"Имею скафандр - готов путешествовать!" - читать интересную книгу автора (Хайнлайн Роберт)

ГЛАВА 4

Я сразу понял: «космический корабль», а не «ракета». Приземлился он без шума, только с каким-то выдохом, и никаких реактивных двигателей, выбрасывающих струи пламени, не наблюдалось. Похоже, что аппарат передвигается на одном лишь благочестии и непорочном образе жизни.

Но мне некогда было удивляться, потому что я сосредоточился на том, как бы не оказаться раздавленным. Скафандр при одном «g» — это вам не тренировочный костюм, и хорошо, что я так много упражнялся.

Корабль опустился прямо туда, где только что стоял я, заняв гораздо больше места, чем ему причиталось. Огромная черная махина.

Вслед за ним с таким же выдохом опустился второй, как только в первом открылся люк. Из люка вырвался сноп света и выскочили две фигуры, которые кубарем понеслись вниз и побежали по полю. Одна из них передвигалась, как кошка, вторая двигалась медленно и неуклюже, видно, ей мешал скафандр. Да, доложу я вам, все-таки у человека в скафандре вид еще тот.

Один из самых больших недостатков скафандра заключается в том, что у него очень ограничено поле обзора. Пытаясь не выпустить бегущих из виду, я не заметил, как открылась дверь во втором корабле. Первая фигурка остановилась, поджидая своего одетого в скафандр спутника, и вдруг упала, жалобно вскрикнув.

Крик боли узнать всегда легко. Я быстро подбежал к ней, склонился и попытался посмотреть, что случилось, наклонившись так, чтобы луч моего прожектора ударял в землю.

Пучеглазое чудовище…

Несправедливо, конечно, но это первое, что пришло на ум. Я глазам своим не верил и охотно ущипнул бы себя, но когда на вас скафандр, это не помогает.

Непредубежденный ум, а мой таковым не был, мог бы отметить, что чудовище выглядело весьма симпатичным. Маленькое, с полменя, грациозных очертаний, не как молоденькая девушка, а скорее как леопард, хотя и не похоже ни на то, ни на другое. Я даже не мог сообразить, какой формы это существо — ни с чем не сравнимо.

Но я догадался, что ему больно. Его трясло, как перепуганного кролика. Огромные, открытые, но мутноватые и безразличные глаза, по-птичьи затянутые мигательной перепонкой…

Что-то сильно ударило меня в спину, прямо между баллонами.

Проснулся я на голом полу, надо мной нависал низкий потолок. За несколько минут я вспомнил все, что произошло, и ничего не понял — больно уж все глупо. Я вышел прогуляться в «Оскаре», потом приземлился космический корабль, потом пучеглазое…

Я рывком сел, меня осенило, что «Оскара» на мне больше нет.

— Эй ты, привет, — сказал радостный, бодрый голосок.

Я обернулся. На полу, опершись о стену, сидел малец лет десяти. Нет, тут я поправил себя. Мальчишка вряд ли зажмет в кулаке тряпичную куклу. А вообще, в этом возрасте мальчиков от девочек трудно отличить, тем более, когда ребенок одет в рубашку, шорты, грязные теннисные туфли и коротко пострижен.

— Здорово, — ответил я. — Что ты здесь делаешь?

— Пытаюсь выжить. А ты?

— То есть?

— Пытаюсь выжить, говорю. Вдыхаю и выдыхаю. Силы берегу. Все равно сейчас ничего другого не придумаешь, они же нас заперли.

Я огляделся. Комната футов десять в поперечнике, с четырьмя стенами, но клинообразной формы и совсем пустая, если не считать нас. Двери не видно.

— А кто запер-то?

— Космические пираты. И Он.

— Космические пираты? Не шути! Она пожала плечами.

— Это я их так называю. Но если хочешь выжить, не держи их за дураков. Ты — «Майский жук»? Это ты вызывал меня по радио? Я — «Крошка».

