"Роман Светлов. Прорицатель (роман)" - читать интересную книгу автора

медленно отступал, стараясь, чтобы какой-нибудь из их ударов не оглушил
его. Стыд и злость заставляли пастуха сопротивляться, он и не думал
показывать им спину. Но, к счастью для него, злость не задавила
окончательно животную, аркадскую жажду жизни. Когда голова его уже гудела
от ударов наймитов Софии, а ребра болели так, словно их выламывали клещами
на дыбе, аркадянин совершил резкий прыжок назад и побежал, легко отрываясь
от тяжелых на ногу преследователей.
"Пусть считают свои синяки, - подумал он, слыша за спиной затихающий
топот их ног. - Одному здесь делать нечего".
Медленно остывая от драки, Калхас покинул пределы Тарса. Гермес не
помог ему, да и стоило ли ждать помощи от бога, ведь это он сам не сумел
удержать Гиртеаду. Гермес предупреждал, что девушку нужно беречь, а он
разжал пальцы, забыл об опасности, забыл о желании Эвмена быть
справедливым...
Справедливость! В том, что произошло, не было ни грана
справедливости, и стратег не мог не знать об этом. "Он хочет быть угодным
всем. Наверное, как был угоден Александр. Но это невозможно. Это погубит
его, как губит нас с Гиртеадой". Калхас, словно плакальщицы, царапал свою
грудь и готов был выть от горя. Когда боль отступала, он опять говорил с
собой, но слова утешения не приносили. "Эвмен не поможет. Он желает
помочь, но в его голове выстраиваются такие сложные политические расчеты,
что желание это будет забыто". Аркадянин жалел, что рядом с ним нет
Дотима. Наемник благоговел перед стратегом, но он обязательно придумал бы,
как обмануть и Софию, и Эвмена. "А что делать мне? Неужели я не в
состоянии сделать ничего?"
Калхас сел около ручья, темного от приносимого с полей мусора, и
продолжал безуспешно ломать голову. Иногда мысли его прерывались молитвой
и тогда он, стискивая шарик, шепотом жаловался Гермесу, просил бога хотя
бы подать знак о своей милости. Вслед за молитвой приходило раздражение:
Калхас сокрушался из-за собственной слабости, зависимости от тех, кто
сильнее. В первый раз за свою жизнь пастух был по-настоящему зол на себя и
груз этого чувства оказался тяжек. Превозмогая его, он сжимал зубы,
выпрямлял спину - словно поза решительного, самоуверенного человека могла
помочь ему решить, как поступить.
Ветер был теплым, а земля - прохладной. Кое-где сквозь старую,
уставшую траву на берегу ручья виднелось ее ежегодно дряхлеющее тело. На
солнечных местах стоял звон от мух и мошкары: бесконечная киликийская
осень еще не кончилась. А где-то там, среди нависших над равниной гор
Дотим уже сражался с Антигоном, несогласным со стратегическими расчетами
Иеронима.
Совершенно мирный вид вокруг Калхаса не вязался с сознанием того, что
вскоре вокруг стен Тарса будет литься кровь. Расслабленно перекликались
горожане, готовившие к зиме свои сады и земельные участки, где-то вдалеке
разноголосо постанывал скот. Против воли прислушиваясь к голосам жителей
Тарса, пастух убеждался в том, что в осаду садиться они не захотят и при
первом удобном случае выдадут стратега Антигону. "Так ради чего заигрывать
с ними?" - с отчаянием спрашивал неизвестно у кого Калхас и в очередной
раз сдавался перед морским валом из любви и горя.
За спиной аркадянина находилась то ли тропинка, то ли заросшая
дорога, по которой несколько раз проезжали унылые тяжелые повозки с