"Место действия - Южный Ливан" - читать интересную книгу автора (Кранихфельд Макс)

Фашист. Путь националиста

Жертву они приглядели в этот раз довольно быстро. Здоровяк-негр, вольготно развалился на сиденье, ничего не замечая вокруг и, благостно улыбаясь, тянул баночное пиво, доставая банку за банкой из объемистого полиэтиленового пакета стоящего в ногах.

— Ишь, сука какая! — восхитился Кастет. — Дует пивко, будто у себя дома в Африке. Оккупант хренов! Ничего, сейчас у тебя наше пиво колом в глотке встанет!

— Будем брать? — самый молодой из собравшихся в тамбуре парней не смог скрыть возбужденной дрожи в голосе.

Неудивительно для домашнего интеллигентного мальчика Вовы это была первая охота. Да и вообще, то, что сейчас предстояло, для него в принципе было внове. Тихий отличник, посещающий музыкальную школу, студию бальных танцев и кружок углубленного изучения английского языка, ни разу в своей короткой жизни еще не ударил другого человека. Ну, если не считать, конечно, несерьезных детсадовских потасовок со сверстниками. Видимо, поэтому то, что сейчас должно было произойти, рождало внутри организма противную мелкую дрожь, пронзало все существо предчувствием и предвкушением чего-то темного, запретного, атавистично тянущегося с далеких первобытных времен. И от того это ждущее впереди неизвестное казалось хоть и пугающим, но все же маняще прекрасным.

Остальные были гораздо спокойнее, деловитые, собранные, уж им-то подобное мероприятие не в первой, потому лишнего адреналина в кровь не выплескивалось.

— Вжик и Пепел, аккуратно проскочите по вагонам, гляньте, нет ли где ментов. Только быстро, минут через десять будет станция, потом длинный перегон. Надо успеть уложиться.

Маленький юркий Вжик согласно кивнул бритой наголо головой и вопросительно глянул на широкоплечего мрачного вида верзилу по прозвищу Пепел.

— Я вперед пробегусь, а ты давай в хвост. Идет?

— Идет, — пробасил здоровяк, направляясь в конец состава.

Вжик тем временем, отодвинул дверь в вагон и, стараясь не глядеть на будущую жертву, чтобы раньше времени не спугнуть, быстрыми шагами двинулся по проходу. Вагон, как по заказу был почти пуст. Увлеченно тискающаяся в дальнем конце парочка, три оживленно судачащие старушки дачницы, да двое угрюмых мужиков средних лет в потрепанных армейских бушлатах, похоже припозднившиеся работяги. Пассажиры особого внимания на паренька в черной куртке и звонко цокающих подковками армейских ботинках не обратили, негр так даже головы не повернул.

— Так, остальные слушаем сюда, — Кастет говорил свистящим шепотом, будто опасаясь, что в вагоне его могут услышать. — Входим, все вместе, рассаживаемся рядом, блокируем урода со всех сторон. Начну я первым, раньше меня не дергаться. Главное, чтобы он из вагона не выскочил. Время у нас будет, так что не торопимся, все делаем спокойно, наверняка. Арий и Клепа, вы не работаете. Будете держать стоп-кран, только вежливо. Пассажиры — славяне, так что руки не распускать, если полезут к кнопке вызова милиции, или стоп-крану, просто не пускать. Аккуратно отжимать в сторону, стараться убедить словами. Бить, только в крайнем случае, ясно?

Арий и Клепа синхронно замотали стриженными под ноль головами, чуть не стукнувшись затылками.

— Так, — Кастет остро глянул в сторону Вовки. — Ты, молодой, на подхвате. Делаешь то же, что и все. Лишний раз не путаешься под ногами и не тормозишь процесс, возиться с тобой будет некогда. Понял?

— П-п-понял…, - запинаясь от волнения, еле выдавил из себя Вовка, преданно глядя на вожака.

— Страшно? — Кастет криво ухмыльнулся, обнажая ряд металлических коронок на месте передних зубов.

— Е-есть немного…

— Это ничего, попервости всегда так, всех мандражит, даже самых крутых. Оно ведь как, главное в первый раз не обосраться, потом, как по маслу пойдет.

Вожак покровительственно похлопал Вовку по плечу, на миг больно стиснув крепкой ладонью мышцу.

— На войне без страха не бывает, парень. Учись его преодолевать.

