядчики (калафаты — буквально смолильщики, или конопатчики), нанимавшие корабельных плотников. Размеры грузовых судов были различными. Преобладали суда вместимостью от полутонны до десяти тонн. Их строили для наиболее развитого каботажного плавания или для переправ. Пселл однажды переправлялся с дюжиной странников через Босфор на судне, экипаж которого состоял всего из трех моряков. От таких судов мало отличались рыболовецкие суденышки, небольшие по размеру, так как рыбу добывали преимущественно в прибрежных водах (сети при этом выбирали руками или с помощью ворота). Иногда на носовой части палубы строили выступающие над водой настилы, с которых рыбаки высматривали косяки рыбы в глубинах.

Однако для дальних заморских путешествий византийцы использовали крупные суда вместимостью до 150–200 тонн. Такое судно в Х в. брало на борт более 100 пассажиров, для его спуска на воду требовалось одновременно до 300 рабочих. Согласно "Родосскому закону", стоимость судна зависела от его вместимости: судно вместимостью около тонны оценивалось в пять-шесть номисм. Крупные торговые корабли власти иногда, в периоды острой военной опасности, реквизировали для перевозок государственных грузов или для переоборудования в военные суда.

Владельцы судов, как и капитаны, нанятые владельцами, назывались навклирами. Предполагают, что в столице существовала корпорация навклиров. Купцы и путешественники, зафрахтовав судно, заключали с навклиром договор, в котором подробно оговаривались интересы сторон и предусматривались случайности всякого рода, вплоть до такой, как порча товара крысами; если капитан не имел кошки, то был обязан возместить ущерб. Золото пассажиры сдавали капитану на хранение. Он имел право ограничить их в питье и пище, выбросить без возмещения часть товара в случае опасности. Отправлявшиеся в дальний рейс приносили взаимную присягу на евангелии. Если навклир принимал на себя ответственность за полную сохранность товара независимо от причин катастрофы, он повышал стоимость фрахта, но в случае беды целиком возмещал ущерб. Навклира, между прочим, могли судить даже за "унылый вид" во время бури, способствовавший возникновению паники на судне.

Редкая дальняя экспедиция в торговых целях обходилась без кредита. Купцы империи, в отличие от торговцев других европейских стран, издревле не переставали прибегать к ссуде под проценты и залоги. Ростовщиками были преимущественно ювелиры и менялы. Ростовщичество, впрочем, морально осуждалось. Церковь запрещала лихоимство вообще. До Х в. деятельность ростовщиков неоднократно возбранялась, но при Льве VI она была легализована окончательно. Ссудный процент, в зависимости от условий договора, устанавливался в пределах 8,33–16,67 % от занятой суммы. Однако закон обходили: ссудный процент порой достигал трети займа. Ростовщичеством занимались, несмотря на запреты канонов, также клирики и монахи. Кредитор был обязан два или три раза напомнить должнику об истечении срока возвращения ссуды, а затем обращался в суд. В присутствии властей производилась опись и распродажа имущества несостоятельного должника, чтобы погасить его долг и судебные расходы.

Что касается цен в Византии, то данные об этом крайне противоречивы, и выводы историков остаются весьма гипотетичными. Колебания в уровне цен зависели не только от общей хозяйственной конъюнктуры в стране или в данной местности, но и от государственной политики фиксированных цен и от перемен в монетной системе: в XI в. содержание золота в номисме стало падать, и ее точное соотношение с мелкой и средней монетой (нуммиями, фоллами и милиарисиями) не всегда удается установить. Сообщая, что в 766–767 гг. на номисму можно было купить 60 модиев пшеницы (модий равнялся 8-13 кг), патриарх Никифор (IX в.) поносит невежд, радовавшихся дешевизне и полагавших, что в стране царит изобилие, тогда как подлинной причиной низких цен на зерно было резкое увеличение налогов с крестьян и политика крайней экономии денежных запасов казначейства.[9]

При Василии I во время голода можно было купить на номисму два модия зерна, а через столетие, при Никифоре II, в подобной ситуации — только один модий, за десять же лет до этого — до восьми модиев. До введения упоминавшейся монополии на торговлю хлебом во Фракии при Михаиле VII Дуке на номисму продавали от 12 до 18 модиев пшеницы, а после введения монополии — сначала один модий, а затем всего одну треть его.

