"Андрей Тарковский. Запечатленное время" - читать интересную книгу автора

всю жизнь. Вспомните судьбу и характер таких художников, как Александр Грин,
который, умирая от голода, уходил в горы с самодельным луком, чтобы
подстрелить какую-нибудь дичь. Сопоставьте этот случай с тем временем, когда
жил этот человек, и это отношение раскроет трагический облик мечтателя.
А судьба Ван Гога?
Вспомните Пришвина, облик которого проступает в чертах русской природы,
с такой любовью им описанной.

Вспомните Мандельштама, вспомните Пастернака, Чаплина, Довженко,
Мизогучи. И вы поймете, какая огромная эмоциональная сила заложена в этих
максимально приподнятых над землей или, точнее, парящих над ней образах, в
которых художник предстает не только как исследователь жизни, но также как
созидатель высоких духовных ценностей и той особой красоты, которая
подвластна только поэзии.
Такой художник умеет видеть особенности поэтической организации бытия.
Он способен выйти за пределы прямолинейной логики, чтобы передать особую
сущность тонких связей и глубоких явлений жизни, ее глубинную сложность и
правду.
Вне этого жизнь выглядит схематически условной, однообразной, даже
когда выражена с претензией на полное жизнеподобие. Ведь иллюзия внешней
жизненности еще не свидетельствует о предпринятом автором исследовании
глубин жизни.
Думается мне также, что вне органической связи субъективных впечатлений
автора с объективным изображением действительности нельзя достигнуть не
только достоверности и внутренней правды, но даже внешнего правдоподобия.
Можно документально разыграть сцену, натуралистически точно одеть
персонажей, добиться наружной схожести с подлинной жизнью, и все же
возникшая картина в результате окажется очень далекой от реальности и будет
выглядеть вполне условной, то есть не похожей на нее буквально, несмотря на
то, что именно условности хотел избежать автор.
Странная вещь, к области условности относят именно то в искусстве, что
составляет неоспоримую принадлежность нашего обычного, будничного восприятия
действительности. Это объясняется тем, что жизнь организована гораздо
поэтичнее, чем ее подчас изображают сторонники абсолютной натуральности.
Ведь многое, например, в наших мыслях и сердце сохраняется как незавершенный
намек. И то, что в иных добротных, жизнеподобных фильмах такой подход не
только отсутствует, но заменяется резко и отчетливо отфокусированным
изображением, создает вместо подлинности, мягко выражаясь, надуманность. А я
как раз за то, чтобы кино стояло как можно ближе к жизни, которую мы иной
раз отказывались видеть по-настоящему прекрасной.
В начале это главы я выражал радость по поводу того, что наметился
водораздел между кинематографом и литературой, оказывающими друг на друга
огромное полезное влияние.
Развиваясь, кино будет отдаляться, по-моему, не только от литературы,
но и от других смежных форм искусства и благодаря этому становиться все
более и более самостоятельным, хотя становление не происходит с желаемой
быстротой. Это длительный процесс. Темы его различны. Этим объясняется
некоторая стабилизация в кино специфических принципов, которые свойственны
другим видам искусства и на которые режиссеры часто опираются в работе над
фильмом. Но постепенно принципы эти начинают тормозить освоение специфики