"Эжен Жозеф Сю. Жан Кавалье " - читать интересную книгу автора

Протестанты, жившие в пределах его архиепископства, подверглись многим
наказаниям. Он сам предавал их светской власти и всегда выказывал себя ярым
сторонником самых строгих мер. Вот почему даже люди, прославлявшие
ревностную веру аббата дю Шеля, не могли удержаться, чтобы не порицать его
непреклонности. "Вера новообращенных, говорили они, была еще слишком
неустойчивой и слабой, а он не щадил в достаточной мере эти хрупкие сосуды.
Его ревность к Богу была слишком проникнута горечью. И этот образ действия,
возбуждая умы, заставил гугенотов стряхнуть с себя непосильное бремя".
С точки зрения аббата, глубоко убежденного, что реформатская религия
была, если можно так выразиться, бессмертным ядом, ибо протестанты губили
навеки и свои души, и души своих приверженцев, легко понять его, но нельзя,
конечно, простить ему ужасные меры, к которым он прибегал, желая наконец с
корнем уничтожить ересь. Для этого человека, который вносил в религию свои
воинственные наклонности, вопрос чисто человеческий не существовал вовсе.
Как полководец хладнокровно обрекает на гибель добрую половину армии,
надеясь выгодной победой спасти другую, так первосвященник, без угрызений
совести и без сожаления, жертвовал всеми возмутившимися гугенотами, желая
достичь торжества вечной правды и восстановить христианскую религию, столь
пострадавшую от ударов, нанесенных ей кальвинизмом. Тем не менее, случалось,
что этот человек возвышенного ума, безупречной нравственности и героической
преданности делу Господа глубже заглядывал в себя. Тогда, вспоминая свою
беспощадную жестокость, к которой он всегда прибегал, он спрашивал себя: не
следовало ли предпочесть кротость строгости? И он чувствовал, что изнемогает
под бременем ужасных сомнений. Потоки крови гугенотов, излившейся при
колесовании и на кострах, казалось, взывали к нему. Ему чудились крики
жертв.
Ужасаясь, подобно судье, которому кажется, что он приговорил невинных,
он падал на колени. В пламенной молитве он умолял Бога просветить его.
Прежние кровавые примеры священной истории не казались ему достаточным
оправданием его жестокости. Но Господь безмолвствовал: Он предоставлял на
усмотрение первосвященника эту ужасную ответственность. Тогда, охваченный
страшным сомнением, этот человек восклицал в ужасе: "Кто же я? Праведник или
грешник? В день Страшного Суда буду я стоять ошуюю или одесную Господа? Буду
я проклят или прощен за всю пролитую мною кровь, за то, что предал столько
жертв в руки светского правосудия? Без сомнения, надо мной есть временная
власть, которой я повинуюсь; без сомнения, прежде всего указы короля
Франции, Людовика XIV, требуют такого избиения. Но если они несправедливы,
не обязан ли я стать между ним и народом? Но, - прерывал себя
первосвященник, - уступчивость, может быть, вредит вере еще больше, чем
жестокость? Срежьте дерево до основания, но раз корни его остаются, они
всегда пустят крепкие и живучие отростки. Следовательно, ересь надо вырвать
с корнем. Но, увы! без душераздирающих ужасов не достичь этого!"
Аббат дю Шель был погружен в подобное скорбное размышление, когда
капуцин почтительно вошел в его комнату.
- Ваше преподобие! - обратился он к нему. - В этом доме умирает
еретичка.
- Знает она о новых указах, касающихся раскольников? - мрачно спросил
первосвященник.
- Не знаю, отец мой.
- Просветите ее и всех живущих в этом доме.