«Спокойно, Кип, старик, спокойно, дружище, — уговаривал я себя. — Медленно топай в ближайшую психушку и сдавайся. Если радиоэхо, которое ты смастерил своими руками, вдруг превращается в тощую десятилетнюю девчонку с тряпичной куклой в руках, то, значит, у тебя заехали шарики за ролики. Так, стало быть, суждены тебе транквилизаторы, мокрые смирительные рубашки и полный покой — у тебя полетели все предохранители».

— Ты «Крошка»?

— Это мое прозвище, но я к нему отношусь спокойно. Видишь ли, я услышала, как ты вызываешь «Крошку», и решила, что папа узнал, в какую я влипла историю, и поднял тревогу, чтобы мне помочь. Но если ты не «Майский жук», то ты этого не знаешь. Кто ты?

— Ну да, «Майский жук» — это мои позывные. А зовут меня Клиффорд Рассел, по прозвищу — Кип.

— Здравствуй, Кип, — сказала она вежливо.

— И тебе здорово, Крошка. Кстати, мальчик ты или девочка?

Крошку даже передернуло от возмущения.

— Ты еще пожалеешь о своих словах! Я вполне отдаю себе отчет в том, что для своих лет не вышла ростом, но мне уже одиннадцать, идет двенадцатый. И нечего грубить. Лет через пять я стану такой красивой, что ты будешь меня умолять потанцевать с тобой.

В настоящий момент я, пожалуй, предпочел бы пригласить на танец кухонную табуретку, но голова у меня была занята совсем другим, и я не хотел ввязываться в бесплодный спор.

— Извини, Крошка. Я просто еще не пришел в себя. Так значит, ты была в том, первом корабле?

Она опять вспыхнула:

— Была! Я его пилотировала!

Успокоительное каждый вечер и продолжительный курс психоанализа. В мои-то годы!

— Пилотировала?! Ты?!

— А то кто же, по-твоему? Мэмми? Их пульт управления ей не подходит. Она просто свернулась клубочком подле меня и подавала команды. Но если тебе все это кажется легким делом, когда мне раньше не доводилось летать ни на чем, кроме «Цессны»,[2] сидя рядом с папой и не имея никакого опыта посадок, подумай еще раз. Но я отлично справилась, тем более, что пеленг ты давал не очень-то толково! А что они сделали с Мэмми!

— С кем, с кем?

— А ты и не знаешь? О Бог ты мой!

— Погоди-ка, Крошка. Давай настроимся на одну волну. Я — действительно «Майский жук», и я давал тебе пеленг, но если ты думаешь, что услышать голос из ниоткуда, требующий инструкции для вынужденной посадки, такое уж обыкновенное дело, то тебе тоже следует подумать еще раз. Вдруг на моих глазах приземляется корабль, а за ним еще один, потом в первом открывается люк, и из него выпрыгивает человек в скафандре.

— Это я.

— … и вслед за ним кто-то еще…

— А это Мэмми.

— Но ей не удалось уйти далеко. Она вскрикнула и упала. Я побежал посмотреть, что случилось, и в этот момент меня что-то ударило. А потом я очнулся и услышал, как ты со мной поздоровалась.

Интересно, стоит ли говорить ей, что все остальное, в том числе и она, не что иное, как бред, вызванный изрядной дозой морфия, поскольку, по всей вероятности, я в больнице с переломанной спиной. Крошка задумчиво кивнула.

— Тебе, наверное, вкатили малую дозу, а то тебя сейчас вообще не было бы. Что ж, раз они поймали нас с тобой, то Он, наверное, поймал и ее. Надеюсь, они ее не ранили.

— Но вид у нее был такой, что она умирает.

— «Как будто» она умирает, — поправила меня Крошка. — Сослагательное наклонение. Но я не думаю, что ты прав, убить ее не так-то легко, да они и не посмели бы, только в крайнем случае, чтобы не дать ей сбежать. Она нужна им живой.