Вовка благодарно кивнул в ответ, чувствуя, как и вправду несколько унялась колотившая его внутренняя дрожь, а к налившимся противной ватной тяжестью мышцам возвращается привычная пружинистая гибкость. Действительно, это ведь война. Такая же, как на настоящем фронте, со своими победами и поражениями, с ранеными и убитыми, так что страх перед боем дело вполне естественное. Ничего не пугаются только дураки и покойники, так что его минутная слабость вовсе не зазорна, главное научиться действовать вопреки этому липкому ужасу перед врагом, перебороть свой страх. В самом деле, чего собственно бояться, ведь рядом надежные друзья, которые не бросят, не подведут…

Тут он несколько лукавил сам с собой. Настоящими друзьями эти парни для него пока что не стали, и станут ли когда-нибудь, еще очень большой вопрос. Слишком уж выбивался он из их среды, смотрелся случайно залетевшей в стаю белой вороной. Еще бы, основная масса ребят, входивших в бригаду, принадлежала совсем не к тому слою населения, с которым он привык общаться. Это были дети жителей далеких рабочих окраин, толком не учившиеся в школе, и сейчас подавшиеся в техникумы и профтехучилища, один лишь Кастет, оказался студентом строительного института, да и тот с трудом перебивался с «двойки» на «тройку», постоянно вытягивая и пересдавая «хвосты». Они не читали философских трудов, не имели никакого понятия об изящных искусствах, были по сути своей просты и примитивны. Но почему-то лишь они эти недоразвитые, с точки зрения, получившего разностороннее образование мальчика-интеллигента, осмеливались оказывать сопротивление наводнившим Москву еще более диким кавказцам, выходцам из Средней и Восточной Азии, тем же неграм, наконец. Рафинированная столичная молодежь из хороших семей на такое оказалась в принципе неспособной. Да ей это было и не нужно. Потому Вовчик и был сейчас не в привычной среде, а в стае этих маргиналов и люмпенов, и вместо того, чтобы играть на скрипке, или штудировать английские неправильные глаголы, стоял, прислонившись к грязной серой стене заплеванного тамбура пригородной электрички.

Конечно, так не бывает, чтобы такой вот домашний мальчик вдруг ни с того ни с сего оказался в бригаде готовящихся провести очередную акцию скинхедов. Для этого что-то должно было произойти в его жизни, нечто из ряда вон выходящее, разом обрушивающее привычный устоявшийся мир, выворачивая его вместо лощеной лицевой стороны наверх неприглядной изнанкой. Но до самого события мы еще дойдем, а пока посмотрим, как у яркого представителя «золотой» молодежи, вообще впервые зародились мысли о национальных ценностях и идеях, возникло желание спасти эту катящуюся в пропасть страну. Тут всему виной был самый обычный школьный урок истории. Семинар о падении древнего Рима под ударами варваров.

Ох, нельзя все же доверять преподавание в элитных школах такого тонкого и деликатного предмета как история слишком увлеченным людям. Нельзя! Но чего уж там, поздно, уже доверили. Учитель истории из частной гимназии, где за немалые деньги обучался, оканчивая курс обязательного среднего образования, Владимир Молчанов, оказался личностью неординарной, он был буквально влюблен в собственный предмет и чрезвычайно им увлечен. «Не зная прошлого, невозможно понять настоящего, и предвидеть будущего!» — важно говорил историк, значительно поднимая вверх указательный палец. На его уроках гимназисты пускались в бурный полет фантазии, примеряя на себя мантии королей и императоров, издавая указы, и объявляя войны. Проводили параллели с сегодняшним днем, обсуждали последние решения правительства и тенденции развития международных отношений. Узкие рамки школьного курса были настолько тесны преподавателю, что гимназисты умудрялись проскочить общие знания галопом, не задерживаясь на годовом школьном курсе больше чем на месяц, а потом начинались чудеса. Историк учил их вычленять подковерный ход борьбы политических и экономических интересов разных стран на мировой арене, замечать исторические тенденции развития того или иного народа, понимать на этой основе происходящее в мире сейчас и достаточно точно прогнозировать то, что еще только должно произойти. Изучение истории превращалось в увлекательную игру. Не только увлекательную, как оказалось, но и весьма опасную для неокрепшего, духовно пылкого юноши. Семинар о гибели Римской империи, просто потряс Вовку Молчанова. Уж больно явными были исторические параллели с нынешней Россией, уж очень удачно ложились характерные штрихи сегодняшнего дня, на кальку давних событий.

— Падение Рима началось с того, что жителям колоний было предоставлено римское гражданство, наряду с жителями метрополии, что практически уравняло их в правах, растворив государствообразующее ядро Империи в общей массе когда-то покоренных народов, нивелировав его значение, — увлеченно рубя ладонью воздух, говорил учитель.

— Изнеженная, погрязшая в разврате и удовольствиях римская знать не желала, да и не могла уже выступить на защиту завоеваний предков. Нация суровых, закаленных в боях воинов, покоривших мир, выродилась в слабых телом и духом потребителей рабского труда покоренных народов. И обречена была со временем пасть под их ударами.

