"Николай Старилов "Законы Истории (полит.)" - читать интересную книгу автора

партии, голосование по ячейкам. Если в бюро ячеек еще к Х1V съезду половину
составляли члены партии с 1917-1920 годов, то к ХV съезду девять десятых
низового партийного аппарата составляли те, кто вступил в партию в 1924 году
и позже. Зато среди секретарей губкомов возросла доля коммунистов с
подпольным стажем. Верхушка партийного аппарата и его низы двинулись в
разные стороны. Видно, за десяток лет Сталин развел их достаточно далеко,
если в 1937-м низы поверили, что верхушка сплошь состоит из врагов.
Так в партии создалась на несколько лет масса людей с минимальным
политические опытом и теоретическим багажом - масса, которую более опытным
людям, да еще располагающим аппаратом организации, нетрудно было повернуть в
нужную сторону. Более того, эта легковоспламеняющаяся масса была способна
увлекать руководителей своим молодым энтузиазмом."
Я привел эту обширную цитату, чтобы никаких сомнений в правильности
изложения мной позиции О. Лациса не было.
О. Лацис, насмешничающий то над дурачком, то над гением Сталиным (по
сиюминутному, удобному О. Лацису, желанию) даже не пытается понять, что он
сам написал.
Ведь, если верхушка партии была с подпольным стажем, а Бухарин даже не
пытался доводить дело до дискуссии и голосования по ячейкам, то при чем
здесь вся партия и ее качественный состав? Ведь выбор был сделан верхушкой,
то есть "твердокаменными с громадным политическим опытом". Правда, мы не
учли воздух и давление атмосферы. С одной стороны масса, которую "нетрудно
повернуть в нужную сторону", с другой стороны, здесь же в следующей фразе,
та же самая масса "способна увлекать за собой руководителей". В конце концов
это становится скучно.
О. Лацис пишет: "Однако вождь прибавил газу там, где его обязанностью
было притормозить. Может быть, и Сталин увлекся, подобно тому как увлекся
Серго Орджоникидзе, поверил на время во всесилие энтузиазма? Можно допустить
и это, но какое это имеет значение? Увлекся он искренне или цинично
рассчитал свою политическую выгоду от эксплуатации массовых заблуждений,
которые обязан был рассеять, - это вряд ли имело значение для того же Серго
в феврале 1937 года, когда он решил уйти из жизни."
Трудно понять связь между верой в энтузиазм и самоубийством
Орджоникидзе в 1937 году. Нелишне напомнить, что Орджоникидзе покончил с
собой, или его убили, или принудили к самоубийству за пять дней до пленума
ЦК в феврале, на котором было принято решение о расстреле Бухарина, а
незадолго до этого были расстреляны Зиновьев и Каменев, хотя Сталин (якобы)
обещал Орджоникидзе, что их будут судить, но сохранят жизнь. Орджоникидзе не
захотел "шагать по крови товарищей".
Еще труднее понять, когда через страницу О. Лацис пишет: "Но прежде,
чем отказаться от штурма как метода работы, надо было убедиться, что он не
дает желаемых результатов." Этим пассажем О. Лацис желает снять обвинение с
Орджоникидзе, не замечая, что снова загоняет себя в угол - ведь теперь ему
нужно либо признать, что и Сталину необходимо было тоже самое - убедиться,
что "штурм не дает желаемых результатов", либо признать его, хотя и злодеем,
но необыкновенным гением, который непостижимым образом знает все наперед.
В конце "анализа" мы с удивлением читаем: "Но и это не до конца
объясняет главную загадку: массовость репрессий, уничтожение тысяч и тысяч
вовсе не знакомых и явно не опасных ему лично людей. Ответ на эту загадку
может дать только анализ классовой направленности сталинской политики." То