— Почему? И почему ты зовешь ее «Мэмми»?

— Не все сразу, Кип. Я зову ее Мэмми, потому что… ну, потому что Мэмми и есть. Сам поймешь, когда ее увидишь. Убивать же ее им нет смысла, потому что живой она им нужнее, чем мертвой. По той же самой причине они не убили и меня. Хотя она, разумеется, куда как им нужнее, чем я, — меня они спишут, не моргнув глазом, если я начну создавать для них проблемы, и тебя тоже. Но коль скоро она была жива, когда ты ее видел, то можно допустить, что она снова попала в плен, весьма вероятно, что ее держат по соседству с нами. От одной мысли об этом у меня сразу поднялось настроение.

О себе я этого сказать не мог.

— Слушай, а где мы находимся, собственно говоря? Крошка глянула на свои часики с Микки-Маусом на циферблате, нахмурила лоб и сказала:

— По-моему, на полпути к Луне.

— Что?!

— Точно я, конечно, не знаю. Но кажется естественным, что они решили вернуться на свою ближайшую базу, откуда мы с Мэмми и пытались бежать.

— Ты хочешь сказать, что мы в корабле?

— Либо в том, который угнала я, либо во втором, где же, по-твоему, еще?

— В психушке.

Она уставилась на меня во все глаза, потом усмехнулась.

— Ну, что ты, Кип! Ты ведь не утратил еще ощущения реальности.

— А кто его знает! Космические пираты, Мэмми какая-то!

Она нахмурилась и прикусила большой палец.

— Да, пожалуй, такие события могут сбить с толку. Но верь своим глазам и ушам. Я-то чувства реальности никогда не теряю, смею тебя уверить. Я, видишь ли, гений.

Слова ее звучали не похвальбой, а просто спокойной констатацией факта и не вызвали у меня даже тени сомнения. Хоть и услышал я их от тощей девчонки, играющей с тряпичной куклой.

Но вряд ли ее гениальность сможет нам сейчас помочь.

— М-да, космические пираты… — продолжала Крошка. — Не в названии, конечно, дело, но действуют они в космосе по-пиратски, так что суди сам. Что же касается Мэмми… то подожди, пока ее увидишь.

— А она-то как сюда затесалась?

— Сложная история. Пусть лучше она сама тебе расскажет. Вообще-то она полицейский, который их преследовал, и…

— Полицейский?

— Боюсь, что здесь сказывается очередное семантическое несоответствие. Мэмми понимает, какой смысл мы вкладываем в слово «полицейский», и, сдается мне, считает данную концепцию неразумной. Но как же иначе называть личность, занимающуюся розыском и преследованием преступников, если не «полицейским»?

— Похоже, что больше никак.

— Вот и я про то же. — Она снова взглянула на часы,

— Но сейчас нам пора за что-нибудь зацепиться, потому что через несколько минут мы будем на полпути к Луне, а все эти перевороты через голову ощущаются даже в креслах с ремнями.

— За что же здесь зацепиться?

— Особенно не за что, конечно. Но если мы сядем в самой узкой части комнаты и упремся друг в друга, то сумеем удержаться на месте.

Так мы и сделали.

— Крошка, а откуда ты знаешь, когда они начнут разворачиваться?

— Сознания я не теряла, они просто схватили меня и затащили внутрь, поэтому время старта мне известно. Принимая за место назначения Луну, что самое вероятное, и исходя из того, что весь перелет происходит при одном «g», поскольку я не чувствую никаких изменений в своем весе… А ты чувствуешь?

— Вроде нет,

— Вот видишь, а то мое чувство веса может быть нарушено долгим пребыванием на Луне. Итак, если эти предположения верны, продолжительность полета составляет три с половиной часа, а расчетным временем прибытия следует считать 9:30, так что разворот приходится на 7:45, то есть на сейчас.

— Что, разве уже так поздно? — Я посмотрел на часы.