— Падение Империи начиналось с тихой оккупации ее городов, включая даже сам Рим. Римляне не хотели больше ни работать физически, ни служить в армии, желая заниматься лишь трудом благородным, умственным, и, конечно же, развлечениями. Это привело к тому, что в римские города начался неконтролируемый завоз рабочей силы из колоний, и отнюдь не только рабов. Наряду с бесправными рабами в Рим стекались и получившие имперское гражданство инородцы. Именно они делали всю черную работу в Вечном городе, обеспечивая его продуктами и водой, украшениями и тканями, оружием и предметами роскоши. Именно они стали со временем составлять мощь прославленных римских легионов. Именно на них вскоре стала держаться вся жизнь Рима. И именно они предали своих захлебнувшихся в роскоши хозяев, когда пришла пора биться с наступающими полчищами варваров, фактически их соплеменников.

— Так пал Рим, и под обломками прекрасных храмов и оскверненных памятников погибла великая цивилизация. Нет, не грязные дикие варвары уничтожили ее. Она убила себя сама, — трагическим шепотом закончил рассказ историк.

— А теперь домашнее задание, — уже обычным деловым тоном продолжал он. — Подготовить доклад о том, какие схожие черты вы видите в Римской Империи времен упадка с положением современной нам России. Думайте, наблюдайте, анализируйте.

Это злополучное домашнее задание полностью изменило жизнь Вовки Молчанова. Слишком много нашлось на его взгляд бесспорных параллелей. Он шел по Комсомольскому проспекту к метро, голова гудела от роящихся в ней будто пчелы в улье мыслей. А навстречу ему то и дело попадались варвары, те самые, под чьими ударами уже рухнул Рим, те, что пришли теперь сюда, чтобы уничтожить его город, его жизнь, его самого. Вот горбоносый парень с сильными, густо поросшими жесткими черными волосами руками сноровисто заворачивает шаурму для толпящихся у ларька студентов. Почему он здесь? Вот за столиком летнего кафе сидят о чем-то беседуя одетые с крикливой, режущей глаз роскошью черноусые молодцы явно азербайджанского вида. Что они делают в моей Москве? В самом сердце русского государства? Вот грязная попрошайка с раскосым азиатским лицом, за подол цепляются чумазые дети. Беженцы… Откуда они? Почему бежали сюда, в его город?

Чувствуя, как его бросает в жар, а перед глазами начинает кружиться привычная уличная толпа, Вовка ускорил шаги, желая быстрее нырнуть в вестибюль метро, очутиться в приятной прохладе подземки, остудить, наконец, воспаленную голову. Вот уже и массивные деревянные двери с горящей высоко над ними буквой «М». Еще несколько шагов…

Чуть сбоку от входа в метро, мрачно глядя перед собой остановившимся равнодушным взглядом, сидел безногий парень в потертом армейском камуфляже и голубом берете. Десантник. Обрезанные почти до самого паха ноги, стыдливо прятались под небрежно наброшенным одеялом, вытарчивая из-под него неуклюжими культями. На груди у парня неровным рядком висели какие-то медали, Вовка не очень в них разбирался, потому ни одной опознать так и не сумел. Рядом с десантником стоял плоский деревянный ящик с откинутой крышкой. «Нужны деньги на протезы», — коротко значилось на крышке. Никаких приличествующих случаю «помогите», или «умоляю», не просьба, скорее требование. На дне ящика сиротливо лежала одинокая мятая десятка. Не богатый улов к трем часам пополудни. Вовку будто током ударило. За свою жизнь он, наверное, сотню раз равнодушно проходил мимо таких вот покалеченных вояк, цинично выброшенных государством на обочину жизни как использованный отработанный материал. В конце концов, у каждого свои проблемы, разве нет? А вот сейчас, под впечатлением урока истории, вдруг зацепило, да еще как, до навернувшихся на глаза слез. Вот он — современный легионер, брошенный страной, презираемый согражданами, теми самыми, которых он защищал, когда потерял ноги. Это ли не пример того, что страна необратимо валится в пропасть, сама не замечая, что с ней происходит? Это ли не яркое свидетельство того, что все помпезные торжества, парады, презентации, дикие разгулы «новых русских» не что иное, как пир во время чумы? Просто способ замазать себе глаза, не видеть происходящего вокруг? И эта брезгливость во взглядах спешащих мимо людей. Брезгливость и досада. Досада оттого, что безногий инвалид своим видом заставляет их вспомнить, что не все замыкается в их привычном, бегущем как белка в колесе в погоне за деньгами, маленьком личном мирке. Оттого, что он сидит тут безмолвным укором, портя им привычное радостно-дебильное настроение, нагружает лишними проблемами, чего-то требует… Лучше бы тебя там убили, прости Господи, что ты торчишь тут, как бельмо на глазу?!

