"Октавиан Стампас. Проклятие ("Тамплиеры" #5)" - читать интересную книгу автора

изъяснить это непонятное чувство. Ощущение своего бессилия перед этой
загадкой заставляло мучиться еще сильнее. Говоря грубо, Филипп не был похож
ни на одного из своих предков. Речь тут идет не о примитивном портретном
сходстве. В королевском роду хватало белокурых и голубоглазых. На взгляд
постороннего оснований для этих невнятных мучений не было, и тем не менее,
иногда Филипп Красивый очень остро ощущал, что он, как бы, не вполне
Капетинг. Что ему было до мнения окружающих, до чьей-то хулы или одобрения,
если душа его незаметно корчилась на медленном огне неутомимого сомнения. У
него появилось подозрение, что на каком-то повороте родовой судьбы потомков
Гуго Капета, к кровному дереву подмешалась некая неведомая струя. Может
быть, небесная, может быть, инфернальная. Никто бы не смог разубедить его в
этом. Даже, если бы он хотел с кем-то поделиться своими сомнениями.
- Не-е-е-т, - шептал он, приближая прекрасное лицо к зеркальной
поверхности, - я все таки Капетинг.
Когда он отдалялся от холодного стекла, на нем оставалось бледное
пятно дыхания, оно таяло с быстротою обретенной уверенности. И возле
следующего зеркала он вновь начинал мучаться от подозрения, что он не равен
самому себе.
Так он проводил целые часы, переходя от одного зеркала к другому.
Раздражаясь, отчаиваясь, воспаряя, тоскуя, но так и не находя способа
объяснить, хотя бы себе самому, что же такое он видит - не видит там, в
глубине зеркального мира.
Разумеется, во всем этом скрытом безумии не было ничего, что могло бы
происходить от пошлых подозрений, что его мать, или какая-то из более
древних родительниц совершила некое прелюбодеяние и, тем самым, пустила в
крону родового древа, обезьяну измены. Тут могла идти речь о вещах
неизмеримо более тонких, абсолютно даже не житейских.
Надобно заметить, что это направление чувствований было особенно
удивительно именно в этом Капетинге. Ибо не было в начале неблагословенного
для сияющей Франции четырнадцатого века, человека более прагматического и
земного, большего стяжателя и скупца. Его жадность была общеизвестна, она
была многочисленна и изобретательна; она была неутомима, неусыпна и
беспощадна. Эту сторону своей натуры прекрасный обликом король Филипп не
считал нужным скрывать. Он даже бравировал ею. И, только в своей зеркальной
галерее преображался. Не внешне, конечно. Те, кто считал, что хорошо знает
своего короля, видит его насквозь, улыбались про себя, а иногда и открыто
сообщая, что "его величество опять поднялся к своим зеркалам". Конечно, они
были уверены, что эти отражательные устройства он завел тоже из жадности,
дабы с их помощью бесплатно и бесконечно умножать свою драгоценную красоту.
Дольше всего король задержался у большого, вертикально вытянутого
зеркала с ажурным бронзовым бордюром, на котором была изображена знаменитая
античная сцена: псы Артемиды разрывают неосторожного Актеона. Сюжет этот
свидетельствовал о том, что зеркало это является позднейшим произведением,
еще каких-нибудь сто лет назад любой мастер, рискнувший использовать его,
живо оказался бы в подвалах инквизиции, если не на костре.
Почему-то, именно этому зеркалу Его величество доверял больше всего. И
присматривался к его намекам особенно внимательно и долго. И вот когда его
разговор с глубинами Зазеркалья дошел до самого интересного места, за
спиной Филиппа раздался неопределенный, но деликатно изданный звук.
Венценосный красавец обернулся и выражение его лица было таково, что тот