"Август Юхан Стриндберг. Одинокий " - читать интересную книгу автора

связь со всем человечеством; эти мимолетные звуки из разных квартир
воодушевляли меня, и теперь мне их недостает; даже пес, который будил меня
по ночам, обрекая на долгое бдение и разжигая во мне благотворную ярость,
даже пес оставил после себя пустоту. Смолкла соседка - певица, и никто
больше не играет Бетховена. В стене уже не звенит скорбная песнь телефона, и
когда я поднимаюсь по лестнице, в пустых этажах гулко отдаются звуки моих
шагов. Дом объят густой воскресной тишиной всю неделю, а между тем в ушах у
меня стоит звон. Я словно слышу собственные мысли, и кажется мне, будто
между мной и всеми уехавшими - друзьями, родственниками, врагами -
существует телепатическая связь; я веду с ними долгие вдумчивые беседы или
же возвращаюсь к старым спорам, в разное время возникавшим у нас при
встречах где-нибудь в гостях, а не то и в кафе; я спорю с их утверждениями,
отстаиваю свою точку зрения - и куда более красноречив, чем при слушателях.
Такая вот жизнь богаче, легче всякой другой; она меньше ранит, меньше
изнуряет меня, и я уже не чувствую былого ожесточения.
Столь неохватен временами этот спор, словно он сталкивает меня со всем
народом; я вижу, как читают последнюю мою книгу - ту, что покамест
существует только в рукописи, - слышу, как судачат обо мне тут и там, а я
ведь знаю, что прав, и только удивляюсь, как этого не понимают другие. Стоит
мне, например, сообщить новый факт, и одни отрицают его, другие - отвергают
источник, ставят под сомнение его достоверность, хотя во всех других случаях
обычно ссылаются на него же. Такое я всегда воспринимаю как выпад,
противоборство, как враждебное действие. Впрочем, все мы враги друг другу, а
друзьями становимся лишь тогда, когда нам нужно биться сообща. Что ж, так
тому, значит, и быть!
Но сколько бы ни бурлила жизнь в мире моей души, все же порой я тоскую
по самой заурядной реальности: нерастраченные чувства скучают без дела.
Прежде всего, я должен слышать и видеть, не то органы чувств, в силу давней
привычки, заработают сами и начнут своевольничать.
И вот, не успел я вымолвить свое желание, как оно тут же исполнилось.
На поле под моими окнами началось что-то вроде парада войск. Впереди шла
пехота; люди несли металлические трубки, те, что при зажигании выбрасывают в
воздух газы с частицами свинца. Издали солдаты виднелись черточками,
расщепленными книзу. Затем выступили кентавры - этакие подвижные сращения
человека с четвероногим животным, словом, конница. Когда скачет одинокий
кавалерист, конь подобен лодке, колыхающейся на волнах, а всадник в одно и
то же время и гребец и рулевой. Но если выступает весь эскадрон сомкнутым
строем, тогда перед тобой - крупная силовая фигура, воздействующая на тебя
всей мощью нескольких сот лошадиных сил.
Самое могучее впечатление, однако, производит артиллерия, особенно
когда она мчится во весь опор так, что под ней дрожит земля, а у меня над
головой качается и дребезжит лампа, потом, заняв огневую позицию, орудия
дают залп, и тут сам собой стихает звон у меня в ушах. Поначалу, пока не
привык, я воспринимал весь этот спектакль как род насилия над собой, но
спустя всего несколько дней пальба уже стала казаться мне спасительным
средством: по крайней мере, залпы не давали мне уснуть в моей непробудной
тиши. И, огражденный от этих военных игрищ необходимой дистанцией, я стал
смотреть на них как на пьесы, разыгрываемые для моего удовольствия.