"Евгений Сыч. Знаки (Авт.сб. "Соло")" - читать интересную книгу автора

- Вот ты, наверное, сейчас думаешь, - продолжал преступник, - почему
это тебя, боевого офицера, человека из первой зоны, поставили сюда
выполнять задание, с которым справился бы любой ефрейтор. Думаешь? Так
вот, сейчас ты - реклама. А реклама должна быть яркой, броской. Иначе
товар не продашь, это любой торговец знает. А продавать будет кому - сюда
соберется море публики. Еще бы! Шестеро солдат, лейтенант... Наверное,
что-то интересное. К тому же власти так добры, что не берут за это зрелище
денег. Публика валом повалит на дармовщинку - и ошибется, как всегда.
Расплачиваться за сегодняшнее зрелище она будет всю жизнь страхом и
послушанием. А ты и вправду похож на витрину, лейтенант: бляшки начистил,
знаки нацепил, побрился гладко. Как на свидание. Все верно, хоть и придет
на это свидание не одна какая-то конкретная девица, а толпа. Но и толпа,
она - женщина: капризна и истерична, любит силу, энергичность, жестокость,
любит яркое, хорошо воспринимает, когда ей льстят, и когда на нее
прикрикнут. У этого задания, которое ты сейчас выполняешь, лейтенант, есть
одна хорошая сторона - сегодня вечером уйма женщин захочет принадлежать
тебе. Если, конечно, ты сможешь простоять до конца вот так: прямо, упруго
и мужественно, как фаллос, перед соитием. Только боюсь, что для тебя
самого этим вечером все женское внимание будет ни к чему, вряд ли ты
окажешься еще на что-то способен сегодня. А вот напиться - да, напиться
рекомендую. Большое облегчение от нервов - напиться вовремя. А то еще,
чего доброго, заснуть не сможешь.
Амаута развлекался.
Последние полгода он просидел в одиночке. Кормили там неплохо, сначала
это даже вселило в него надежду, но, подумав, он сообразил, что к чему, и
радоваться перестал. "Товарный вид придаете?" - спрашивал он тюремщика,
который молча просовывал в оконце - три раза в день - положенный паек
смертника. Тюремщик не отвечал. За полгода у Амауты было время
поразмыслить о том, о сем, но не с кем было поговорить. По разговору он
скучал, по собеседнику - пусть глупому, пусть молчаливому. Он даже
вспоминал с сожалением о том времени, когда шло следствие. Пытки стерлись,
потускнели в его памяти. Да, были пытки, но была и радость общения, пусть
жалкая радость, пусть квазиобщения, но была. Если бы к нему в камеру
посадили любого человека, уголовника или даже провокатора, он был бы
счастлив безмерно. Но смертник должен в одиночку обдумать всю свою жизнь,
свои ошибки - чтобы полнее воспринималась милость прощения.
Если он покается перед казнью, то ему будет даровано прощание. Так
сказал вчера тюремный жрец. И в этом случае сгорит только его грешная
телесная оболочка, а душа, очищенная покаянием и страданием, взлетит прямо
в небо, прямо к богу. Гораздо опасней - предостерег жрец, - погибнуть
неожиданно, пусть даже в бою за правое дело, но не получив
предварительного отпущения грехов. "Вот это да, - подумал Амаута, - вот
это льготы! Какая такса! Десятки лет праведной жизни стоят пяти минут
покаяния".
Сейчас, произнеся напрасные слова больше в воздух, в общем-то, чем
непосредственно лейтенанту, он прикидывал: стоит каяться - нет? Говорят,
что подкова на пороге приносит счастье даже тому, кто в это не верит. Так,
может, все-таки покаяться? К тому же за это обещали придушить, как только
поднимется первый дым. Не дадут сгореть заживо. Неприятно, наверное. Хотя,
конечно, и придушат - тоже радости мало. Но все-таки...