Вовке вдруг стало невыносимо, до мелких злых слез стыдно за них, за себя, который стоит, уставившись на упрямо глядящего в землю десантника, и не может ничего изменить. Он с трудом проглотил подкативший к горлу горький комок и суетливо, будто куда-то отчаянно спеша, принялся рыться по всем карманам, выгребая из них мелочь и смятые купюры.

— Э, чё выстал на дорге? Ходыт мешаэш, да!

Гортанный голос с резким кавказским акцентом и несильный толчок в плечо. Упущенные из рук от неожиданности монеты серебряным дождем зацокали по асфальту. Вовка еще несколько секунд удивленно смотрел вслед статному красавцу с резким орлиным профилем, облаченному в форсистый итальянский костюм. Кавказец. Может быть даже чеченец. Щеки обдало вспыхнувшим внутри жаром, острая, нерациональная обида сжала сердце тисками. Не из-за потерянной мелочи, нет. Он просто не мог понять почему. Почему, безногий десантник сидит у метро, вынужденный клянчить деньги себе на протезы. А тот с кем он воевал на Кавказе, защищая свою Родину, идет мимо в шикарном костюме, стоящем, наверное, много дороже этих самых злосчастных протезов. И это происходит не где-нибудь в Грозном, а здесь в Москве. Почему так? Кто же, спрашивается, победил в той войне? Чеченцы? Выходит, что так… В голове бушевал ураган, в груди стало вдруг жарко и тесно. Как в тумане, Вовка шагнул к раскрытому ящику, не считая вывалил туда ворох бумажек, что смог отыскать по карманам. Метнулся назад, ползая под ногами прохожих, собрал высыпавшуюся мелочь, бегом вернулся обратно, аккуратно положил монеты поверх бумажных денег. Распрямился и наткнулся на пристальный взгляд васильково-голубых глаз, таких неожиданно ясных, на этом прокопченном солнцем лице.

— Спасибо, брат, — голос был хриплым, каркающим, так бывает, когда человек долго молчит, когда человеку не с кем даже поговорить.

— Мне… У меня… — отчаянно заикаясь и злясь на себя из-за этого начал Вовка.

— Я потом еще принесу! — неожиданно громко, так что испуганно шарахнулся в сторону кто-то из прохожих, вдруг выкрикнул он. — Я найду еще и принесу, обязательно!

Слезы душили его, он плохо различал за их расплывчатым туманом текущую мимо толпу. Кажется, он даже несколько раз с кем-то столкнулся, пока добрался до эскалатора. Люди скользили удивленными взглядами по подростку с покрасневшими заплаканными глазами и тут же равнодушно отворачивались. У всех свои проблемы, не так ли?

Пепел и Вжик вернулись почти одновременно.

— Чисто, — в ответ на вопросительный взгляд вожака угрюмо пробасил здоровяк.

Вжик быстро-быстро закивал головой, показывая, что и с его стороны электрички все в порядке. Он весь дрожал в радостном предвкушении и от возбуждения, похоже, не мог связно говорить. Вовка мельком глянул на него и поразился произошедшей враз с добрейшим по сути дела парнем перемене. Даже внешне Вжик выглядел совершенно не так, как обычно: лицо раскраснелось, крылья носа хищно раздувались, втягивая воздух, а все тело находилось в постоянном движении. Он словно не мог стоять на месте, то приплясывая от нетерпения, то потирая ладони, то вдруг принимаясь поправлять что-то в одежде стоящих рядом товарищей. Именно так ведут себя нетерпеливые маленькие дети в ожидании какого-нибудь счастливого события, вроде новогодней елки, или рождественского маскарада. Вот только радостным карнавалом предстоящее им сейчас дело отнюдь не было, по-крайней мере для Вовки, хотя у каждого свое мнение.

Украдкой он оглядел остальных членов команды. С теми тоже произошли разительные перемены. Кто-то на глазах мрачнел, кто-то наоборот глумливо улыбался и пытался плоско шутить, скрывая нервозность и страх. Да, страх! Вовка это отчетливо ощутил, за масками суровой решимости и разудалой бесшабашной лихости, скрывался липкий обезоруживающий страх. Они все боялись! Боялись этого развалившегося на лавке негра, боялись его случайных попутчиков, милиции, просто боялись того, что должно было сейчас произойти. Боялись, но одновременно и ждали этого, будто наркоманы, жаждущие получения очередной дозы.