— На моих только без четверти два.

— Твои часы показывают время твоего пояса. Мои показывают принятое на Луне гринвичское время. Держись! Начинается!

Пол накренился, изогнулся и ушел из-под меня. Голова пошла кругом, внутренности сделали сальто-мортале. Потом все успокоилось, и головокружение прошло.

— Ты как, в порядке? — спросила Крошка. Напрягшись, я уставился в одну точку.

— Вроде да.

Их пилот разворачивается быстрее, чем я. Теперь уж совсем все ясно. Мы летим на Луну. Будем там через час сорок пять.

Я все еще до конца не верил.

— Слушай, Крошка. Что же это за корабль, если он способен гнать всю дорогу до Луны при одном «g»? Секретный, что ли? Да и ты-то как очутилась на Луне? И зачем тебе понадобилось красть корабль?

Вздохнув, она заговорила с куклой:

— Любопытный он мальчик, мадам Помпадур. Как же я могу отвечать на три вопроса сразу? Это — летающая тарелка, и…

— Летающая тарелка! Дальше можешь не продолжать!

— Перебивать невежливо. Можешь назвать ее, как тебе заблагорассудится, официально установленного термина все равно не существует. По очертаниям на самом деле она больше походит на ржаной хлеб, такой приплюснутый у полюсов сфероид, то есть форма, определяемая…

— Я знаю, что такое приплюснутый сфероид, — отрезал я.

Я устал и изрядно расстроился, на что имелось достаточно причин: и сломанный холодильник, испортивший мне хорошие брюки, и удар, полученный в спину, когда я из благородных побуждений, по-рыцарски бросился вперед. А что касается гениальных девчонок, то я начинал приходить к выводу, что свою гениальность им бы лучше держать при себе.

— Нечего рычать, — сказала она укоризненно. — Я знаю, что за летающие тарелки принимали все, что угодно, от метеозондов до уличных фонарей. Но, исходя из принципа бритвы Оккама, я пришла к твердому убеждению, что…

— Чьей бритвы?

— Оккама. Принцип ограничения количества возможных гипотез. Ты что, с логикой не знаком?

— Да не очень-то.

— Ну, видишь ли, я пришла к заключению, что в каждом пятисотом случае наблюдения «летающей тарелки» речь шла об одном из кораблей, похожем на тот, на борту которого мы сейчас находимся. Все сходится. Что же до причин моего пребывания на Луне… — Она сделала паузу и усмехнулась. — Видишь ли, я порядочная язва.

Оспаривать это заявление я не стал.

— Давно-давно, когда папа был еще мальчишкой, Хейденский планетарий стал записывать желающих лететь на Луну. Очередной рекламный трюк вроде недавнего дурацкого конкурса на лучшую рекламу мыла, но папа взял и записался. И вот, годы спустя, действительно начались туристские поездки на Луну, и, естественно, планетарий передал этот список фирме «Америкен экспресс», известил всех, кого мог по этому списку найти, что им продадут путевки вне очереди.

— Стало быть, отец взял тебя с собой на Луну?

— Господь с тобой, конечно, нет! Папа записался еще мальчишкой. А сейчас он чуть не самая большая шишка в Институте новейших исследований, и времени на подобные развлечения у него нет. А мама не полетела бы ни за какие коврижки. Вот я и решила, что лечу. Папа сказал: «Нет», а мама сказала: «Господи, ни в коем случае»… Но я полетела. Я, знаешь, могу стать ужасно упрямой, если захочу, — гордо заявила Крошка. — Папочка говорит, что я — маленькая стервочка.

— И что же, по-твоему, он прав?

— А то нет. Папа-то меня понимает, это мама только всплескивает руками и жалуется, что не может со мной справиться. Две недели я всех допекала по первому разряду и вообще была невыносимой, пока папа не взмолился «Да дайте ей лететь, ради всего святого, может, нам хоть страховка от нее достанется!» Вот я и отправилась.

