"Дурная кровь" - читать интересную книгу автора (Хьюз Деклан)

Глава 2

Моя мама жила в доме из красного кирпича на окраине Куорри-Филдс – тенистого поселка на полпути между Бэйвью и Сифилдом. Когда я был маленьким, в Куорри-Филдс рядом с нами жило не так много соседей. Неподалеку, через дорогу, располагались поселки Самертон и Фэйган, где выросли мои родители. Теперь Самертон исчез, а в Фэйган-Виллас на каждом метре обочины стояли фургончики. Дом в Куорри-Филдс стоил дороже, чем я предполагал, или, по крайней мере, в этом меня хотели убедить местные жители, присутствовавшие на похоронах.

Хотя все вокруг сильно изменилось, улицы оставались знакомыми, будто я никогда никуда не уезжал. В общем, все было узнаваемым, но странным: я ехал к дому моей матери, но она там больше не жила. Она проводила первую ночь одна в свежевыкопанной могиле неподалеку от каменистого пляжа в Бэйвью, куда частенько водила меня в детстве. Когда гроб опустили в могилу, я взглянул на море и вспомнил, как она первый раз прилетела ко мне в Лос-Анджелес: я повел ее на пляж Зума, мимо Малибу; она улыбнулась, когда запахло океаном, и взволнованно схватила меня за руку. Раньше мы всегда вместе плавали, а теперь это никогда не повторится.

Я припарковался перед домом и распахнул ржавую калитку. Буйные заросли падуба, тисов и кипарисов отгораживали дом от дороги. Вдоль тропинки тянулись чахлые кусты роз.

Потрескавшиеся кирпичи, перекошенные оконные рамы и щербатая черепица на крыше говорили о запустении. Этот дом был слишком большим для моей матушки. Уже в который раз за день я подумал, что нужно было вернуться раньше. И не в первый раз покраснел от тщетности этой мысли.

Я пытался открыть ключом парадную дверь, когда услышал хруст гравия за спиной. В дверном стекле я заметил, как шевельнулась какая-то тень. Потом у меня за левым плечом что-то сверкнуло в свете луны. Сжав пальцами левой руки ключи, я двинул изо всех сил правым локтем в центр тени. И одновременно рубанул ключами в том направлении, где, по моим расчетам, должна была находиться рука незнакомца.

Раздался какой-то булькающийся звук, потом стон и удар металла о бетонный пол. Я повернулся и увидел, как Томми Оуэнс стоит на коленях и блюет прямо в розовый куст. Левая рука у него была вся в крови, а на клумбе, засеянной левкоями, валялся полуавтоматический пистолет.

Томми Оуэнс назвал меня фашистом и психопатом, промыл и перевязал раны, прополоскал рот листерином и уселся у меня в гостиной, наотрез отказываясь признать, что весьма неразумно было размахивать пистолетом у меня над ухом.

На кофейном столике около бутыли с виски лежал короткоствольный «Глок-17». Рядом с «глоком» виднелась обойма с десятью кругляшками девятимиллиметровых патронов. В отличие от бутылки, обойма была целая.

– Где ты взял пистолет, Томми? – спросил я в очередной раз.

– Ерунда. Черт побери, это все чушь. Ничего не изменилось с тех пор, как я работал на твоего старика, а? Лет двадцать назад? Нет, больше.

– Это не ерунда, Томми, это пистолет.

– Ну, у твоей старушки водились деньги, правда? В «Арноттсе» хорошо платили. К тому же она пользовалась скидкой для работниц. Ковры, занавески… А эти обогреватели? Спорим, когда их включаешь, они шумят, словно ураган.

Томми закончил речь и потянулся за бутылкой. Я успел перехватить его руку. Достаточно пьянок для одного дня.

– Эй, старина, брось. Я тут сижу в шоке, и виноват в этом ты.

Слово «старина», произнесенное на дублинский манер… Я уже сто лет такого не слышал.

– Томми, скажи, что ты собираешься делать с пистолетом? Или мне вызвать Дэйва Доннли, чтобы он попросил тебя показать разрешение на ношение оружия?

У Томми лицо перекосило от презрительной насмешки. В сочетании с узкими глазками и редкой козлиной бородкой это делало его похожим на горностая.

– Я видел тебя во дворе церкви сегодня. Очень интересно: копы повсюду, детектив сержант Доннли…

– Он пришел отдать дань уважения, Томми. Ты и на такое не сподобился.

– Не могу я находиться в церкви, старина. Не переношу всю эту церковную дрянь. Я был рядом, наблюдал за вами. И к могиле ходил вечером.

– Серьезно? Почему ты не пришел в Бэйвью?

– Гостиницы? Не терплю их, старина. Церкви, гостиницы – ни за что.

