"Арон Тамаши. Корень и дикий цветок" - читать интересную книгу автора

Арон Тамаши

КОРЕНЬ И ДИКИЙ ЦВЕТОК

(пер. П. Бондаровский)

Много диковинных палок было у Тимотеуса Байко, известного всей округе
не иначе как просто Тима. Делал он их большей частью из сучьев да корней
деревьев; а поскольку гнула-закручивала те сучья да корни не человеческая
рука - сама природа постаралась, - постольку и палки у старого Тимы были
самыми что ни на есть диковинными.
Держал он их в углу просторной и всегда чисто прибранной горницы, два
южных окна которой выходили на широкий альпийский луг. Когда не слишком
парило и не спускался на травы туман, виднелись из этих окон очертания
быстрого горного ручейка Бойокаш. Извилистый его путь легко было проследить
по высоким ольхам, рядками стоявшим по оба берега и слушавшим тихий его
разговор. Из третьего окна, смотревшего с торца дома на восток, открывались
и луг, и лес, что с севера навалился на горное пастбище. Именно навалился,
иначе не скажешь, - сразу деревьями-великанами, яростно, будто вконец
обезумев от предвкушаемого восторга любви. Ничего удивительного в таком
случае, что название местности, истинный смысл которого давно уж никто не
помнил, старый Тима связывал с недвусмысленным, на его взгляд, поведением
леса.
Потому что назывался этот горный край - Багзош.[1]
Много воды утекло с тех пор, как построил здесь Тимотеус свой хутор -
добротный дом с драночной кровлей, вместительный, крытый соломой сарай;
вырыл да оборудовал воротом с цепью колодец; вода в нем такая была, что,
напившись ее, и горбатый расправлял плечи. В конце первой войны юный еще
Тимот решил, что сумеет построить тут себе рай. Но уже вскоре, когда умерла
жена - хрупкая, легонькая, как пташка, - будто первые заморозки прошлись по
его Эдему; когда же в сорок первом скончалась единственная и ненаглядная
дочь - двадцати шести лет, - райский сад и совсем одичал; а позднее, когда в
пятьдесят первом остались ему только хутор да клочок луга, вышел он на край
леса, глянул оттуда на дом и сказал:
- Вот и с хутором спарился лес.
Единственная внучка его, егоза, ей в тот год девять исполнилось, краем
уха услышала непонятное слово.
- Сварился, деда? - переспросила.
- Сварился, золотко, сварился.
Улыбаясь, глядел он на девочку и не мог наглядеться. Святая простота, а
по-своему все-таки поняла. Вот и теперь она с ним, осенью двадцать три
будет. В красных домашних туфельках с черными кисточками; юбка зеленая в
алую крапинку - прямо земляничники на лужайке; белоснежная блузка, на
плечах - шерстяная душегрейка. Глаза черные, точно зернышки маковые, и
глубокие, что озера в горах; волосы - как листва дикой груши в лучах
осеннего солнца. Вылитая мать. Так же без причины вдруг закручинится и без
причины же просияет; так же в темноте ей все свет мерещится, а при свете -
тьма; вроде не с чего, а она слезы льет, но моргнуть не успеешь - резвится,
кричит пересмешником; молится истово, аж трясет всю, а минуту спустя -
оседлает барана да ведьмой скачет.