— И все-таки неясно, как ты очутилась здесь.

— Я, видишь ли, сую нос, куда нельзя, делаю именно то, что нам делать не разрешают. Я всегда стараюсь удрать в сторону от дороги, это очень развивает. Вот они меня и схватили. Им, конечно, отец нужен, а не я, но они надеются его на меня выменять. Допустить этого я не могу, вот и смылась.

— Убийца — дворецкий, — пробормотал я.

— То есть?

— Дыр в твоем рассказе, как в последней главе детектива.

— Ну, ты уж мне поверь, дело-то… О черт, опять начинается!

Вдруг освещение из белого стало голубым. Ламп не было, но светился весь потолок. Я попытался подняться на ноги и… не смог. Чувствовал я себя таким измотанным, как будто только что закончил кросс по пересеченной местности. Сил хватало только дышать. Я обмяк, словно превратился в мокрую тряпку.

Крошка с усилием пыталась сказать что-то мне:

— Когда… они за нами… придут… ты не… сопротивляйся… самое главное…

Голубой свет снова сменился белым, узкая стена поехала в сторону.

На лице Крошки появилось испуганное выражение, но она продолжала с трудом:

— Самое главное… не зли… Его.

Вошли двое, отпихнули Крошку, связали ремнями мои запястья и щиколотки, еще одним ремнем прихватили мои руки к телу. Я начал приходить в себя, но медленно; сил не хватило бы и марку лизнуть. Я жаждал драться, но шансов на это у меня было не больше» чем у бабочки смахнутъ со стойки бара колокольчик. Они донесли меня. Я запротестовал:

— Слушайте, вы, куда вы меня тащите? Какого черта, вы в своем уме? Да я вас засажу… я…

— Заткнисъ, — ответил один из них. Тощий такой коротышка лет пятидесяти, а то и больше, которому, видно, ни разу в жизни не доводилось улыбнуться. Второй был потолще и помоложе, с капризным детским ртом и с ямочкой на подбородке. Он, похоже, не прочь был посмеяться, когда не нервничал. Но сейчас он выглядел весьма издерганным.

— Попадем мы из-за него в беду, Тим, ей-богу, попадем. За борт его надо, обоих за борт надо, а Ему потом скажем, что несчастный случай. Скажем, что вылезли и пытались удрать через люк. Он же все рав…

— Заткнись, — ответил Тим тем же тоном и добавил: — Хочешь Его и впрямь разозлить? Вакуума понюхать хочешь?

— Но…

— Заткнись.

Изогнутым коридором они затащили меня в какое-то помещение и швырнули на пол.

Лежал я лицом кверху, но сразу сообразил, что нахожусь в рубке. Уж больно она не была похожа на творение рук человеческих, потому что им и не была. А потом я увидел Его.

Крошка могла бы меня и не предупреждать, кто ж такого злить захочет?!

Тощий подонок был свиреп и опасен, толстячок — подл и смертоносен, но по сравнению с Ним они просто ангелы. Вернись ко мне силы, я, не задумываясь, полез бы в драку с теми двумя, я ни одного человека не испугаюсь, если только уж силы не будут слишком неравны. Но с Ним…

И не в том дело, что Он не человек. Слоны ведь тоже не люди, а все равно симпатичные. Он-то больше на человека был похож, чем слон, но легче от этого не становилось: у него были ноги, руки, голова. Ростом Он не превышал пяти футов, но все равно казался выше нас, как человек кажется выше лошади. Туловище той же длины, что и у меня, а приземистыми его делали похожие на тумбы короткие и толстые ноги.

Когда Он стоял на месте, наружу выдвигалась то ли третья нога, то ли хвост, на которую Он опирался, превращаясь в подобие треножника. Ему не приходилось садиться, чтобы отдохнуть, да Он вряд ли сумел бы.