Электричка, протяжно взвыв, начала замедлять ход. Станция. За ней будет длинный перегон, на котором все и должно случиться. Остановка всего пара минут — пара минут до того, как ему придется перешагнуть через себя, через все ценности, что пытались в него вложить родители, через все их воспитание, через самую суть того, что составляло его душу, а заодно через человеческий, а может быть и божеский закон. Ведь «не убий» сказанное Христом, явно не для этих сходящих с ума от страха, но все же упрямо готовящихся к бою бритоголовых мальчишек, что по какому-то недоразумению окружают его сейчас. Неожиданно остро, до колик в животе захотелось домой, в свою уютную комнату, к любимым книгам и мягкому креслу в котором можно было утонуть, спасаясь от всех невзгод и потрясений окружающего мира. Похоже, игра в спасение нации зашла слишком далеко. Обладающий в отличие от своих товарищей кое-какими правовыми знаниями и весьма живым воображением Вовка прекрасно представлял себе возможные последствия того, что они сейчас собирались совершить. На какой-то томительно длинный момент он представил себя в наручниках на скамье подсудимых, вот судья в мантии поднимается со своего места и начинает зачитывать приговор. Умышленное убийство, совершенное группой лиц с особой жестокостью… Десять лет в колонии общего режима… Десять лет! Это же целая вечность! Причем десять лет не просто вычеркнутых из жизни, а десять лет наполненных каждодневным страданием существования в зарешеченном мире. И это наказание за всего лишь минутную глупость, идиотскую мальчишескую гордость, что не позволили вовремя отойти в сторону… Нет, надо бежать отсюда! Бежать, во что бы то ни стало, пока еще не поздно! Бежать!

Захваченный этой суматошной мыслью, он вскинул голову и уперся глазами в насмешливое лицо Кастета. На губах вожака играла ехидная улыбка, казалось, он как в раскрытой книге прочитал все, что творилось в Вовкиной душе, и теперь презрительно улыбался, смеясь над его слабостью, осуждая за трусость. Ноги готовые еще секунду назад понести его прочь, будто приросли к полу, даже за все богатства этого мира он не смог бы сделать ни одного шага под этим пристальным взглядом.

— Не ссы, молодой, все нормально будет. Не в первый раз, — криво ухмыльнулся Кастет, подмигнув ему левым глазом.

— Угу, — нашел в себе силы как можно безразличнее выдохнуть Вовка и отвернулся, чтобы не видеть выражение глаз вожака.

Прижавшись горящими щеками к пыльному, но приятно холодному стеклу он следил за тем, как медленно поплыл назад заплеванный серый перрон. Электричка уносила его вперед, туда, где ждало переломное испытание, отрезающее дорогу назад, открывающее новый этап жизни.

— Эй, дэвишка! Э, куда так бежишь, да?

Гортанный кавказский акцент, с которым была произнесена полная наглой развязности фраза, заставили Вовку дернуться и закрутить головой. Ту, к которой были обращены эти слова, он увидел сразу же, высокая эффектная блондинка с подтянутой спортивной фигурой и роскошной гривой рассыпавшихся по плечам волос, гордо подняв голову, шла от метро. Трое кавказцев стояли около потянувшихся вдоль улицы ларьков, торговавших всякой всячиной. Один из них заросший до самых глаз густой черной щетиной, отлепился от ларечной стены, которую подпирал спиной и двинулся наперехват. У Вовки сладко екнуло и замерло сердце. Он в доли секунды представил себе, как было бы здорово сейчас ухватить наглого горца за шкварник и, отшвырнув в сторону, любезно подать руку прекрасной даме. Потом грозным взглядом пригвоздить к асфальту дернувшихся было дружков поверженного врага, и поцеловать руку восторженно глядящей на него прекрасной незнакомке. Он даже шагнул было вперед. Но к счастью вовремя вспомнил, что подобный подвиг, наверное, мог бы совершить кто-нибудь из любимых киногероев, весь увитый мышцами мастер единоборств, а вот ему, к сожалению, такое точно не под силу. И вряд ли звероподобный кряжистый здоровяк кавказец, даже внимание обратит на такую мелкую помеху, как хилый мальчишка со скрипичным футляром в руке. А если уж обратит, то не ко времени выступившему скрипачу уж точно не поздоровится.

— Оставьте меня! Что вы себе позволяете?!

Пытавшаяся просто игнорировать любвеобильного сына гора блондинка, все же вынуждена была его заметить, когда волосатая клешня уцепила-таки ее за локоть.

— Э, зачэм так говорышь?! Зачэм вырываишься? — укоризненно качнул головой здоровяк. — Нэ нада, рваться! Пайдем вина выпьем, посыдым, пагаварым…

Он настойчиво тянул упирающуюся блондинку в сторону располагавшегося поодаль уличного кафе. Дружки подбадривали его гортанными возгласами на непонятном Вовке языке и вполне понятными движениями рук и бедер. Блондинке жесты, похоже, тоже были ясны, поскольку она залилась до корней волос краской и отчаянно вырывалась из рук галантного ухажера. Тот в ответ лишь смеялся, легко пресекая все потуги слабой девушки обрести свободу и постепенно метр, за метром таща ее за собой в сторону от оживленной улицы.

