"Аллен Стил. Итерации Иерихона" - читать интересную книгу автора

через плечо, ожидая моей еженедельной колонки. А я недавно слышал, что
сквоттеры сломали замки на воротах Муни и превратили летний амфитеатр в
место несанкционированных митингов, и потому пошел в Форест-парк послушать
какие-нибудь революционные манифесты. Я думал, что там будет полно
последователей Маркса или Мао Цзэдуна, вопящих в надежде вырваться из
клетки... или просто так вопящих. Точка.
Но пока что попался только один интересный оратор - психованный фанатик
"Кардиналов", да и то обстановка была слишком напряженной даже без его
советов по использованию украденной бейсбольной биты как орудия убийства.
Я отвернулся от сцены и пошел вверх по левому проходу. Когда я вышел
из-под навеса над сценой, по козырьку моей кепки заколотил мелкий частый
дождь.
Вокруг толклись новые жители Форест-парка, оставшиеся бездомными после
нью-мадридского землетрясения. Кто после самого землетрясения, а кто после
голодных бунтов декабря, когда сожгли до основания черт-те сколько
переживших землетрясение домов.
Форест-парк - самый большой муниципальный парк в стране. До событий
прошедшего мая это было приятнейшее место для тихого воскресного отдыха.
Здесь когда-то проводили Всемирную ярмарку, потом Олимпийские игры - это
все больше столетия назад. Теперь же парк стал островком культуры третьего
мира, который взяли да воткнули посреди Америки, и амфитеатр остался
единственным бесплатным развлечением для широких масс городских бездомных.
Томми Тьюн уже не танцевал по сцене, и давно уже умерла Элла Фитцджеральд,
и "Кэтс" или "Гранд-отель" не возили сюда артистов на гастроли, но все же
люди сюда приходили - хоть на что-то поглазеть.
Я шел вверх по ступенькам и разглядывал унылую толпу. Мужчины, женщины
и дети, молодые и старые, в одиночку и с семьями, белые, черные,
латиноамериканские, монголоидные. Ничего общего, кроме положения на нижней
ступеньке общественной лестницы. Одетые в дешевые пончо, хэбэшные пиджаки
и побитые молью пальто от Армии Спасения. У некоторых нечем было даже
прикрыться от дождя, если не считать пластиковых пакетов для мусора и
размокших картонных коробок. Неверный вспыхивающий свет нескольких еще не
разбитых натриевых ламп высвечивал на лицах отчаяние, боль, голод...
И гнев.
Больше всего - гнев. Унылая, полуосознанная, безнадежная бешеная злость
людей, на которых вчера всем было наплевать, сегодня наплевать и завтра им
опять, как ни крути, стоять под плевками.
На середине пути меня отпихнул дородный мужик, шедший мне навстречу
вниз; я споткнулся о кресло и чуть не упал на колени молодой женщине с
ребенком на руках. Ребенок жевал кусок правительственной помощи -
бутерброд с сыром. Из-под капюшона тесного анорака глядели блестящие от
жара глаза, из носа тянулась длинная полоска слизи - ребенок был болен.
Если повезет, отделается простудой, хотя тут и пневмонию недолго
заполучить. Его мать вскинулась на меня с молчаливой, но непримиримой
злостью: чего уставился? - и я быстро отступил.
Здесь никто не просил жалости. Никто не хотел и ежедневных подачек,
которые все еще давало правительство. Все они хотели только одного:
выжить. И еще - мечтали дожить до того, чтобы послать Сквоттер-таун ко
всем чертям.
Когда я добрался до крытой террасы наверху лестницы, сумасшедший яппи