Но короткие ноги не замедляли его движений. Двигался Он быстро, как атакующая змея. Нервная система у Него, что ли, лучше, чем у нас, или мускулы? Или просто живет на планете с повышенной гравитацией?

Руки Его походили на змеи: суставов гораздо больше, чем у нас, причем рук — две пары. Одна пара там, где у людей талия, вторая росла прямо из-под головы. Плечи отсутствовали. Пальцы или щупальца я сосчитать никак не мог, находились в постоянном движении. Одежды на Нем не было никакой, кроме поясов над и под нижней парой рук, на поясе он носил то, что у них сходило за ключи и деньги. Его пурпурно-коричневого оттенка кожа казалась смазанной маслом.

Откуда бы Он ни взялся, соплеменником Мэмми Он явно не был.

От него исходил слабый сладковатый запах мускуса. По правде сказать, в жаркую погоду от людей пахнет куда хуже, но случись мне почуять этот запах опять, у меня как пить дать поползут мурашки по коже и испуг свяжет мне язык.

Разумеется, все эти подробности я усвоил не сразу, потому что сначала я не видел ничего, кроме его лица. Кроме как «лицо» и слова-то другого не подберешь. Я пока что не описывал его, потому что от одного воспоминания поджилки трясутся. Но попробую, потому что, если вам доведется Его повстречать, вы должны стрелять сразу, пока у вас еще ноги не подкосились.

Носа нет. Дышит он кислородом, но как вдыхает и выдыхает, трудно сказать. Может быть, частично через рот, поскольку умеет разговаривать. Рот у него ужасный. Вместо челюстей и подбородка — неровная треугольная дыра, украшенная рядами мелких зубов, языка не видно, вместо него рот обрамляли реснички, длиной с дождевых червей, они и шевелились беспрерывно, как черви.

Но даже этот рот не шел ни в какое сравнение с глазами, огромными и выпуклыми, прикрытыми роговой оболочкой; Они ощупывали пространство, как радары, непрерывно двигаясь вверх и вниз и из стороны в сторону. Он как будто и не смотрел прямо на меня, но от глаз его некуда было деться.

Когда он обернулся, я увидел сзади третий глаз. Похоже, что он постоянно ощупывал глазами все окружающее его пространство.

Какому же мозгу под силу воспринимать окружающую среду со всех сторон? Сомневаюсь, что с этим справился бы мозг человеческий, будь у него даже дополнительный канал получения информации. Судя по размерам Его головы, мозга там не так уж много, но кто его знает, может у него мозг в туловище? Ведь если разобраться, у нас, у людей, мозг расположен не в самом удачном месте тела — больно уж открыт для удара, возможны ведь и лучшие варианты.

Но мозги у него были, это точно. Он наколол меня, как букашку и вытряс из меня все, что хотел. Ему даже не пришлось меня обрабатывать. Он просто долго-долго задавал вопросы, а я отвечал; так долго, что часы казались мне днями. Говорил Он по-английски плохо, но вполне вразумительно. Речь Его звучала ровно, без всякого выражения. Он спрашивал, кто я и что я, как я очутился на том пастбище и почему был в скафандре. Я никак не мог понять, как Он реагирует на мои ответы. Я с трудом сумел объяснить, в чем заключалась моя работа в аптеке. Растолковать, что такое рекламный конкурс, я сумел, но зачем их сопроводят, он так и не уяснил. Но зато я понял, что ответы на многие его вопросы мне вообще неизвестны. В частности, я не знаю точную цифру населения Земли и не знаю, сколько тонн протеина мы производим ежегодно.

Наконец Он приказал своим подручным:

— Уберите это.

Толстяк сглотнул слюну и спросил:

— За борт?

Он вел себя так, как будто решить, убить меня или нет, было все равно, что решить, понадобится ему кусок веревки в будущем или можно его выбросить.

— Нет. Глуп и не обучен, но может пригодиться. Бросьте его обратно в карцер.

— Есть, босс.

