"Мэри Стюарт. Не трогай кошку " - читать интересную книгу автора

скрытый от дороги кустами. Машина скрылась, оставив его лежать в сумерках, и
лишь через четыре часа его обнаружил мотоциклист, который наехал передним
колесом на осколок бутылки от бренди. Откатив покалеченный мотоцикл, чтобы
прислонить его к дереву, парень увидел в кустах моего отца. Сначала он
принял его за пьяного - от одежды отца все еще разило бренди. Но у пьяного
или нет, рана на голове почернела и покрылась коркой от запекшейся крови, и
мотоциклист завилял по дороге на спущенном колесе, пока его не догнала
машина и он не остановил ее.
Это была машина Вальтера Готхарда. Все больше беспокоясь, поскольку уже
два автобуса приехали и уехали, а его друга все не было, герр Готхард стал
звонить в разные места, где надеялся его найти, и собрался сам поехать за
ним в город. В конце концов, так нигде и не найдя его, Вальтер отправился на
поиски. Он привез отца, который оставался без сознания, прямо в санаторий и
позвонил в полицию. Обследовав место происшествия, полицейские подтвердили
догадку доктора о том, как это могло случиться. Но четыре часа есть четыре
часа, и виновного водителя обнаружить не удалось.
Герр Готхард рассказал мне об этом, сидя в своей приемной, где в раме
окна живописно простиралось полотно пастбищ, ровных, как приглаженный
бархат. Это место казалось выбритым среди густых лесов, нависавших сверху
подобно соломенной крыше. Голубые гиацинты в вазе на столе наполняли комнату
ароматом. Рядом кучкой лежали предметы, найденные в папиных карманах: ключи,
записная книжка с тисненными золотом инициалами Дж. Э. (это я когда-то
подарила ему), серебряная шариковая ручка с теми же инициалами, перочинный
нож, щипчики для ногтей, чистый, аккуратно сложенный носовой платок, письмо,
что я написала ему неделю назад. Я перевела глаза на герра Готхарда, он
спокойно сидел, глядя на меня через бифокальные очки в золотой оправе. Это
был уже не папин друг, на плече которого я могла поплакать в случае нужды,
теперь это был просто врач, не раз видевший и слышавший подобное раньше, и
сама комната видела столько боли, столько волнений и мужества, что уже ничто
не задерживалось в ней. Я тихо сидела, а он рассказывал:
- К утру он очнулся и немного поговорил, очень немного. И не о
происшествии. Насколько посмели, мы поспрашивали его, но он как будто ничего
не помнил. Его занимало другое.
- Другое?
- В основном вы. Боюсь, я не совсем его понял. Он говорил: "Бриони,
скажите Бриони". Он повторил это раз или два, но казалось, не смог выразить
словами, что же хотел сказать. Сначала я подумал, он тревожится, что вам не
сообщили о несчастном случае, и успокоил его, сказав, что звонил вам, и вы
уже едете. Но он все беспокоился. Мы уловили некоторые обрывки, не более
того, и никто из нас толком ничего не разобрал, но под конец ему удалось
выговорить: "Бриони, моя маленькая Бриони, она в опасности". Я спросил, что
это за опасность, но он не смог ответить. Он умер около десяти часов утра.
Я кивнула. Между Фуншалом и Мадридом - я знала точное время. Вальтер
продолжал говорить, профессионально ровно и спокойно; думаю, он рассказывал,
как папа жил в Ваккерсберге, что они здесь делали, о чем разговаривали. Я
ничего не запомнила из его слов, но до сих пор помню каждый лепесток тех
голубых гиацинтов в вазе на столе между нами. - И все?
- Все? - Герр Готхард прервался на полуслове и без колебаний сменил
тему: - Вы спрашиваете, все ли это, что сказал Джон?
- Да. Извините. Я действительно не поняла...