"Анатолий Степанов. Футболист (Повесть, Сб. "Поединок", 16)" - читать интересную книгу автора

кричит. Сутулый, истощенный пьянством жэковский слесарь-водопроводчик Витя
двигался по направлению к складу, неся на плече извивающуюся тонкую трубу.
А кричала на него дворничиха Халида, прервавшая для этого беседу с двумя
соплеменницами.
- Куда надо, туда и тащу, - с достоинством ответил Витя, продолжая
движение.
- Закрыто там, нету никого! - Халида сделала свое дело и вернулась к
прерванной беседе. Витя бросил трубу на землю и полез за папиросами.
Ничего любопытного. Витя заметил его на балконе и подмигнул. Боясь,
что Витя потребует на четвертинку, он поспешно последовал в комнату и сел
за письменный стол. Достав из ящика пачку бумаги и любовно отточив
карандаш, он записал на белом листе все свои долги. На память. А потом
сверился с записной книжкой.
Сквозь балконные прутья на него смотрела дьявольская рожа
люмпен-пролетария Витьки. Она лежала на краю балконного пола, как голова
Иоанна Крестителя на блюде, и была чрезвычайно довольна этим. В голубых ее
младенческих глазах стояли веселые старческие слезы.
- Выпить хочешь? - спросил он. Витькины глаза ответили: "Да, да, да!"
- А зачем и для чего?
Голова исчезла, видимо, упала с четвертого этажа. Ударившись об
асфальт, она подпрыгнула до уровня его окна и зависла в высоте,
окончательно обретя форму идеального шара. Оттолкнувшись от балконных
перил сильнейшей левой ногой, он воздухом побежал по направлению к голове.
Снизу вверх, из-под живота к лицу, с треском взметнулись сизые
голуби, ужасно его напугав. Он потерял равновесие, но, сделав резкое
движение руками и стремительно перебирая легкими ногами, вновь обрел его
и, радуясь, уже уверенно побежал к голове. Голова приближалась и
становилась все более похожей на футбольный мяч. На ней отчетливо
прорезались кожаные дольки. Ему было прекрасно, как в Черном море в начале
сентября.
Он привычно ударил по мячу внешней стороной стопы. Мяч не был мячом -
так, воздушный шар. Но и нога была невесомой. Кренясь под немыслимым на
земле углом, он гнал мяч над Русаковской улицей к Сокольникам, к Ширяеву
полю. Внизу мелькали пыльные крыши троллейбусов и провода делили улицу на
аккуратные, геометрически правильные загоны, в которых беспорядочно
перемещались разноцветные головы прохожих.
Сначала он почувствовал, что мяч начал обретать вес, а потом ощутил
свои собственные ноги, отталкивающиеся от глиняного грунта Ширяевки. Он
длинно перевел мяч направо открытому игроку и, отрываясь от опекуна, пошел
на ворота. Сообразительный партнер, не медля, сделал жесткий прострел. Он
выпрыгнул и, вновь ощутив невесомость, подождал, когда мяч приблизится, а
затем легким акцентированным кивком опустил его в дальний от вратаря угол.
Он упал на землю лицом к траве, и ему сразу же вонзили нож в спину.
Нож слегка зацепил ребро и холодным острием вошел в теплое сердце, и
сердце заболело, заныло, заплакало. От любви к себе заплакал и он, а от
беспомощности и ненависти к ножу вцепился зубами в траву. Он кусал траву,
он злобно драл ее, прихватывая губами колючую землю. Набив сыпучим прахом
рот, он заскрипел зубами, вернее, земля скрипела на зубах, и он двигал
челюстями и слушал скрип. Стало легче, и боль приручилась, и приблизилась
женщина.