Люди шли мимо сплошным потоком. Шли старательно отворачиваясь, чтобы не видеть умоляющих взглядов девушки, делали вид, что донельзя увлечены чем-то на другой стороне проспекта, а потому не слышат и не видят, того что происходит здесь, совсем рядом, обтекали будто волны неприступный утес кавказца и упирающуюся блондинку, а вместе с ними и застывшего в ступоре худосочного гимназиста со скрипичным футляром в руке. Вовка с надеждой смотрел на спешащих мимо мужчин, многие из них суровостью комплекции ничуть не уступали кавказцу, вот только они не замечали его взгляда, уставясь себе под ноги, или на крыши окрестных домов, озабоченно ускоряя шаг. То, что творилось на проспекте, было не их делом. Их никто не трогал, и ладно, а там хоть трава не расти. У всех свои проблемы, и никому нет дела до чужих. Вовка смотрел в эти наигранно равнодушные пустые лица и чувствовал, как откуда-то из глубины души клокочущей пеной поднимается дикая, не рассуждающая, не соизмеряющая сил ярость. Он уже знал, что не сможет выдержать роль пассивного наблюдателя до конца. Как бы там ни было, что бы ни случилось потом, это будет все равно намного лучше, чем, если он не предпримет ничего. Иногда лучше получить самые страшные побои, чем чувствовать себя трусом и подлецом, презирать и казнить себя за это. Физическая боль куда как легче, чем боль моральная. Но все равно ему было страшно. Страшен был звероподобный кавказец, пугали его гогочущие дружки, но терпеть больше не было сил. Пена бешенной первобытной злобы, бушевавшей внутри, настойчиво требовала выхода. Он крепко зажмурил глаза и сделал шаг по направлению к кавказцу и корчащейся в его руках блондинке. Маленький шажок, определивший всю его дальнейшую жизнь. Так переступая грань, шагает в открытый самолетный люк молодой парашютист, совершающий первый прыжок.

— Ты чего пристал к женщине, бачок сливной? Не видишь, она не хочет?! — голос прозвучал прямо у него над головой.

Говоривший лениво, со спокойной иронией, растягивал гласные, совершенно не московский, провинциальный диалект.

Вовка удивленно открыл глаза. Двое крепких наголо обритых парней остановились совсем рядом, презрительно рассматривая оторопевшего от неожиданного вмешательства кавказца.

— Ну, чего вылупился, обезьяна черножопая? Отскочил от девочки, резко!

Тот, что был повыше, для убедительности притопнул армейским ботинком с высоким берцем. Глухо звякнула об асфальт подковка. Вовке по глазам резанули немыслимой белизной форсисто болтающиеся шнурки ботинка. Второй бритоголовый с изуродованной рваным шрамом щекой мрачно набычился, сунув руку в карман подвернутых внизу синих джинсов. Карман явно был не пустой и угрожающе оттопыривался. На черной футболке обтягивающей мощный торс белели буквы «Я — русский», на заднем плане взлетал, расправляя крылья журавель. Вовка глядел на нежданных защитников во все глаза, не в силах оторваться. Почему-то они казались ему сейчас сродни древним богатырям, огромными гороподобными гигантами, и он искренне удивлялся, почему же кавказец не бежит от них в ужасе.

Кавказец же бежать и не думал, не таков горский менталитет, что бы склоняться перед кем бы то ни было, особенно, когда на тебя смотрят твои же соплеменники. Болезненно охнувшую блондинку он, правда, тут же отшвырнул, нечего делать женщине в мужских разборках. Сейчас предстояло гораздо более интересное развлечение, подходящую длинноногую самку потом найти будет не трудно, благо их здесь достаточно бродит. А вот заступаются за них гораздо реже и подобное покушение на его неотъемлемые мужские права должно быть подавлено на корню. Кавказец искренне считал этот населенный жалкими трусливыми мужчинами и похотливыми женщинами город своей добычей. И был, в общем, не так уж далек от истины, тем, кто приставлен был защищать этих, не могущих самостоятельно постоять за себя баранов, он и его братья щедро платили, остальных запугивали, так что могли творить здесь все, что хотели. Такое положение дел его как нельзя более устраивало, и любое покушение на устоявшийся порядок он воспринимал, как личное оскорбление и брошенный ему вызов. А лишний раз бросать вызов Саламбеку Сатуеву не рисковали даже его сородичи — чеченцы, знали, добром не кончится. Что уж тут говорить о каких-то слабых в поджилках гасках, пусть даже у них трижды воинственный вид и бритые головы, не таких в бараний рог гнули.

