"Феликс Светов "Отверзи ми двери" (Роман, 1927)" - читать интересную книгу автора

ему было все равно. Устал, стало быть, Лев Ильич, подошел к краю, а здесь
уж от него (или не от него совсем?) теперь зависело - пройти мимо или
навстречу шагнуть иной жизни, что вот вошла в тесное купе с чемоданчиком,
сумкой, расположилась чуть наискосок от него у двери. Он уже разговаривал,
что-то отвечал: надо ж так, случайно встретились, вот ведь как бывает,
тесен мир, знакомы столько лет, хоть и встречались не часто, последний раз
с год назад, - да, да, чуть меньше, под первое мая... - нет, на Пасху! А,
да, да, верно, на Пасху у ...их, еще ночью приехали - развороченный стол,
свеча в закапанном стеарином, заваленном крашенными яйцами, скорлупой -
зеленом, чуть переросшем овсе, разгул такой, странные, пьяные, освещенные
неверным светом свечей лица - зачем все это? И вот она, это лицо - да, да!
- мелькнуло и забылось.
- Откуда это вы?
- Да тут... Пришлось навестить одну старушку.
- Грязь, наверное?
- Да, едва добралась, до станции километров пять, больше, автобуса не
дождалась, промокла, уговорила проводника, а то еще час до электрички.
- Сейчас чаю попрошу, согреетесь.
- Да ничего, спасибо, как-нибудь - скоро Москва.
И тут, как нарочно, проводник с подносом, чай, а у него лимон сохранился,
полбутылки водки ("Один пить не могу, а вам в самый раз..."). И вот уже на
столе мед в большой - литра три банке ("Бабушка-старушка - нянька наша
старая..."), пирог домашний ("Вам же домой, верно, дали?" - "Да ну,
обойдутся, он еще теплый, дышит")... И вот со второй полки спускается еще
один - третий пассажир, где-то ночью сел, Лев Ильич и не видел его,
отвернулся к стене, когда ночью грохнула дверь.
Поезд стоял на станции: "Последняя, что ли, перед Москвой?" - "Нет, еще
одна будет через час, а потом - все".
Что-то было в ее лице, что остановило Льва Ильича, подивился - почему не
разглядел раньше, так мелькало, не задерживалось - жена и не приятеля
даже, знакомого, мало ли их у него, кто-то из друзей с ним поближе был, да
и все встречи по праздникам - шум, бестолковщина, и всегда своим так занят
- не до кого. Такое круглое лицо, чуть курносое, скулы (ох, намешали
татары!), подбородок нежный с ямочкой, глаза с косинкой, спокойные, в
зелень, только печаль в них пронзительная, вот этим, верно, и остановила:
такая не постоянно влажная, что пригляделась в темных еврейских глазах, а
светлая, холодная безнадежность, тут до отчаяния рукой подать, но вот
светятся добротой, внимательные такие, будто еще и его беду готовы на себя
переложить, намекни только - ей уж все равно... Ох, сколько всего сразу
напридумывал Лев Ильич!
- Вон и сосед не откажется. Видите, сосед, каким нас Верочка исконным,
деревенским потчует.
- Не откажусь, у меня правда пусто...
- Да, что там, час-два все и разойдемся, а там, Бог знает: может, и
свидимся... Вера...? Хорошо, пусть просто Вера, ну а я - Лев Ильич, так
солиднее... Костя? Отлично... Вот и стаканы у нас... Да нужно ли
споласкивать - водка... Ну, хорошо, хорошо. Это, как там у Толстого - мед
с огурцами? Ну а водка с медом - то же дедовская история - медовуха...
- Нет, тот продукт почище был, без химии.
- А тут, неужто правда, химия? Значит, мало что не пшеничная, ну хоть бы