"Генри Стратманн. Симфония в миноре " - читать интересную книгу автора

слышал не торжествующую музыку Бетховена, а душераздирающий минор, вроде
симфонии Чайковского си минор или Гайдна ми минор, которые завершались не в
победном мажоре, а сохраняли до конца грустную тональность, настроение
трагедии, "бури и натиска", отчаяния. Порой в этой музыке, как в реальной
жизни, смерть одерживала верх над жизнью.
Антония прижалась к нему, и от ее тепла его наконец тоже сморил сон. Но
спал он плохо. Всю ночь его терзала музыка: мотивы увертюры к шумановскому
"Манфреду", особенно тема Астарты, и вторая часть его же струнного квартета
ре минор с подзаголовком "Смерть и девушка"...

Роббинс в отчаянии колотил кулаками по стенке воронки. Он должен что-то
сделать!.. Штаны казака уже съехали на икры, голые ягодицы сотрясались от
хохота: он наслаждался ужасом женщины. Роббинс высунул голову из-за края
воронки, отчаянно озираясь в поисках камня, палки - чего угодно, чем можно
было бы вооружиться, даже если это будет стоить ему жизни.
Внезапно он увидел то, что искал: за поясом лежащего неподалеку
бездыханного толстяка поблескивал какой-то металлический предмет. В голове
Роббинса опять зазвучала музыка. То была Десятая симфония, спрессованная в
один могучий звуковой всплеск. Он был свидетелем решающего сражения
человеческого духа со злом и смертью, стойкости, несгибаемости, и какие бы
страдания ни выпадали на долю праведников, наградой за упорство была великая
победа.
Он рывком поднялся, как Титан, разрывающий свои цепи, метнулся к
мертвецу, вырвал у него из-за пояса револьвер и бросился к казакам. Остатки
рассудка кричали, что он никогда в жизни не стрелял, даже не знает, сколько
пуль в револьвере, но он был глух к доводам рассудка.
- Остановитесь! - крикнул он по-русски.
Казаки оглянулись, перестав смеяться. С револьвером в вытянутых руках,
Роббинс стоял на приличном расстоянии от них, чтобы держать на прицеле всю
четверку. Музыка в голове постепенно стихала, сменяясь страшной реальностью.
- Отпустите их, негодяи!
Он переводил револьвер с одного на другого. Только сейчас у него
появилась возможность разглядеть подвернувшееся под руку оружие. Револьвер
как две капли воды походил на оружие из жестокого вестерна столетней
авности, который однажды показал ему Биллингсли. Припоминая, как пудовая
своим шестизарядным кольтом герой фильма, Роббинс взвел большим пальцем
затвор.
Казак медленно нагнулся, натянул штаны и внимательно посмотрел на
Роббинса.
- Приветствую тебя, друг, - проговорил он. - Царь послал освободить
вас. - Он показал на простертую женщину. - А этого добра хватит на всех.
Казак снова наклонился, словно с намерением стряхнуть пыль с сапог,
потом выпрямился и сделал шаг в сторону Роббинса, протягивая руку.
- Видишь, мои руки пусты...
- Стой!
Казак изобразил обиду.
- Не станешь же ты стрелять в безоружного. Ведь ты сын немецкого рода,
известного даже у нас на родине своим благородством. В руке казака что-то
сверкнуло. Рука с кинжалом, который он умудрился вытащить из-за голенища
сапога, поднялась, чтобы метнуть оружие, но Роббинс опередил его и спустил