Утробно взревев, будто атакующий слон, кавказец рванулся к обидчикам, замолотил огромными кулачищами не тратя времени на предисловия. Он вовсе не обладал отточенными навыками спортсменов-единоборцев, атаковал беспорядочно, делая ставку на ярость и сокрушительный напор, но при его массе никакие особые ухищрения и не требовались. Попадание пудового кулака в цель автоматически означало для незадачливого оппонента как минимум тяжелое увечье. Однако в этот раз все вышло строго наоборот. Первым оказавшийся на его пути Шрам и не подумал спасаться бегством, или падать под тяжелыми ударами. Ловко нырнув под свистнувший в воздухе кулак, он вдруг возник сбоку и сзади от потерявшего его из виду Саламбека, и пока чеченец, яростно рыча, разворачивался к перехитрившему его противнику, вырвал из кармана правую руку. Тускло блеснула на солнце серой сталью мощная крестовая отвертка с удобной резиновой ручкой.

— Гр-ра! — взревел чеченец, когда стальной стержень легко пробив льняную рубашку, глубоко вошел ему в печень.

Истошно закричала некрасиво кривя рот и прижимая ладони к щекам, все еще не поднявшаяся на ноги блондинка.

Сначала Саламбек даже не понял, что с ним произошло. Отчего все тело пронзила острая вспышка невыносимой боли, яркой световой гранатой разорвавшейся в голове, на миг ослепившей и оглушившей его. Потом вдруг разом ослабли такие мощные и всегда послушные мышцы. Он хотел ударить русского локтем, но отчего-то не смог даже поднять руку. Хотел развернуться к нему лицом, но ноги подломились в коленях, отказываясь держать его тело. Что-то горячее потекло в пах и дальше по бедрам. Саламбек почувствовал, что мир вокруг стремительно закружился, как в далеком детстве, когда он ездил с отцом на ярмарку в довоенный еще Грозный и катался в парке на каруселях. Он еще успел удивиться, такому яркому детскому впечатлению вдруг ни с того, ни с сего всплывшему сейчас из глубины памяти. Потом вспомнил про бритоголового русского, поискал его глазами, но не нашел, зато почувствовал, как сзади его подхватили под мышки чьи-то сильные руки, помогая осторожно опуститься на асфальт. Асфальт оказался теплым и мягким, нагретым летним солнцем, почти таким же теплым и мягким, как трава на высокогорных лугах, и солнце было таким же нежным и ласковым, гладило его лицо своими лучами, и Саламбек, потянулся за этой лаской, закрыв глаза и постепенно проваливаясь в темноту.

Когда кавказец бросился в атаку, Вовка весь сжался от страха за посмевших вступиться за блондинку парней. Все-таки он был очень силен и страшен, этот дикий сын гор и сразу было понятно, что его врагам, как минимум не поздоровится. Однако бритые ничуть не испугались. Тот, что со шрамом уверенным плавным движением скользнул навстречу врагу, ловко избегая разящих ударов, извернулся немыслимым образом, будто прилипнув к кавказцу в извращенном сладострастном объятии. А потом похожий на огромную гориллу, заросший волосами горец, вдруг пошатнулся, закачался и едва устоял на ногах. Бритоголовый заботливо поддержал его под мышки и аккуратно усадил на асфальт. Сидеть кавказец, правда, тоже не смог и тут же мягко завалился на бок.

— До встречи в аду, обезьяна! — ухмыльнулся второй бритый, так и не принявший участия в схватке.

От ларьков им навстречу рванулись товарищи кавказца, у одного в руке блеснул нож. Видимо, до последнего момента горцы не считали нужным вмешиваться в конфликт, веря, что славяне, как обычно разбегутся при виде разъяренного Саламбека. Но что-то пошло явно не так, то ли славяне попались неправильные, то ли сам Саламбек оплошал, только факт был налицо, их брат лежал без чувств, завалившись на покрытый чахлой городской травой газон, а оба бритоголовых были целехоньки. Меж тем, русские, похоже, не замечали нависшей над ними новой угрозы: тот, что со шрамом, увлеченно протирал носовым платком побуревшую отвертку, второй что-то деловито советовал ему, повернувшись к приближающимся чеченцам спиной. Вооруженный ножом был уже всего в нескольких метрах, еще три-четыре секунды и он нанесет удар в спину. Он не будет предупреждать врага, окликать его и предлагать повернуться, такие фокусы хороши для красивых рыцарских романов, а отнюдь не для уличной драки. Тут нужно использовать любое преимущество над противником, а прав будет тот, кто останется стоять на ногах. Рука, сжимающая нож уже пошла в замах, удар в который будет вложена вся инерция бега и немалый вес тела, окажется страшным, если даже не убьет на месте, то в любом случае надежно выведет из строя. Вовка с неожиданной ясностью осознал это в тот момент. И сделал единственное, что мог в данной ситуации. Сам потом себе удивлялся, но сделал. С громким полувизгом, полукриком он метнулся под ноги набегающему чеченцу. Сжимаясь в комок ударил его плечом в колени, проехался локтями по обдирающему кожу зернистому асфальту, не чувствуя боли, непередаваемой музыкой слыша ударившие в уши злобные ругательства. Остро воняющая потом тяжесть навалилась на него, он запутался в чужих ногах, сжался в комок, силясь спрятаться, укрыться, от того, что происходит вокруг. А где-то над головой яростно хрипела злая матерщина, слышались глухие удары и вскрики боли. И вдруг все кончилось. Чья-то сильная рука вздернула его за шиворот на ноги, прямо перед глазами оказалось лицо одного из бритоголовых, щедро перемазанное струящейся из носа крупными сгустками кровью.

