"Эжен Сю. Плик и Плок " - читать интересную книгу автора

находившегося вблизи, и можно было видеть, как он бросился вплавь со своей
лошадью.
Тогда случилось довольно необычное происшествие. Услышав имя Цыгана,
весь народ одним разом захотел покинуть цирк, и кинулся к выходам, слишком
тесным для свободного выпуска скопища людей, хлынувшего в одну сторону.
Доски галерей, не настолько крепкие, чтобы выдержать столь жестокий натиск,
расступились, затрещали, и часть амфитеатра рухнула под ногами зрителей!
Смятение, ужас вскоре достигли высшей степени: груды людей были набросаны
одна на другую, и те, которые держали на себе всю непомерную тяжесть,
испускали отчаянные крики, предоставляя себя своим патронам.
- Это проклятый, окаянный, - говорили они, - навлек на нас гнев Небес,
дерзнув оскорбить обрученную с Христом. Его присутствие есть наказание...
Анафема, анафема! - И слышны были проклятия, приводящие в ужас!
Тщетно Алькад и губернатор, избежавшие этого бедствия, употребляли все
способы, чтобы восстановить порядок: они не могли заставить внять голосу
рассудка тысяч придавленных и разбитых испанцев, вопивших одновременно. Уже
властям оставалось только призвать последних святых календаря, как вдруг эта
громада людей рассеялась как бы очарованием. Каждый очутился на ногах, но у
многих вопли истинной боли, заменили крики страха и ужаса.
Вот как это случилось:
Несчастный брадобрей Флорес, занимавший место в самом нижнем ярусе
цирка, попал в число тех, которые выносили на себе всю тяжесть толпы.
Предприняв с товарищами своего бедствия неимоверные усилия, чтобы
освободиться от давления, и видя, что здравые и справедливые доводы
нисколько не действуют на равнодушие господ в верхних слоях, которые,
заботясь о своем собственном спасении, нимало не помышляли о том, что давили
непосредственно всей своей тяжестью на нижние слои, брадобрей Флорес,
надсаженный, разбитый, наконец с трудом промолвил, обращаясь к некоторым
несчастным, стенавшим подобно ему:
- Господа, я полагаю, что размахивая ножом вдоль и поперек над нами, мы
успеем возбудить чувствительность и жалость в наших притеснителях при помощи
нескольких ран, которые я берусь залечить или диахилем, или маточным
пластырем, или... - И он остановился, чтобы перевести дух, так как
бедственная судьба повергла его в это время под туловища двух францисканцев
и мясника.
- Или сальсариной, - продолжал он, едва дыша. - Итак, отцы мои,
разрешите мне, ибо это для общего блага, особенно для блага тех, кто лежит
внизу; вы увидите, преподобные, что острие ножа убеждает лучше, нежели самые
отборные слова.
- Ave, Maria , Боже нас сохрани, - отвечали монахи, давившие цирюльника
всей их монашеской тучностью, и которые чувствовали по его порывистым и
торопливым движениям, что он искал свой нож. - Ради неба! Не покушайся на
подобное дело, сын мой: не дерзай на человекоубийство!
- Но, отцы мои, вы сами человекоубийцы, ибо вы меня ду... вы меня
душите.
- Клянемся Христом! Нас самих душат!
- Так для вас же я начну работать. Посторонитесь, отцы мои, раны будут
менее опасны, как станешь попадать только под короткие ребра. Наконец
достал, - сказал он, с трудом открывая нож.
- Согласны ли, господа?