"Борис Стругацкий (как С.Витицкий). Поиск предназначения, или 27я теорема этики" - читать интересную книгу авторавремени что-нибудь где-нибудь завалялось. (Сухие пыльные кусочки хлеба под
диваном. Мальчик когда-то давно закидывал их туда тайком от мамы, чтобы не доедать, - жили бедно, и в семье был закон: доешь все, что начал есть).... Как страшно кричал какой-то человек глухой январской ночью во дворе: "Помогите ради Бога... Помогите ради Бога..." Кричал, стонал, сипел - мальчик заснул под эти жалобы. А в большой комнате, где выбитые осенью стекла не были закрыты даже фанерой, лежал в это время на диване зашитый в простыни труп бабушки, которая умерла два дня назад... Ему предстояло лежать там еще двенадцать дней. Все это можно было бы написать. Но можно было и НЕ писать. А главное: писать об этом больше не хотелось. Что-то кончилось. И тут вдобавок ему вдруг пришла в голову неожиданно светлая идея по поводу лингвистической программы, с которой он последнее время (вяло, совсем вяло) возился. Основная Теорема и все сопутствующие ей литературные упражнения оказались забыты. Две недели он вкалывал над программой, и в результате она отстучала ему превосходные афоризмы - новые, парадоксальные и удивительно глубокие! Никакой Шопенгауэр, никакие Паскали, Лихтенберги и Ларошфуко до таких не додумались да и не могли додуматься. Только его новая программа была способна на такие чудеса. "Усердие - мачеха воображения." "Точность заменяет глупцам мудрость." "Чувство - злейший враг опыта." "Великолепно заменяет воспитание только одно - добродушие." Он позвонил Виконту - впервые за две недели. Виконт не замедлил явиться. С бутылкой кюрасо. Они выпили кюрасо, и Станислав похвастался новыми афоризмами. Виконт отреагировал ворчливо-восторженно. Он был сегодня особенно похож на Пушкина - маленький, изящный, кучерявый, красивый: серые живые глаза меж черных ресниц. Виконт. Ваше сиятельство. Станислав почувствовал, что соскучился по нему. И тогда по какому-то наитию он извлек из стола последнюю распечатку "Счастливого мальчика" и сунул ее в протянувшуюся (лениво) искалеченную ладонь. Уже через минуту, наблюдая унылый нос, уныло ползающий по унылому тексту, он пожалел о своем порыве. ("Чувство - злейший враг опыта".) Но было уже поздно. И он только налил себе еще кюрасо. Впрочем, ничего страшного не произошло. - Недурно, - сказал Виконт, дочитав последнюю страницу. - Но этого никто не напечатает. - Почему? - спросил Станислав, вдруг задохнувшись. Слова Виконта поразили его. Он и думать себе не мыслил о том, чтобы это напечатать. - Потому что никто этого не напечатает никогда, - объяснил Виконт вполне безапелляционно и снова полез унылым носом своим в рукопись, явно там что-то выискивая. Станислав молчал, забыв про сигарету, которую только что собирался закурить. Он пытался представить, как все это должно выглядеть с точки зрения какого-нибудь редактора. Ничего определенного представить ему не удавалось, но сама мысль... одна лишь слабая возможность... даже намек |
|
|