"Григорий Свирский. Штрафники " - читать интересную книгу автора

только на улице, где принимают передачи... Это чтоб у зэков было ощущение,
что они вроде как на свободе... Что?.. А вы зайдите-ка вот за тот колышек,
попробуйте... Перепаханная полоска, как на границе. Видите? И электроника.
Поставлена на службу прогрессу. Таки-да! Без электроники? Хо! Тут есть
ребята, которые сидят девятнадцатый год. Когда максимум - по уголовному
кодексу РСФСР - пятнадцать... Они получили срок, когда еще давали двадцать
пять. И никто не пересматривает. Электроника на страже!.. Ай, что вы
говорите! Кто напечатает об этом? Не будьте ребенком!.. Я, между прочим, тут
тоже посидел. И Сейдер! Правда, тогда еще не было этого экспериментаторства.
Первая судимость, вторая судимость... Стояли вышки с пулеметами.
Когда мы вошли в его дом, полный кактусов в глиняных горшках,
украинских маков и "паучков", он тут же отомкнул книжный шкаф. Книгам была
отведена лишь одна полка. Книги были все старые. Кропоткин. Процесс
меньшевиков 1931 года. Гумилев. Книги с синим зайчиком на суперобложке. Все
до одной - Сидора Петровича...
- Смешно! - Лева Сойферт пожал острыми плечами и принялся нарезать
сало. - Энгельс бился над своей теорией происхождения человека... Нет, это
Дарвин бился... Какие теории?! Когда есть практика! Только они превращают
обезьяну в человека. - Он показал на книги. - Исключительно. По себе знаю.
-- Поднял назидательным жестом нож, поправился: - В получеловека. - И
развел руками: - А где вы видите людей? В нашем храме на газу. Кроме
Сейдера?
Зазвонил телефон. Еще раз. Еще. Сойферт отвечал кратко. Свое обычное
"угу!", "не вылети на повороте!" Или: "Дело - говно. Будем разгребать!"
Иногда добавлял еще несколько слов о том, как разгребать... Я спросил,
нельзя ли отключить телефон. На ночь. Он встрепенулся: "Что вы?
Производство. Буровые. Газ. А если что?"...
Ближе к утру, когда мы переговорили, казалось, обо всем, я спросил его,
словно вскользь, почему он остался здесь, в этом городе, где даже глина на
буграх кажется проступившей кровью. И вот, поселился у тюрьмы. Что за
мазохизм?
Он усмехнулся:
- А где не тюрьма?.. Там хорошо, где нас нет!
Я спал плохо. Заметил, сквозь дрему, как Сойферт поднялся, нахлобучил
кепочку и стал быстро-быстро собирать сало, хлеб в узелок, запихал узелок в
портфель, сунул туда бутылку водки и - выскочил из комнаты.
Его не было долго. Я подошел к окну и вдруг увидел его за стеклом --
сгорбленного, небритого, в обвисших штанах из синей парусины, которые он
подтягивал машинально и потерянно. Он брел, раскачиваясь, как на молитве,
только чуть на сторону, волоча тот же разбухший портфель.
- Другой сегодня, - хрипло, с горечью, сказал он, войдя в комнату. --
Ничего не передашь... - И, спохватившись, замолчал. Посмотрел на меня своим
изучающе-пристальным взглядом и, поняв, что проговорился, рассказал страшную
правду, которая не дает мне покоя и сегодня.
Три года назад у Сойферта был инфаркт, врачи потребовали, чтоб он уехал
на юг. И он стал собирать вещи. Всполошились власти. Незаменимых людей нет,
но... как без Левы Сойферта? Заполярье. "Ни купить, ни украсть", как
говорили старые зэки. То труб нет, то хлеб не завезен. Разбежится народ...
Сам Первый вызвал Сойферта, обещал отправить в санаторий ЦК. Любой. Даже в
Нижнюю Ореанду. Только чтоб вернулся назад.