"Эжен Жозеф Сю. Жан Кавалье " - читать интересную книгу автора

она мирно сидела, окруженная своими детьми. В это мгновение драгуны и
микелеты, которые присутствовали при исполнении указа, в боевом порядке
медленно проходили мимо окна. Посреди них виднелся первосвященник. Он сидел
на своем иноходце в черном шерстяном кафтане. На нем был накинут черный
плащ, почти скрывавший всю его фигуру. Его бледное лицо, принявшее землистый
оттенок, под влиянием переносимых им глубоких волнений, носило выражение
угрожающей отваги. С его лысого лба катился холодный пот. То он окидывал
орлиным взором жителей Сент-Андеоля, которые, немые от ужаса, окружали
хутор, то он бессознательно опускал глаза, точно мучимый тайными угрызениями
совести.
Не без долгих и жестоких колебаний согласился аббат дю Шель на этот
чудовищный поступок, соответствующий, однако, во всем указам и приказаниям
короля. Он надеялся этим страшным примером нагнать страх на все население.
Он встретил в бабушке этой, зараженной ересью семьи, такой непоколебимый
фанатизм, такое полное отвращение к римской церкви, такую нечестивую
решимость не отступать перед вечными муками, что всякое чувство жалости
заглохло в нем. Но когда он увидел, как г-жа Кавалье выбросилась в окно, он
был убежден, что она решилась на самоубийство. Это новое преступление еще
больше, возмутило его. В своем религиозном негодовании он приказал, все еще
сообразно указам, чтобы тело дочери, подобно телу матери, было влекомо на
плетне.
Этот новый приказ был приведен в исполнение. Гугеноты Сент-Андеоля
собрались у дверей хутора. Мужчины и женщины, старики и дети - все с
непокрытыми головами, преклоняли колени в угрюмом и мертвенном молчании.
Когда роковой плетень показался со двора, они запели громкими и звучными
голосами заупокойный псалом. Трудно передать величие и глубокое отчаяние,
которыми было проникнуто это пение. В созвучии этих голосов, от самых слабых
до наиболее сильных, от самых свежих до наиболее дрожащих, послышалась общая
гармония, торжественная, спокойная, угрожающая. Это был первый крик
страдания и глухого негодования угнетаемого народа.
Напрасно маркиз де Флорак отдавал приказания низшим офицерам заставить
замолчать этих крикунов. Угрозы и удары рукоятями мечей были бесполезны.
Протестанты, оставаясь верными началам немой и непреклонной покорности,
которую они проявляли на своих сходках, несмотря на все насилия, оставались
на коленях и продолжали петь. Не с большим успехом драгуны двинулись на них
в карьер, желая разогнать всех. Растоптанные лошадьми, ушибленные или
раненые севенцы не произнесли ни малейшей жалобы. Они остались там, где
преклонили колена; и те, которые не были смяты, продолжали свое пение с
неустрашимым хладнокровием. Закончив псалом, они разошлись.
Вернемся к Жерому Кавалье. Все еще в заключении, несмотря на свои
неотступные просьбы, несмотря на ужасную смерть жены, хуторянин, оставшись
один в Божьей комнате, упал на колени, пораженный этим новым ударом. Полный
горячей веры, он не взроптал на волю Божью. Твердо и с покорностью думал он
о безнадежном будущем, которое готовит для него эта смерть. С поникшей
головой молился он за душу матери своих детей, молился за душу ее матери,
которую он так любил. К трем часам капуцин пришел за Селестой и Габриэлем:
войска первосвященника выступали из местечка. Монах, не видя двух маленьких
севенцев, первым делом бросился к кровати. Он приподнял занавес, но ничего
не нашел.
- Дети! Где ваши дети? Вы мне отвечаете за них! - обратился он к Жерому