"Брюс Стерлинг. Схизматрица" - читать интересную книгу автора

перебирала клавиши синтезатора.
Ее искусство давно превзошло пределы простого технического навыка. То
было подлинное мастерство, исходящее из самых темных глубин подсознания.
Синтезатор мог повторить и превзойти любой инструмент, мог разложить его
звуковой портрет на отдельные волновые колебания и вновь воссоздать - в
абстрактной, стерильной чистоте. Музыка его была проникнута до болезненности
логичной, безошибочной ясностью.
К ясности этой стремились многие инструменты, но - безуспешно. Неудачи
их придавали звучанию некую человечность. А мир человечности - это мир
потерь, разбитых надежд, первородного греха; мир, вечно молящий о
милосердии, понимании и сострадании... Нет, такой мир - не для нее.
Мир Кицунэ представлял собою фантастическую, чистую, как слеза,
реальность порнографии высшего порядка, вечного вожделения, не знающего
усталости и покоя, прерываемого лишь спазмами сверхчеловеческого напряжения.
Вожделение вытесняло все прочие проявления жизни - так же как свист
обратной связи заглушает целый оркестр.
Будучи создана искусственно, Кицунэ принимала лихорадку своего мира с
бездумностью хищника. Жизнь ее была абстрактной и чистой, словно горячая,
наизнанку вывернутая святость.
Подобное хирургическое насилие обратило бы обычную человеческую женщину
в тупое эротическое животное, однако Кицунэ была шейпером и поэтому --
наделена сверхчеловеческими шейперскими гением и стойкостью. Узость мира
Кицунэ превратила ее в нечто острое и скользкое, подобное намасленному
клинку стилета.
Восемь лет из своих двадцати провела она в Банке, где общалась с
клиентами и соперниками на условиях, полностью для нее понятных. И все же
она знала, что существует огромная область умственного, естественная для
всего человечества и недостижимая для нее.
Стыд. Гордость. Вина. Любовь... Все эти чувства были для нее размытыми
тенями, мрачным, презренным мусором, сгорающим дотла в мгновенном взрыве
экстаза. Она была способна к человеческим чувствам, но редко обращала
внимание на такие мелочи. Они оставались в ней, словно второе подсознание,
скрытый интуитивный пласт, погребенный под постчеловеческим образом
мышления. Сознание ее было сплавом холодной практической логики и
судорожного наслаждения.
Кицунэ понимала, что Линдсею - при его примитивном мышлении - до нее
далеко. Она питала к нему нечто наподобие жалости, некое невнятное,
неосознанное сочувствие. Она считала его очень старым шейпером, из первых
поколений. В те времена возможности генной инженерии были еще ограничены, и
шейперы лишь слегка отличались от изначального человеческого сырья.
В таком случае ему, должно быть, не меньше ста лет. Выглядеть в этом
возрасте столь молодо невозможно без действенной технологии продления жизни.
Он представлял собой ту эпоху, когда искусство перекраивания человека еще не
обрело настоящей силы. Тело его было полно бактерий. Но ни об антибиотиках,
принимаемых ею, ни о мучительных антисептических душах, ни о суппозиториях
Кицунэ ему не рассказывала. Зачем ему знать о том, что он ее заражает? Пусть
все между ними останется чистым...
Она испытывала к Линдсею холодное уважение. Он был для нее источником
удовлетворения - бескорыстного и платонического. Уважение к нему было
уважением мастера к инструменту, мясника к острому стальному клинку.