"Александр Тарнорудер. Портрет жены художника" - читать интересную книгу автора

Тель Барухе" могли бы свободно позировать Тулуз-Лотреку. Сислей отдал бы
многое за возможность так описать "Цунами", а Камиль Писсарро, похоже, тоже
не использовал бы ни капли черной краски, чтобы изобразить "Улицу в
религиозном квартале". Гоген пришел бы в ужас от "Землетрясения на Гаити", а
Ван Гог не смог бы и представить себе кощунства "Срубленных олив".
- А теперь, маленький подарок для моих друзей: Давида и Офры, - объявил
Амос и открыл девятую картину.
Она называлась "Цветочная лавка после закрытия". Женщина с огромным
букетом цветов летит к возлюбленному через улицу, кишащую, вместо машин,
какими-то странными враждебными существами. Женщина слегка напоминала
ведьму, а перевернутый букет цветов - метлу. Какое-то совершенно
удивительное сочетание, напоминающее Босха и Шагала одновременно.
Эклектика, плагиат, дурной вкус, копирование чужих страстей и идей? -
Можете выбрать любое ругательство из списка и добавить парочку своих. Но
погодите бросать в художника гнилые помидоры, комья глины и ботинки, а
вглядитесь повнимательнее в детали, фон, проработку сюжета. Перо бессильно
описать настоящее искусство, которое притягивает скрытой поэзией образа, от
которого трудно оторваться. Многослойность, отсутствие однозначного ответа,
противоречие, протест, провокация, открытый вызов публике с ее усредненным
вкусом, диктуемым законами рынка, вечные вопросы, всегда одни и те же, на
которые нет и не может быть ответа... Я был счастлив, что Амос выбрал мою
галерею для своего феерического возвращения.
- А сейчас: последняя, десятая картина, - он подошел к дверям галереи и
жестом указал на цветочный магазин на противоположной стороне.
Осталось только посочувствовать водителям, проезжавшим в тот момент по
нашей улице, которую, не обращая внимание ни на что, перегородила толпа
хлынувших к Офре гостей. Свет внутри был притушен, и в полумраке выделялся
лишь прямоугольник белой бумаги, скрывавший стоящую на подрамнике картину.
Офра щелкнула выключателем, и осветилась аллея гладиолусов, начиная с белых
у входа, а потом все темнее и темнее, кончая черными, ведущая от входной
двери в глубь магазина. В конце аллеи и располагался старый подрамник
красного дерева.
- Давид, - попросил Амос, - сними, пожалуйста, бумагу с Холста.
Шестое чувство подсказало мне, что не следует этого делать.
- Ты сам, Амос, это твой день, - ответил я.
- Это не мой день, - поправил меня Амос, - это Тамарин день, - он
склонил голову и сделал шаг в сторону.
"Да кто бы сомневался!" - воскликнет искушенный читатель, - "даже
название твоего рассказа выдает тебя с потрохами!"
Не спешите, дорогой искушенный читатель, я еще не поставил точку. На
картине была совсем не та Тамара, погибшая в катастрофе более десятка лет
назад, не беззаботно смеющаяся молодая девчонка, фотография которой в
траурной рамке стояла рядом. Тамара на картине прожила все эти нелегкие годы
и вернулась, наконец, к Амосу. Зрелая женщина, излучающая свет и мудрость -
свет Ренуара и мудрость Леонардо; покой и счастье узнавания каждой маленькой
морщинки в уголках глаз, изгиба губ, пряди волос, наклона шеи и головы,
родимого пятнышка на плече; единения, которое дает лишь проверенная годами
любовь.
Ее присутствие физически ощущалось в помещении. Эффект присутствия был
столь велик, что затихла, казалось, даже оживленная тель-авивская улица.