Томми всегда был такой. Обычная жизнь – не для него. Это касалось не только гостиниц и церкви, но и супермаркетов, ночных клубов, ресторанов, пивнушек (единственное исключение составлял бар «Хеннесси») и кафе. Когда распался его брак, он прилетел ко мне в Лос-Анджелес и там отказывался ходить куда-либо, кроме нелегального ночного кабака в Калвер-Сити. Это заведение заслуживало его внимания, так как, во-первых, мы были там единственными светлокожими и, во-вторых, за девять недель существования кабака там произошло пять убийств.

– Мне очень жаль, Эд. Твоя старушка, она была настоящей леди.

– Пистолет, Томми.

– Да-а. Я все равно собирался тебе про него сказать. Потому что надеялся, что ты сможешь для меня кое-что сделать.

– Что я смогу? Ты что, совсем из ума выжил?

– Я только хочу, чтобы ты его где-нибудь спрятал. На пару недель, пока вся эта хрень закончится.

– Какая хрень, Томми? Где ты взял пистолет?

– Да это… Я делал кое-какую работенку для Халлиганов. Знаю, знаю, ничего особенного, просто… Кой-чего отвез, как курьер, понимаешь? Взял пакет в Бирмингеме и притащил его домой.

Эту фразу я помнил еще с детства. Честно говоря, в первый раз услышал ее, как и многое другое, именно от Томми Оуэнса. Начиналась она так: «Может, я и толстяк, но не дурак». Я сидел и смотрел, как Томми хватает бутылку, наливает себе еще виски, тут же его проглатывает. И я думал: «Ты не просто дурак, ты идиот, что связался с Халлиганами».

– Не такие уж плохие времена, старина. Ну, Лео все такая же скотина, но Лео в тюрьме, и все надеются, что он там сгниет. Даже его братья. Толстяк – это Толстяк, а Джордж – звучит весомо, понимаешь, о чем я?

– Джордж Халлиган звучит весомо? Это тот самый Джордж, который сломал тебе лодыжку?

– Это было сто лет назад. Мы были детьми. Я украл у него велик, черт возьми. Ну, а наркотики – это всего лишь работа. Я говорю, что если люди хотят принимать кокаин или еще что-нибудь в этом роде, они принимают, люди среднего класса… – Слова «средний класс» Томми произнес с впечатляющей злостью. – Есть спрос, есть предложение – никаких отличий от работы в… алкогольном бизнесе.

– Кроме того, что людей, работающих в алкогольном бизнесе, не калечат и не убивают почем зря.

Томми осушил бокал, поморщился и сказал:

– Я знаю, в чем чертова проблема, поэтому хочу, чтобы ты припрятал пистолет.

Я снова взял бутылку виски и сказал Томми, что бар закрыт и не откроется до тех пор, пока он не расскажет мне все. Выругавшись в очередной раз, Томми все же объяснил, что ему не хватает на жизнь пособия по инвалидности, его бывшая требует увеличения алиментов, и если он не станет платить ей больше, она не даст ему видеться с дочерью, что бы там ни постановил суд. Он пытался устроиться на работу, но продержался всего полтора дня. Не потому, что не мог больше работать с машинами – он был механиком до мозга костей, просто он работал теперь слишком медленно. Потом как-то раз пришел к Хеннесси, чтобы обналичить чек, на который выписывали пособие, но там оказался незнакомый бармен. Пришла его бывшая забрать деньги, а денег не было, и она начала орать на него перед всеми, обозвала неудачником и симулянтом – перед дочерью, черт возьми. А Джордж Халлиган предложил ему:

– Я одолжу тебе денег, Томми, как старый приятель. – И прошел к нему через весь бар. – Пять сотен.

Бывшая сразу замолчала. Томми спросил Толстяка Халлигана, как ему расплатиться, и начались поездки в Бирмингем, каждый раз – новое место: забрать пакет, прилететь домой с другого аэропорта. Манчестер, Ливерпуль… Вручить пакет, забрать деньги, – и все счастливы.

– А пистолет, Томми?

– Я уже подхожу к этому. Ну вот. Возвращаюсь я из Бирмингема вчера вечером, звонит мне Толстяк и просит подойти к дому. Знаешь, один из тех новых, на другой стороне Каслхилла.

– Со стороны гольф-клуба?

– Рядом со старым гольф-клубом, ага. Большие дома из красного кирпича с бассейнами, горячей водой в ванне и все такое. Владелец одного из этих домов – мальчишка, а Джордж и Толстяк с ним – соседи. Эти дома шли по миллиону и больше. Ну, раньше меня никогда не просили, а теперь я пошел, и вот парень с большим кадыком, в спортивном костюме проводит меня в гостиную и говорит, что они все на вечеринке у Джорджа. Он идет в соседнюю комнату за Толстяком, а я начинаю нервничать: что-то происходит, что-то не очень хорошее.