На развитие ремесел и торговли в империи оказывало влияние и культивировавшееся в среде знати презрение к этим видам деятельности. Император Феофил страшно разгневался, узнав, что его жена имеет грузовой корабль, извлекает торговую прибыль и покрывает императора позором, как "жалкого купчишку". Корабль был сожжен вместе с товарами. В XI в. Кекавмен советовал сбывать на рынок излишки продуктов, производимых в поместье, ни в коем случае не унижаться до систематического занятия торговлей с целью извлечения постыдной торговой прибыли.[10]

Тяжким бичом для византийских торговцев был закон о внутренней торговле между городами и провинциями. Купцы из провинции могли оставаться в Константинополе лишь в течение месяца. Если они не успевали продать товар и закупить необходимое, эпарх менял цены, ускорял распродажу и предлагал иногородним тотчас покинуть столицу. Ослушников ждали конфискация, избиение, позорящая стрижка волос и изгнание. Иноземные же, сирийские, купцы могли торговать в Константинополе три месяца, а русские — даже полгода, причем с правом на торговые льготы, на даровое питание и снабжение судов всем необходимым для обратного пути.

Правительство сурово преследовало вывоз за границу некоторых товаров (оружия, драгоценных металлов, железа, пурпура). Отечественным торговцам за нарушение таможенных правил угрожала казнь. Пошлины со своих купцов, как правило, превосходили пошлины с иноземцев. Особенно много таможенных барьеров было на Геллеспонте и Босфоре, но таможни имелись и в каждом порту, в каждом городе, даже на небольших островах. По словам путешественника XII в. Вениамина Тудельского, торговые пошлины в Константинополе давали казне ежедневно до 20 тыс. золотых монет.

В XI–XII вв., особенно со второй четверти XI в., когда владычество империи на море было основательно подорвано арабами, а затем итальянцами, условия для морской торговли постепенно ухудшались. Арабский флот грабил и топил византийские грузовые суда, уничтожая или продавая в рабство моряков и пассажиров. Усилился пиратский разбой. Немало навклиров-капитанов промышляло вместе со своими экипажами грабежом, расправляясь в глухих просторах моря с пассажирами.

В XII в. на открытый разбой в море пошел даже император Алексей III. Он узнал, что в Черном море потерпел крушение корабль, шедший от берегов Колхиды к Константинополю. Василевс отправил шесть военных кораблей якобы для поисков ценного груза, а на деле — для ограбления каравана судов, следовавших в Амис. Начальники (архонты) флота перестарались — они ограбили для василевса и прочие суда, плывшие в Константинополь. Немало купцов-греков было убито, а уцелевшие тщетно "искали правды" в столице. Пострадали и купцы иконийского султана, который использовал этот инцидент для начала войны.

Согласно "Родосскому закону", спасший что-либо с разбитого бурей судна получал пятую часть спасенного, а сохранивший выброшенное на берег — десятую часть. По договорам русских с греками, обе стороны обязывались отдавать друг другу в таких случаях все грузы без каких-либо наград. Но, видимо, к концу XII в. эти законы были начисто забыты — местные жители безнаказанно растаскивали грузы с потерпевших кораблекрушение судов. Поэтому Андроник I (1183–1185) распорядился карать смертью всех, кто будет повинен в этом. То же наказание грозило и господам тех лиц, которые решились бы на грабеж. Однако едва прошло несколько лет после свержения Андроника I, как указ этого василевса утратил силу.

В Х-XI вв. и в деревне и в городе произошли глубокие перемены. Византийское крестьянство раскололось на две основные крупные группы: свободных налогоплательщиков казны и феодально-зависимых париков, принадлежавших частным лицам. Среднее положение между этими группами занимала категория государственных крестьян, поселенных в поместьях императорской семьи и государственных учреждений. И численность и размеры владений магнатов быстро росли. Феодальная вотчина производила все больше товарной сельскохозяйственной продукции, поступавшей на городской рынок. Но продукция эта все чаще становилась предметом не внутренней, а внешней торговли. С конца XI в. крупные города империи, а через столетие — и прочие вступили в полосу упадка. Страна высоко развитого ремесла, налаженного торгового оборота и устойчивых культурных традиций, Византия стала быстро сдавать свои позиции конкурирующим городам-республикам Италии. Причины этого коренились не только в том, что василевсы из политических соображений предоставляли венецианцам и генуэзцам неслыханные торговые льготы. Более важную роль играла замедленность темпов развития ремесла в империи еще до основания иноземцами факторий в Константинополе. Товары Италии все чаще оказывались добротнее и дешевле византийских. Экономическая и политическая система бюрократического государства задушила непомерными поборами и ограничениями собственное городское хозяйство, создав условия для его загнивания и медленного вырождения.