"Александр Стеклянников. "Баг" (логическое продолжение повести "Предназначение")" - читать интересную книгу автора

представителей всех миров в мириадах частей его (Эда) существа, и что
познает не путем рассуждений и анализа - фатальная склонность к разделению
- а путем непосредственного проникновения в предмет наблюдения до
состояния становления этим предметом, то есть до отождествления с этим
предметом полного и светоносного, отождествления до такой степени
давления, что возникающее в результате этого давления движение и
напряжение выдавливают, как соковыжималка из плода, блистающие капли любви
из него (Эда), из познаваемого предмета и из (парадокс) самого процесса
познавания-отождествления. Захлебнувшись этими каплями в нырке длиною в
ночь, он, барахтаясь, проник в утро, собрал разбегающиеся в экстазе
тотализации части тела в человеческую форму, задыхаясь, открыл глаза,
впивая солнечные лучи, как божественный напиток, глотая радость, разлитую
в бесконечности от границ его тела до горизонта (дальше он не видел;
возможно, она простиралась и за горизонт), почуял тепло жизни,
оживотворяющее загадочную материю этого самого тела, почесался, сел на
кровати, глянул в окно, потянулся, рывком сбросив одеяло, встал на
холодный пол и, внезапно что-то почуяв, замер в созерцании, в попытках
вспомнить происшедшее во снах сегодняшней ночью, вспомнить умом то, что
надобно вспоминать телом, эти золотые капли, эту иерархию частей-миров,
это голографичное время, этот остров бурь в океане; и, конечно, неудачно,
ибо, используя ум - инструмент, по самой своей природе не приспособленный
к пониманию, так как его задача, это анализ, разделение, - он не смог бы
достигнуть большего, чем, скажем, простая транскрипция божественных
симфоний на музыкальный язык стука молотка в дно жестяного ведра. Но
что-то осталось в нем, это он ощущал ясно. Это что-то россыпью невидимых
золотых запятых окружало внутренность плотной субстанцией того.., что
можно было бы назвать его (Эда) сутью, моей сутью. Что горело во мне, в
людях, в мире, единое и вездесущее, как некая посеянная в пространство
пространств нежность; как утонченная сила, в мгновение ока рушащая и
распыляющая миры, ею же в мгновение ока создаваемые; как внедренный в
глубину глубочайшую невежественной усталости красно-желтый смеющийся
зоркий глаз бога. И я не знал, как сознавать себя, поэтому просто оделся и
вышел за дверь (о, символ!) своего дома, уверенный, что дверь эта
обеспечит мне отделение моей комнаты от улицы (о, наивный), как кожа моя
(чья, раз я уже не он, единый, а какой-то несущественный фрагмент
киноленты?) обеспечивает мне отделение от называемого мною "внешним" мира.
Но ведь дверь - иллюзия, пространство комнаты и пространство улицы -
одно... И, повинуясь иллюзии, я...

...с ветерком слетел по лестнице и вынесся на улицу в солнечный день, в
мир без войны, в радость бытия. Засунув руки в карманы, прогуливался по
оживленным народом улицам, дыша блаженством свободы. У одного из
перекрестков стоял паралитик, смешно и убого дергая руками. Загорелся
зеленый, а он все никак не мог двинуться с места - боялся. Я приблизился к
нему:
- Вам помочь? Обопритесь на мое плечо, я возьму вас за талию, и никакой
транспорт вам не страшен.
Раскачиваясь в стороны и подшучивая друг над другом, мы перешли через
проезжую часть. Его дом оказался напротив, и я великодушно предложил
проводить его до квартиры. Какая-то бабка, голодно рыская взглядом вокруг,