– Отсыпал себе?

– Незаметно было, Эд. Я всегда добивал тальком. Хватает на пару стаканчиков в «Хеннесси».

– В «Хеннесси»? Ты думал, что Халлиганы это не пронюхают? Даже когда они жили в Самертоне, «Хеннесси» был для них вторым домом.

– Я не знаю, о чем тогда думал. Но говорю тебе, теперь я задумался. Можно было бежать на кухню, через заднюю дверь, через ограду и мчаться через гольф-клуб на Каслхилл-роуд. Но только я так не сделал. Я ждал… Вошел Толстяк, все улыбаются, немного пьяненькие, ух, мол, Томми, добро пожаловать домой, старина, все такое. Он дал мне денег, потом открыл ящик стола и вытащил зеленую брезентовую кобуру, как в армии, и сказал, что у меня все идет хорошо, поэтому настало время повысить меня в должности. Он был пьян, как я уже говорил, и вел себя словно начальник, понимаешь? Я ничего не ответил, тогда он подмигнул, постучал пальцем по носу и сказал: «Будь на связи, Томми». И ушел.

– А пистолет лежал в кобуре?

– Пистолет и запасная обойма.

– Запасная обойма?

Я взял «глок» и взвесил на ладони. Он был заряжен. Я вытащил обойму. Двух патронов не хватало.

– Знаешь, где они?

– Никого не застрелили. По крайней мере, никого из тех, кого я знаю. Но, может, мы как раз выясним. Не в кроликов же из него стреляли.

– Но, возможно, тебя хотят подставить.

– В этом-то все и дело. Поэтому я здесь. На тот случай, если появится труп, а кто-нибудь сообщит копам.

– И какой в этом смысл? Я имею в виду, что копы схватят тебя, а ты сдашь Толстяка Халлигана, – расскажешь им все, что о нем знаешь.

– Копам наплевать на Халлиганов. Если они найдут у меня паленую пушку, мне конец.

– Может, он сказал правду. Что тебя повышают в должности… И через пару дней тебя пошлют кого-нибудь убить.

Томми покачал головой и выдавил улыбку. Он явно был напуган.

– Не знаю, что хуже, Эд. Быть арестованным по подозрению в убийстве или действительно убить кого-нибудь. То есть… я не… я не могу убить, черт возьми.

– Итак, на случай, если это подстава, ты хочешь, чтобы я оставил пистолет у себя?

– О'кей, допустим, я расскажу копам все про Толстяка, а как же моя старушка? Моя сестра? Моя девочка? Если они не смогут достать меня в тюрьме, они достанут мою семью. И тогда в конце концов я буду целиком в их власти, Эд. Нет. Копы ничего от меня не услышат. Если пистолет побудет у тебя, то у них на меня ничего не будет. И у нас – все прекрасно.

– За исключением того, что у тебя на хвосте будет висеть Толстяк Халлиган. Может, он знает, что ты у него приворовываешь, и хочет тебя наказать?

Томми вскочил на ноги. Он слишком разволновался, чтобы спокойно сидеть на одном месте.

– Почему же он просто не убил меня? Он мог бы сделать это в любое время. Черт, я не собираюсь линять в Англию или еще куда, расставаться с дочерью. Может, он ничего не знает? Или у него нет плана? Он всего лишь торговец наркотиками и живодер, он же не какой-нибудь чертов Наполеон!

Я смотрел, как Томми скачет по комнате, заметно прихрамывая на ногу, которую ему тогда сломали. Уже двадцать пять лет прошло, а Халлиганы так и не добили его.

– Ты возьмешь его, Эд? А там видно будет.

– А если он хочет, чтобы ты кого-нибудь убил?

– Может тогда мы сможем предупредить жертву, спрятать ее? А я скажу, что не смог найти этого человека.

У стены в гостиной стоял буфет с декоративными тарелками, мисками, кувшинами, подсвечниками и лампами наверху. Внизу были две тумбы с выдвижными ящиками. Я открыл дверцу одной тумбы, вытащил тарелки и поглубже запихал пистолет и две обоймы. Потом поставил тарелки обратно и закрыл дверцу.

– Что случилось с кобурой, Томми?

– Какой кобурой?

– Зеленой армейской кобурой, в которой лежал пистолет.

– А, да. Я от нее избавился. Слишком опасно ходить по улице с такой штукой.

– Так же как и размахивать пистолетом у моей головы.

– Да это я так, слегка пошутил, приятель.

Томми криво улыбнулся.

– Слушай, спасибо за все, особенно за этот день и так далее.

– Этот день уже стал вчерашним. Сейчас три часа утра.

Томми жадно посмотрел на бутылку виски и мотнул головой, как будто что-то решил.

– Ты тут будешь поблизости, Эд?

– Мне придется что-то делать с домом.