Они выволокли меня за дверь, В коридоре Толстяк сказал:

— Давай ему ноги распутаем, пусть сам идет.

— Заткнись, — ответил Тощий.

Крошка была на месте, когда мы вернулись, но даже не шелохнулась; ее, видно, угостили еще одной дозой голубого света. Перешагнув через нее, они бросили меня на пол. Тощий рубанул меня ребром ладони по шее, чтобы я отключился. Когда я очнулся, их уже не было. Я, развязанный, сидел возле Крошки.

— Что, досталось? — спросила она взволнованно.

— Угу, — согласился я, и меня всего передернуло. — Чувствую себя девяностолетним стариком.

— Всегда легче, если не смотришь на Него, особенно если не видишь глаз. Отдохни немного, тебе станет лучше. — Она посмотрела на часы. — До посадки всего сорок пять минут. Вряд ли нас побеспокоят еще раз.

— Как?!

Я даже подпрыгнул.

— Я там был всего час?

— Даже меньше. Но кажется, всю жизнь. Я знаю.

— Чувствую себя как выжатый лимон. — Я нахмурился, припомнив кое-что. — Слушай, Крошка, я ведь не очень-то испугался, когда они за мной пришли. Я был намерен требовать объяснений и немедленного освобождения. Но Ему я вообще ни одного вопроса не задал.

— И не задашь. Я пробовала. Вся сила воли уходит как в песок, и чувствуешь себя кроликом перед удавом.

— Да, ты права.

— Ты понимаешь теперь, Кип, почему я обязана была воспользоваться малейшим шансом, чтобы удрать? Ты мне не верил, веришь ли ты мне сейчас?

— И еще как.

— Спасибо. Я всегда говорю, что мне плевать на чужое мнение, но на самом деле это не так. Мне обязательно нужно вернуться к отцу и все рассказать ему, потому что он один-единственный человек на свете, кто просто поверит моим словам, каким бы бредом они ни казались.

— Понятно. Но как ты очутилась в Сентервилле?

— В Сентервилле?

— Там, где я живу. Где «Майский жук» вызывал «Крошку».

— Я туда не собиралась. Я рассчитывала приземлиться в штате Нью-Джерси, желательно — Принстоне, чтобы быстро найти отца.

— Здорово же ты промахнулась.

— Думаешь, у тебя бы лучше вышло? Я бы справилась, да вот руки у меня тряслись. Управлять этими кораблями нетрудно: возьми курс и лети, не так, как с ракетой. К тому же мной руководила Мэмми. Но пришлось тормознуть при входе в атмосферу, чтобы скомпенсировать вращение Земли, а как это делается, я толком не знала. Я залетела далеко на Запад, они уже гнались за мной по пятам, что делать, я просто не знала, и вдруг услышала твой голос на волне космического диапазона и решила, что все уже в порядке… и очутилась здесь. — Она развела руками. — Извини, Кип.

— Что ж, ты его посадила по крайней мере. Как говорят пилоты, каждая посадка, с места которой можно уйти собственными ногами, считается удачной.

— Но мне жаль, что я втянула тебя в историю.

— Это пусть тебя не волнует. Похоже, что кто-то все равно должен был впутаться. Слушай, Крошка… А что у Него на уме?

— У них.

— У них? Да ведь те двое ничего не значат. Они у Него просто на побегушках,

— Я не Тима и Джока имею в виду, они хоть плохие, да люди. Я — о Нем и о других его соплеменниках.

Да, я был явно не в лучшей форме, меня три раза заставляли терять сознание, я не выспался, и вообще никогда в жизни не доводилось мне сталкиваться ни с чем подобным. Ведь все, это время, пока она не упомянула, что у Него могут быть соплеменники, мне подобная мысль даже в голову не приходила: и одного такого казалось больше чем достаточно.

Но коль скоро был один, то, значит, могли быть и тысячи, миллионы, а то и миллиарды ему подобных. Я почувствовал, как у меня трясутся поджилки.

