"Константин Михайлович Станюкович. Истинно русский человек" - читать интересную книгу автора

английском министре и притом гадившей нам державы.
Тем не менее Феоза Андреевна все-таки наставительно заметила:
- А все, Аркаша, ты бы полегче. Чужой, чужой, а все же министр!
- Да вы, маменька, прочтите, как этого "проходимца" газеты честят. Так,
маменька, продергивают, что любо! - со смехом отвечал Орешников.
Сан-стефанский "восторг" довольно скоро сменился берлинским
"унынием"{151}. Во время конгресса Аркадий Николаевич только и повторял: "мы
не позволим!" и раз даже, подкутивши у Палкина, пристал к какому-то
посетителю с вопросом "позволит ли он или нет?" По счастию, и посетитель,
оказавшийся интендантским чиновником, самым категорическим образом "не
позволял", в надежде вновь заведовать каким-нибудь складом, и дело кончилось
благополучно. Оба не позволявшие выпили шампанского и завершили вечер в
танцклассе.
Когда действительность показала, что следует позволить, Аркадий
Николаевич тотчас же и сам "позволил", и с обычной стремительностью везде
доказывал, что соображения высшего порядка заставляют нас быть
благоразумными, и из ярого шовиниста обратился в миролюбца, по временам не
забывая однако посылать шпильки по адресу Бисмарка.
Не прошло и месяца по окончании войны, как уже Орешников забыл и о
войне, и о Царьграде, и о братушках, и занялся спиритизмом, проводя три
вечера в неделю на сеансах в обществе спириток. Затем бросил спиритизм и
восхищался какой-то приезжей дивой, а после - сведущими людьми. Затем одно
время он вновь вдруг заговорил о каком-то "упорядочении", снова стал
декламировать: "Вперед, друзья, без страха и сомненья"{151}, но внезапно
смолк и, решительно не зная, что ему теперь говорить, завинтил без удержа.
Тем временем он уже исправлял должность начальника отделения и, за
многочисленностью занятий, статеек не писал. Маменька все советовала ему
жениться - слава богу, уж Аркаше тридцать семь лет, - но Орешников отклонял
этот разговор, находя, что "так" лучше и что семья требует больших расходов.


VI

Вскоре Орешников получил предложение ехать в провинцию. Он согласился;
место было довольно приличное. Но прежде, чем ехать в Оренбургский край,
Орешников совершенно неожиданно женился и притом на девице совсем не в его
вкусе. Аркадий Николаевич любил барышень свежих и молоденьких, не худощавых,
а скорее даже полных, а между тем его молодая жена была особа уже второй
молодости, лет тридцати, худощавая, малокровная, поблеклая брюнетка, далеко
не красивая, но, разумеется, "симпатичная", как отзывались о ней ее более
миловидные подруги. Она была генеральская дочь, умна и с характером,
кое-чему училась и читала, в молодости штудировала Гёте, недурно играла на
фортепиано, знала два языка, отличалась большим тактом и щеголяла манерами и
комильфотностью{152}. Она едва ли бы пошла за Орешникова, фамилия которого
звучала в ее ушах не особенно красиво, если бы не ее критический возраст и
не пышные румяные щеки Аркадия Николаевича вместе с его ослепительными
белыми зубами и мягким характером.
Родственники Орешникова и, главнейшим образом, Феоза Андреевна говорили
тогда, что "бедный Аркаша" попался как кур во щи, женившись на этой
перезревшей девице. Он, видите ли, легкомысленно поверил намекам будущей