– Потом вернешься в Штаты?

– Я еще не думал об этом, Томми. У меня весь день был занят – похороны, Линда Доусон и теперь ты.

– Линда Доусон? Что она хотела?

– Не могу сказать.

– Смотри, не попадись. Могут быть большие неприятности. Бедная богатенькая девочка, паук «черная вдова».

– Я в состоянии позаботиться о себе.

– Хорошо. Дружеский совет отвергнут с презрением, я не виноват. Есть еще кое-что. Дай мне взглянуть на твой гараж, дружище.

В данном случае было легче сделать то, что хотел Томми, чем расспрашивать, зачем это нужно. Я провел его через кухню, открыл заднюю дверь, прошел по коридору и дернул засов на двери гаража.

Внутри стояла машина, покрытая брезентом, посеревшим от пыли. Мы с Томми стянули тяжелую ткань с машины.

Это был старый автомобиль с закрытым кузовом зеленого цвета, с «плавниками» в стиле шестидесятых и желто-коричневой кожаной обивкой салона.

– Я знал, что она здесь! – проговорил Томми с ликованием в голосе. – Все осталось, как и было, почему бы и ей не остаться?

– Что это?

– Это «амазонка 122S». Вольво тех времен, когда их строили не для мамашек с кучей ребятишек и собак, чтобы те объезжали магазины. Шестьдесят пятый год, видимо. Я работал над ней с твоим стариком.

– Очень красивая машина.

– Твой старик был не ангел, но он умел обращаться с моторами!

Когда Томми Оуэнс завалил экзамен на школьный сертификат, мой отец взял его учеником в свой гараж. И пока мы все корячились в школе, Томми зарабатывал деньги, купил кожаную куртку, мотоцикл и развлекался с девочками. Но потом у отца начались проблемы, и он закрыл гараж. Вскоре после этого отец как-то вышел из дома и больше никто ничего о нем не слышал. Через некоторое время я обнаружил, что мама встречается с другим мужчиной, и ушел из дома. Сначала улетел в Лондон, потом в Лос-Анджелес, где и поселился. Спустя некоторое время оплатил маме проезд, она приехала ко мне и сказала, что в жизни всегда так случается. Но я ответил, что это не мое дело, а она сказала, что, раз уж отец ее бросил, она имела право устраивать свое счастье, как могла, но теперь все кончено; я согласился, извинился за свое бегство, и с тех пор наши отношения наладились.

Но домой я не вернулся, вместо этого каждый год организовывал ее приезд. Она приезжала ко мне на свадьбу, на крестины дочки Лили, приехала и на ее похороны. У Лили были светлые вьющиеся волосы и что-то с кровью. Она умерла за две недели до своего второго дня рождения. После этого брак мой распался, и сам я распался. В следующий раз я увидел маму позавчера. Она лежала в гробу в помещении для гражданской панихиды. Я снял обручальное кольцо с ее холодной руки. На кольце было выгравировано имя моего отца – Имон. Надел кольцо обратно на ее палец. Потом поцеловал в лоб – он был как камень.

Вдруг я почувствовал страшную усталость. Томми залез под капот и что-то забормотал.

– Томми, мне надо немного поспать.

Он ответил:

– Хочешь, я приведу ее в порядок?

– Конечно. Если это означает, что я смогу расстаться с той машиной, которую взял напрокат, то вперед.

Я закрыл гараж и посмотрел, как Томми уходит. Он пообещал вернуться утром, чтобы заняться «вольво», поэтому я дал ему ключ. Меня одолевали сомнения, что Томми сможет вернуться утром, но если и сможет, я не хотел бы присутствовать при этом. Я запер двери, выключил свет и только начал подниматься на второй этаж, как в дверь позвонили.

Черт! Если Томми что-нибудь забыл, он мог бы пожить некоторое время и без этого. Я поднялся в ванную и почистил зубы. Звонки не умолкали, а вскоре к ним прибавились удары в дверь. Я спустился, включил в прихожей свет и открыл дверь, приготовившись вышвырнуть Томми вон. Но это был не Томми, а Линда Доусон. Ее светлые волосы сияли в лунном свете, а карие глаза блестели.

– Прости, Эд, – сказала она хриплым голосом. – Я же говорила, что не могу провести в одиночестве еще ночь.

Вышло так, что и я не смог. Молча взял Линду за руку и ввел ее в дом. Захлопнул за ней дверь и выключил свет.

Мы прильнули друг к другу. Когда я подумал о том, что случилось за последние несколько дней, мои глаза наполнились слезами. Линда держала меня в объятиях, пока слезы не высохли и я не уснул.

Проснулся я до рассвета. Обнаженная, она сидела в кресле в углу комнаты, курила сигарету и смотрела на луну. Повернулась ко мне, улыбнулась и сказала:

– Спи.

Так я и сделал.