"Евгений Сыч. Знаки (Авт.сб. "Соло")" - читать интересную книгу автора

человечество, ты кощунствуешь, твои измышления кощунственны в самой
основе. А мысль, в основе которой лежит кощунство, и деяние,
прикрывающееся ею, не могут быть направлены на добро. Так для чего ты это
придумал? Скажи нам, высокому суду, свои намерения. Открой правду перед
лицом бога! Для чего?
- Я уже объяснял, ваша милость, - сказал Амаута, потерявшись. - Вы
меня, наверное, не так поняли.
- Значит, ты считаешь нас неспособными понять тебя? Считаешь нас
глупее? Ты впал в грех, это грустно. Ну, что ж, - председательствующий
оглянулся на прочих членов святейшего трибунала. Они сидели с застывшими
лицами.
Амауту увели.
Во второй раз его повели на суд святейшего трибунала через неделю
ровно. Он опять предстал перед ответственными лицами - лицами,
ответственными за истину и правопорядок, и это были другие судьи, не те,
что на первом заседание, и вроде бы, рангом пониже. Когда он явился, ему
оказали, что ввиду запутанности дела он должен сознаться и покаяться для
облегчения совести. Амаута сказал, что согласен и попросил поскорее
закончить разбирательство. Утро было прохладное и пасмурное, и пасмурно
было в стенах суда, где окна, задрапированные тяжелой тусклой тканью, и в
солнечный день почти не пропускали свет.
Ему сказали, что его признание относительно греховных знаков, им
изобретенных, чтобы записать человеческую речь, чтобы поймать звуки в
клетку символов, чтобы уравнять слова простолюдинов и властвующих, чтобы
изменить мир и свергнуть отца народа и самого господа, как подтвердили и
свидетели, дают основание считать его, Амауту Ханко-вальу, колдуном,
пытавшимся вызвать эпидемию холеры. И что из любви к богу и великому Инке
ему советуют сказать и объяснить всю правду относительно всего, что он
сделал против веры и народа и назвать лиц, внушивших ему это. Однако их
увещевания не смогли вытянуть из Амауты больше, чем он уже сказал на
следствии и прошлом судебном заседании, причем теперь он говорил неохотно,
словно понуждая себя повторять снова и снова слова, которые лишь скользили
по их сознанию, повторять мысли, им непонятные и, конечно, неверно
понятые.
Когда он замолчал, наступила тишина. Потом один из судейских сказал,
что они, высокий суд, вынесли впечатление, что он, Амаута, говорит
неправду, вследствие чего и пришли к убеждению, что необходимо пытать его.
Однако они считают своим долгом предупредить, что из любви к богу ему
предлагают сначала, до пытки, сказать правду, ибо это необходимо для
облегчения его совести.
Амаута ответил, что он уже оказал правду.
Тогда выступил вперед второй судейский, неотличимо похожий на первого,
без особых примет, и сказал скороговоркой заученную формулу:
- Ввиду сего по рассмотрении данных процесса мы, высокий суд, вынуждены
присудить и присуждаем Амауту Ханко-вальу к пытке водой и веревками по
установленному способу, чтобы подвергся пытке пока будет на то воля наша,
и утверждаем, что в случае, если он умрет во время пытки или у него
сломается какой-нибудь член, это случится по его вине, а не по нашей. И
судя таким образом, мы так провозглашаем, приказываем и повелеваем ныне,
заседая в суде.