"Евгений Сыч. Трио (Авт.сб. "Соло")" - читать интересную книгу автора

разбежались с площади - к своим домишкам.
- А черт с ней, с деревней, - ответил У, чувствуя, как пылают длинные,
давно не стриженные волосы. - Если здесь отказывают в пище отшельнику,
пусть сгорают дотла. Не было до сих пор селенья, где обидели бы У, вот и
не будет впредь.
- Воды! - приказал сержант.
- Я еще склад сожгу, - пообещал У. - А ты будешь за рис отчитываться.
Рис ведь продукт стратегический. Пожалел мешка? Вот тебе.
Но уже притащили воду. Солдаты окатили стенку и отшельника, погасили
огонь.
- Теперь еще одежду давайте! - потребовал У. - Не пристало мне голому
по земле ходить.
И тогда солдаты набросились на него и стали бить, до беспамятства, до
полусмерти. "Ничего не меняется, - устало думал У. - И когда только люди
научатся по-другому свои чувства выражать?"
Они били его сильно, потому что напугались. Они хотели, чтоб он не смог
встать, потому что не знали, как быть, если он встанет. А поднялся У очень
быстро.
- Ну, что? - спросил. И они попятились, отступая. - Ну и что?
Убедились? Все же знали, что я бессмертный, что ж не верили? А теперь?


Откровение

- Жил еще один бессмертный, тот все молчал. Такое уж условие ему было:
когда говорил, старел. Он накапливал знания, все что видел, - запоминал и
обдумывал, мыслью своей обогащал. Но рассказать никому не мог, потому что
не хотел стареть. Простые смертные, которые не знают, не ведают, каким
образом, когда и из-за чего умрут, бесстрашны, поскольку им терять нечего.
Каков человеческий век? Ну, семьдесят лет, ну, сотня - и все, как ни
старайся. Все! Так чего уж! Вот есть такая присказка: "Раз пошла такая
пьянка, режь последний огурец". Я в первый раз ослышался, понял "корову"
вместо "огурец". Резать последнюю корову страшно, а последний огурец? Не
страшно, наоборот, весело. Какая уж ценность - огурец? Так и для
бессмертных жизнь дороже, жальче ее, жизнь громадную, страшно потерять.
Тем более, что условие бессмертия известно. Потому и молчал этот, сильно
умный, жизнь берег. Может, надеялся самые глубины постичь и тогда передать
все сокровище своего разума людям, чтобы умереть с сознанием исполненного
долга. Только в самых редких случаях говорил он. Раз сказал, например:
"Одинаковая радость - горе, одинаковое горе - радость". И больше никаких
комментариев. Изречет, а ученики и последователи - их много при нем
толклось - расшифровывают его афоризм, развивают. Но потом он совсем
замолчал, видно, дошел до мысли, что знание - самоцель, и дарить его людям
- бисер перед свиньями. Ученики, не дождавшись новых откровений, разошлись
кто куда, учиться у него теперь было все равно, что у камня: молчат оба.
Так и канул в безвестность, жив ли, нет. А я иногда вспоминаю, думаю: а
было ли его молчание этапом мудрости, за которым неведомое? Или - просто
трусостью, инстинктом самосохранения, перекрасившимся, замаскированным под
мудрость? Знать, что трусишь и только благодаря этому живешь - неприятно,
наверное.