"К.А.Свасьян. Философии символических форм Э.Кассирера" - читать интересную книгу автора

Канта в "Критике способности суждения" это понятие играет роль "среднего
термина", соединяющего разъятые члены системы; антиномически
противопоставленные миры природы и свободы, бытия и долженствования,
"чистого" и "практического" разума как бы примиряются в регулятивной идее
организма. Эта идея становится в "Натурфилософии" и "Системе
трансцендентального идеализма" Шеллинга конститутивным принципом объяснения
мира. Именно идея органического, по Шеллингу, дает человеку предчувствие
единства его собственной сущности, в которой идентифицируются созерцание и
понятие, форма и предмет, идеальное и реальное. Наконец, наиболее пышные
плоды этой идеи являет нам гетевское учение о метаморфозе. Мы увидим еще,
какую роль играет понятие "органической формы" в символизме Кассирера.
Третий принцип, легший в основание "Философии символических форм", -
отрицаемое Кантом и утверждаемое романтизмом "интеллектуальное созерцание".
Упомянутый уже нами  77 "Критики способности суждения" стал для романтиков
ариадниной нитью, выводящей знание из лабиринта феноменализма и агностицизма
к "умному месту" светлых восторгов гнозиса сущности. Кант робко оговаривает
возможностъ зрячего ума; Шеллинг прямо-таки с лютеровской задорностью
возвещает его действительность. "Природа, - заявляет Шеллинг, - тем понятнее
говорит нам, чем меньше мы мыслим о ней, просто рефлексируя".[20] По Канту,
мы именно мыслим о ней; философия Платона потому и кажется Канту
"мечтательной", что обладает доблестью зрения; "эйдос" Платона - вид, зрак;
точный смысл слова "idea" - "video"; кантовская "идеология", занавешивающая
мир идей плотной рогожой близорукого ума и отводящая "видению" нищенскую
роль чувственного "глазения", опровергается уже простой справкой из
греческого словаря. Любопытно, что даже чисто логическая теория понятия у
Кассирера зиждется на эйдетике не в меньшей степени, чем на логике (и это
еще одно свидетельство "реванша" побежденного романтизма). Наконец,
в-четвертых, следует отметить принцип тождества бытия и мышления, который,
уходя корнями в философию Парменида, пышно расцвел именно у романтиков.
Немыслимость этого принципа в пределах кантовской критики познания
бесспорна; с него, собственно говоря, и начинается полемика Фихте с Кантом,
приведшая к квалификациям типа "Dreiviertelkopf" и к дальнейшим попыткам
Когена гегельянизировать кантианство и кантианизировать гегельянство.
Кассиреру и в этом случае пришлось приложить максимум усилий, чтобы
совместить несовместимое; антиномию Кант-Гегель он силится свести к синтезу,
не видя или не желая видеть, что сама возможность синтеза в этой антиномии
чревата для Канта "снятием" и что попытки такого рода были заблаговременно
заклеймены кенигсбергским философом позорным штампом шарлатанства.
Линия от романтизма до платонизма - ретроспективная цепь истоков и
предпосылок "Философии символических форм". Следовало бы в этой связи
упомянуть еще имена Вико и Лейбница; идеи первого оказали явное влияние на
кассиреровские концепции языка и мифа; второй, которому Кассирер еще в
молодости посвятил большую работу[21] и философские произведения которого он
издал в трех томах, оставил неизгладимый след как на общей методологической
базе "Философии символических форм", так и на "феноменологии познания" ее
(особенно научного познания). Нам остается теперь рассмотреть проспективную
линию: цепь истоков и предпосылок от Канта в современность. Следует уже
здесь оговориться: задача наша не в том, чтобы фиксировать каждое звено в
цепи этих истоков. Естественно, что регистрация всех звеньев и немыслима, и
невозможна. Если в процессе чтения исследователь настроит свое внимание