— Ты их видела?

— Нет, я видела только Его. Но мне говорила Мэмми.

— Так, Но чего же все-таки они хотят?

— Еще не догадался? Наверное, готовят вторжение. Мне показалось, что воротник рубашки впился в горло, хотя на самом деле он был расстегнут.

— Каким образом?

— Точно не знаю.

— Они что, хотят всех нас перебить и захватить Землю?

— Может, — она замялась, — кое-что и похуже.

— Превратить нас в рабов?

— Видишь ли, Кип, сдается мне, что они едят мясо.

Я проглотил комок в горле:

— Веселенькие мысли у маленькой девочки.

— По-твоему, они мне по душе? Поэтому-то я и хотела сообщить отцу.

И сказать-то больше нечего. Сбываются старые-старые страхи, издавна терзающие человечество. Отец рассказывал, что, когда был он мальчишкой, по радио транслировалась фантастическая передача о вторжении с Марса — полнейшая выдумка, но перепугала всех до чертиков. Однако в наше время люди не очень верят в подобные истории: с тех пор, как мы высадились на Луне и облетели Марс и Венеру, существует общее мнение, что космос — безжизненная пустыня. И вот, пожалуйста…

— Крошка, они с Марса? Или с Венеры? Крошка покачала головой.

— Нет, они издалека. Мэмми пыталась объяснить, но мы с ней обе запутались.

— Но, по крайней мере, они из Солнечной системы?

— Вот здесь-то я и запуталась. И да и нет.

— Как же это может быть?

— Ты у нее спроси.

— Хорошо бы, — вырвалось у меня. — Плевать мне, откуда они. Мы их все равно перестреляем, если не будем при этом на них смотреть.

— Дай Бог!

— Все сходится. Ты, значит, говоришь, их корабли — что летающие тарелки, настоящие, конечно, не метеозонды… Да, они нас давно уже изучают. А это значит… это значит, что не очень-то уж они в себе и уверены, хоть и страшны так, что от одного их вида молоко скиснет. А то бы они давно загнали нас в угол, как охотники дичь. Но коль они этого не сделали, мы, значит, можем с ними справиться, если, конечно, правильно возьмемся за дело.

Она энергично кивнула:

— Я тоже так думаю. Я надеялась, что папа найдет верный путь. Но, — нахмурилась она, — мы мало что о них знаем, а папа всегда учил меня не быть самонадеянной, особенно если не хватает данных.

— Все равно я уверен, что мы правы. Слушай, а кто твой отец? И как тебя зовут по-настоящему?

— Мой отец профессор Рейсфелд. А меня зовут Патриция Уайнант Рейсфелд. Ничего себе имечко, да? Зови уж лучше меня Крошкой.

— Профессор Рейсфелд… А что он преподает?

— Как, ты не знаешь? Совсем ну чего не знаешь? Он же нобелевский лауреат!

— Ты уж извини, Крошка, я ведь из провинции,

— Оно и видно. Мой папа ничего не преподает. Он думает. И умеет это делать лучше всех… кроме, возможно, меня. Он — обобщает. Ведь все специализируются по узким направлениям, а он сводит отдельные части в единое целое.

Оно, может, и так, но слышать я о нем не слышал. Звучит, что и говорить, здорово. Только башка нужна экстраординарная. Я ведь давно уже понял, что новую информацию успевают печатать быстрее, чем мы изучаем старую. Трехголовый он, что ли, этот профессор?

— Подожди, вот познакомишься с ним, — добавила она, глядя на часы. — Слушай, Кип, пора нам снова упереться, как следует. Через несколько минут посадка, а Ему до своих пассажиров дела нет.

Итак, мы снова забились на старое место и уперлись друг в друга. Немного погодя корабль тряхнуло, и пол накренился. Слабый толчок, все успокоилось, а я вдруг почувствовал себя необыкновенно легким. Крошка поднялась на ноги:

— Вот мы и на Луне.