"Илья Стогов. Мертвые могут танцевать: Путеводитель на конец света" - читать интересную книгу автора

с этих книжек, а что толку, если их все равно украдут, или приватизируют,
или подарят каким-нибудь новым стратегическим партнерам умирающей страны?
- В этом помещении у нас хранятся одновременно "Остромирово Евангелие",
еврейский "Ленинградский кодекс", все, что осталось от греческого
"Синайского кодекса" и плюс - Коран, заляпанный кровью халифа Османа ибн
Аффата. Такой коллекции нигде в мире нет. И не было никогда, понимаете?
Она посмотрела на меня, увидела перед собой мальчишку криминального
обозревателя, которого не интересует ничего, кроме пятидесяти двух
североамериканских долларов, и махнула рукой:
- Впрочем, конечно же, не понимаете...

2

Странно, но на самом деле я понимал, о чем речь. Дело в том, что все
самые древние священные книги человечества хранятся в том городе, в котором
живу я. "Ленинградский кодекс" - это самый древний в мире Ветхий Завет,
"Синайский кодекс" - самый древний Новый Завет, а окровавленный "Коран
Османа" - это самый древний на свете Коран.
На свете существует приблизительно двадцать пять старинных рукописей,
страховочная стоимость которых зашкаливает за миллион долларов США. У каждой
из них есть имя собственное: роскошный "Ватиканский кодекс"... еврейский
кодекс "Кэтэр" из Алеппо... ацтекский "Кодекс Борбоникус"... "Миланский
манускрипт" из Амброзианской библиотеки... 21-й папирус сэра Честера
Битти...
В Петербурге хранится четыре такие рукописи. Больше есть только в Риме
и Нью-Йорке: там их по семь. Петербургские манускрипты хранятся в сейфах с
полуметровыми стенками из крупповской стали, но я приходил, говорил, что
журналист, обещал написать про отдел, и книжки доставали из сейфа. Я трогал
страницы пальцем. Они были теплые.
Трогать древние книжки - одно удовольствие. Каирские еврейские рукописи
пахнут чем-то терпким, будто переписывали их в ларьке с шавермой. У старых
бумажных книг - странички дряблые, как ляжки старух. Свитки из кожи похожи
на бабл-гам и кажутся мягкими, хотя на самом деле они хрупкие и крошатся. Я
трогал их, вдыхал их запах, приподнимал над столом и чувствовал, какие они
тяжеленные.

3

Как-то я сходил на экскурсию в древлехранилище Пушкинского Дома.
Позвонил в их пресс-отдел, представился, договорился о встрече. Молодой,
плохо выбритый пресс-отделец познакомил меня с главным хранителем рукописей.
Я пожал ему руку. Хранитель был только что из кафе. Его шатало.
Мы прошли в хранение. Пьяный немолодой дядька долго и бессвязно
рассказывал мне о чем-то, чего я совсем не понимал. У него был странный
зубной протез: нижняя челюсть далеко заползала на верхнюю. Стоять
становилось тяжело. Я подумал, что, может, стоило купить ему водки и в
качестве благодарности попросить почитать какую-нибудь древнюю книжку домой?
Потом дядька наконец скатал тряпочки, укрывающие стенды с рукописями.
Он подробно рассказывал, чем примечательна каждая книжка, где найдена,
сколько стоит, кто ее исследует. Я смотрел на страницы и понимал: лично для