"Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Куда ж нам плыть?" - читать интересную книгу автора

"Борьба миров", "Человек-невидимка".
"Остров доктора Моро", "Когда спящий проснется", "Люди как боги"...
Автор этих книг родился ровно век назад, и с тех пор, как они были
опубликованы, минуло много десятилетий. Книги стали классикой, вошли в
золотой фонд мировой литературы, их читали, читают и будут читать с
увлечением и восхищением все, кто любит книгу вообще.
На первый взгляд это может показаться странным. Читатель эпохи
атомной энергии, завоевания космических пространств и торжества
кибернетики ни за что не поверит, будто космический корабль можно
построить в одиночку в сарае; он убежден, что современная армия в два
счета вдребезги разнесла бы агрессивных марсиан с их треножниками и жалким
тепловым лучом; идея превращать животных в человека при помощи набора
хирургических инструментов вызывает у него только снисходительную улыбку.
В чем же дело? Почему этот квалифицированный читатель, умный и
зачастую скептически настроенный, затаив дыхание, буквально живет в
неправдоподобных ситуациях, созданных фантазией романиста? В чем секрет
непреходящей власти этих странных книг с их архаическими ужасами и
наивными прогнозами? Значит, заложено в них нечто очень важное, оставшееся
неразрешенным и в наше время?
Но что?
Вероятно, было бы любопытно проследить, как менялось читательское
восприятие уэллсовской фантастики на протяжении двадцатого века. Есть
основание полагать, что вначале его считали "вторым Жюлем Верном", певцом
технического прогресса (хотя и довольно грустным певцом), предсказателем
новых дорог в науке и технике (хотя и не весьма удачливым), научным
фантастом N_1 эпохи Эйнштейна и глобальных войн. Какое-то зерно истины
в этом представлении, несомненно, есть. Но оно никак не может объяснить
значение Уэллса в литературе. Время идет, смелые предвидения сбываются или
не сбываются, а фигура Уэллса в мировой литературе, вопреки законам
перспективы, не уменьшается, а увеличивается.
Если в начале нашего века блестящая и художественно совершенная
"Борьба миров" рассматривалась как описание гипотетического столкновения
человечества со сверхразумом, превосходящим нас, людей, настолько же,
насколько мы превосходим обезьян; если в тридцатые годы в этой повести
видели аллегорическое изображение грядущих истребительных войн; если
прежнее поколение читателей восхищалось гениальными выдумками фантаста
(разум без эмоций, машины, не знающие колеса, лучи смерти и пр.), то перед
сегодняшним читателем "Борьба миров" выдвигает куда более важную и общую
мысль: мировоззрение массового человека сильно отстает от его космического
положения, оно слишком косно, оно обусловлено самодовольствием и эгоизмом,
и, если оно не изменится, это может обернуться огромной трагедией,
огромным психологическим шоком. Марсианское нашествие превращается для
читателя наших дней в некий символ всего неизвестного, выходящего за
пределы земного опыта, с чем может столкнуться завтра космическое
человечество без космической психологии. Эта мысль прошла мимо сознания
прежних поколений читателей "Борьбы миров", для них она была совершенно
неактуальна, и только великие умы уже тогда уловили ее суть; и четверть
века спустя после появления "Борьбы миров" автор записал поразившее его
замечание Ленина о том, что "все человеческие представления созданы в
масштабах нашей планеты: они основаны на предположении, что технический