"Александр Таланов. Качалов ("Жизнь замечательных людей" #345) " - читать интересную книгу автора

Пращам и стрелам яростной судьбы

Иль, ополчась на море смут, сразить их

Противоборством?..

- Браво! Браво! - аплодируют юные лицедеи Саша Навроцкий и Леша
Оболенский. Саша даже прервал свою обычную после третьей кружки речь о том,
что его отец генерал Навроцкий написал слова известной песни "Есть на Волге
утес".
Да что юный Саша! Непреклонная, суровая, никому не верящая в долг
буфетчица тетя Глаша так растрогана, что сама подливает пиво в кружку
Шверубовичу. И просит:
- Василий Иванович, прочтите еще! Уж больно трогательно вы
декламируете...
Кого только не заворожит его пленительное "бельканто"!
Желание играть или хотя бы читать роли вслух переполняет начинающего
актера. Немногочисленная аудитория вновь замирает, слушая слова принца
датского: "Бедный Йорик! Я знал его, Горацио..." Никому не смешно, что
кружка в руках актера изображает череп бедного Йорика. Да и как не поверить
тому, что это действительно череп с пустыми глазницами, когда слышишь
проникающие в душу слова: "Здесь были губы, которые я целовал, сам не знаю
сколько раз. Где теперь твои шутки? твои дурачества? твои песни? твои
вспышки веселья, от которых всякий раз хохотал весь стол? Ничего не
осталось..."
Гамлет кончает монолог. В небольшом зале Кононова теснота. Все
участники вечеринки собрались послушать Шверубовича. У него уже добрая слава
чтеца.
- Наш Василий Иванович должен сыграть Гамлета! - воскликнул кто-то.
- Рано! Не дорос еще... Пущай допрежь того сыграет Несчастливцева.
Задача тоже весьма великая.
Чистую русскую речь и густой бас Давыдова нельзя спутать ни с кем.
После спектакля в Александринке ему не терпелось проведать своих питомцев.
- Покажем публике шедевр нашей драматургии "Лес". Сам займусь с вами,
господа любители.
- Спасибо, Владимир Николаевич! Спасибо!
- Играть в пьесе Островского величайшая честь. Имейте в виду: ежели
замечу лень, разгильдяйство, спуску не дам. Пошлю к черту!
Молодежь побаивается Давыдова как взыскательного педагога и
одновременно обожает за бескорыстную заботу об их артистической судьбе. Даже
те, кто испытал на себе его резкость, знают, что вспышки гнева случаются у
Владимира Николаевича не от тяжелого, скверного характера, а от его высокой
требовательности художника.
Актерам-любителям на всю жизнь запомнилось, как Давыдов начал свое
первое с ними занятие.
- Ну, здравствуйте! - сказал он просто, без всякой торжественности. -
Надеюсь, знаете, зачем вы сюда явились?
Неожиданный вопрос вызвал недоумение.
- Мы пришли сюда, чтобы учиться... Хотим стать артистами... -