"Роберт Луис Стивенсон. Вилли с мельницы" - читать интересную книгу автора

кивали ему, словно указывая вниз; открытая дорога, огибая бесчисленные углы
и повороты, все быстрее и быстрее спускалась по долине и пропадала из виду,
неотступно маня его за собой. Он подолгу сидел на возвышенности, глядя вниз
по течению реки и еще дальше, на плоские низины; следил за облаками,
странствующими на крыльях медлительного ветра и влачащими лиловые тени по
равнине; а не то он застаивался у дороги, провожая глазами кареты, с
грохотом катившиеся вниз по берегу реки. Что это было - не имело значения;
но, что бы ни уходило туда, будь то облако или карета, птица или темная вода
потока, сердце его восторженно рвалось вслед за ними.
Ученые люди говорят, будто причина всех приключений моряков, всех
переселений племен и народов на суше не что иное, как простой закон, спроса
и предложения и вполне естественный инстинкт, который ищет более дешевой
жизни. Всякому, кто способен вдуматься глубже, это объяснение покажется
жалким и неумным, Племена, пришедшие толпами с Севера и Востока, если их и
вправду гнали вперед другие племена, наступавшие сзади, испытывали в то же
время магнетическое влияние Юга и Запада. Слава иных стран дошла до них; имя
вечного города звучало в их ушах, они были не колонизаторы, а пилигримы; они
влеклись к вину, золоту и солнцу, но сердца их искали чего-то высшего. Это
божественное беспокойство, эта древняя жгучая тревога человечества,
создавшая все высокие достижения и все горестные неудачи, та, что
расправляла крылья вместе с Икаром, та, что послала Колумба в пустыню
Атлантического океана, - она же вдохновляла и поддерживала варваров в их
опасном походе. Есть одна легенда, глубоко выражающая дух пилигримов, -
легенда о том, как летучий отряд этих странников повстречал дряхлого
старика, обутого в железные башмаки. Старик спросил, куда они идут, и ему
дружно ответили: "В Вечный Город!" Он посмотрел на них строгим взглядом:
- Я искал его по всему свету. Три пары таких башмаков, какие и сейчас
на мне, я износил в этих странствиях, и теперь четвертая изнашивается на
моих ногах. И за все это время я так и не нашел вечного города.
Он повернулся и один побрел своей дорогой, они же стояли в изумлении.
И все же эта легенда едва ли могла сравниться для Вилли с силой его
стремления к равнине. Если б он только мог спуститься туда и зайти подальше,
его зрение, казалось ему, очистилось бы и прояснилось, слух обострился бы, и
даже дышать стало бы для него наслаждением. Здесь он захирел, как
пересаженное растение: он жил на чужбине и тосковал по родине. Мало-помалу
он собрал обрывочные сведения о мире, простиравшемся внизу; о реке, вечно
движущейся и становившейся все шире и, наконец, вливавшейся в величавый
океан; о городах, где много прекрасных людей, журчащих водометов, оркестров
и мраморных дворцов, где целыми ночами горят от края до края искусственные
золотые звезды; о больших церквах; о полных премудрости университетах; о
доблестных войсках и несчетных сокровищах, нагроможденных в подвалах; о
надменном пороке, не боящемся дневного света; о молниеносной быстроте
полуночных убийств. Я уже говорил, что он тосковал, словно по родине - это
сравнение остается в силе. Он походил на человека, пребывающего в
расплывчатых сумерках, в преддверии бытия и простирающего руки к
многоцветной и многозвучной жизни. Не удивительно, что он несчастлив,
говорил он, бывало, рыбам: рыбы созданы для такой жизни, им ничего не надо,
кроме червяков, и быстротекущей воды, да норы под осыпающимся берегом; но он
устроен по-другому, полон желаний и надежд, руки у него чешутся, глаза
разбегаются, и одним лицезрением пестроты этого мира он довольствоваться не