"Георгий Петрович Шторм. Повесть о Болотникове " - читать интересную книгу автора

полавочники с затейными узорами. На столе - букварь, перья для письма
цветные, лебяжьи.
В углах тонко звенят мухи. Дремлет на лавке дьяк.
Посреди палаты - клетка; ее спускают и поднимают на векшах-блоках.
"Це-сарь!" - кричит попугай и бьет широким, жарко-красного цвета опахалом.
С крыльев сыплется лазоревая пыль.
"...А в тех попугаев два есть: один самец, а другой самка, и те два -
Борису Федоровичу..."
- Тьфу! - сердито говорит дьяк и раздирает слипшиеся глаза ладонью.
Он "приведен ко кресту", что будет верно служить государевым потешным
птицам. А подарил их царю Борису римский император - "цесарь" Рудольф.
На Боярской площадке шум. Дьяк, зевая и крестясь, выглядывает в
оконце.
Еще только занялся трудный челобитный день, а столы уже завалены
грудой жалоб. Холопы и крестьяне, насильно закабаленные, изувеченные боем
приказных плетей, - всяк молит учинить по его делу сыск и указ, оказать
милость и пощаду...
"Сыскать накрепко", - пишет на бумаге дьяк, ставит помету "чтена" и
откладывает в сторону.
- Ныне нам забота беспрестанная, - ворчат судьи-бояре.
Из толпы выходит старая женка, держа за руку хилого отрока; степенно,
не торопясь бьет челом.
В окне над крыльцом - заспанная волосатая голова дьяка. Женка говорит
быстро, срываясь с голоса, то и дело заходясь плачем:
- С Черниговщины мы, князя Андрея Телятевского дворовые людишки...
Жили муж мой и я, бедная вдова, у князя на селе бескабально - по своей
охоте. А как мужа моего не стало, князь увидел, што мы беспомощны, и
похолопил насильно меня и дочеришку мою Марью, прозвищем Грустинку.
Хилый, тщедушный подросток стоял, переминаясь с ноги на ногу, глядя
на бояр большими синими глазами.
- И то жалоба моя не вся, - продолжала со слезами выкрикивать
женка. - Прошлой осенью на Юрьев же день брела дочеришка моя по воду, и
поимал ее княжой сын Петр Андреев, взял к себе в дом для потехи. И я
прибежала к нему на двор, и люди его били меня смертным боем: палец на
правой руке перешибли и вдовье платье на мне изодрали. И по сю пору возит
княжой сын дочеришку мою за собой и ныне, приехав в Москву, хочет ехать
под Серпухов к отцу своему, в большой полк, с нею ж.
- Добро! - сказал челобитный дьяк. - Видоки* по твоему делу есть ли
какие?
_______________
* В и д о к - свидетель, очевидец события.

- Один видок у меня, - молвила женка, указывая на подростка, - он же,
дай ему бог веку, и жалобу писал...
- Эй, женка! - крикнули за столом. - Когда на Руси повелось, чтоб
ребята челобитному писанью учены были?
- Да он же в княжей домовой церкви поет и грамоте гораздо знает. А с
дочеришкой моей у него от малых годов любовь да совет. А людишки наши -
никто жалобы писать не захотели, потому что княжой сын грозил убийством и
московскою волокитою.