— Живой?

Он поспешно закивал, хотя вовсе не был в этом до конца уверен.

— Хорошо. Тогда ноги в руки и айда за нами. Ну, быстрее! Не тормози!

Какое-то время его просто волокли по загаженным подворотням, проходным дворам, нескончаемому лабиринту дворов-колодцев, трущоб, заборов и тупиков. Потом он, немного придя в себя, уже бежал сам, бежал, превозмогая нещадное колотье в боку, жадно хватая воздух распяленным ртом, стараясь не отстать от пыхтящих впереди бритоголовых.

Остановились неожиданно, как раз в тот самый момент, когда Вовка уже всерьез думал, что больше не выдержит, этого стремительного бега с препятствиями по грязным задворкам, о существовании которых он даже не подозревал до сегодняшнего дня. Оба бритых тоже запалено дышали, видно и им пробежка далась нелегко.

— Пику скинул? — сдавленно прохрипел тот, что повыше.

— Обижаешь, начальник, — ухмыльнулся в ответ Шрам. — Давно уже.

Высокий тоже расплылся в улыбке, демонстрируя ряд металлических коронок на месте передних зубов. Переминавшегося с ноги на ногу рядом с ними Вовку они будто бы вовсе не замечали. Наконец железнозубый повернулся к нему, проехался жесткой пятерней по волосам.

— Спасибо, малой. Если бы ты чертям в ноги не кинулся, не знаю, что и было бы. Не заметили мы их вовремя, думали этот черножопый один куражился. Самостоятельно.

— Молодца, братишка, с нас при случае сто грамм и пончик, — поддержал товарища Шрам, криво улыбаясь одной половиной лица.

Вовка только теперь рассмотрел, какая у него кривая и неестественная улыбка. Располосованная бугристым, плохо сросшимся рубцом левая щека оставалась совершенно неподвижной, и лишь правый уголок рта полз вверх, превращая лицо в перекошенную гротескную маску. По идее это должно было смотреться отталкивающе и уродливо, но видимо из-за тепло глянувших на него больших серых глаз, опушенных неожиданно длинными, как у девушки ресницами, улыбка показалась ему доброй и открытой. Видимо поэтому, когда железнозубый, еще раз потрепал его по волосам и, кивнув на прощание мол, бывай, брат, развернулся, собираясь уходить, Вовка, набрался смелости уцепить того, что со шрамом за руку. Парень недоуменно обернулся, и Вовка, торопясь, пока тот не отмахнулся от него как от надоедливой мухи, захлебываясь от волнения выпалил:

— Ребята, а вы кто? Я тоже хочу, так как вы… С вами… То есть, я хотел сказать…

Он замолчал, не умея выразить словами теснившиеся в груди чувства, боясь, что ошибся и все не так понял, но вместе с тем надеясь, что все это неслучайно, что наконец-то обрел единомышленников. Шрам несколько секунд внимательно вглядывался в его раскрасневшееся лицо, а потом, повернувшись к своему товарищу, нерешительно произнес:

— Слышь, Кастет, а паренек-то похоже стоящий… Как думаешь? Нам молодая поросль нужна… Смену себе растить надо…

Вовка с надеждой глянул в мрачное оценивающее лицо железнозубого Кастета. Тот укоризненно качнул головой:

— Вот всегда ты так, Меченый, так и норовишь кого-нибудь на улице подобрать, да на груди пригреть. Только думать же надо, это тебе не котенок бездомный, а человек, пусть маленький еще, да глупый. Но человек со своими мыслями, желаниями и идеями, а ты его уже норовишь к нам записать. Так это только в пионеры всех подряд одним чохом принимали, а тут личное осознание требуется, желание и понимание…

— У меня есть, — затараторил, торопясь убедить железнозубого Вовка. — У меня есть желание, есть понимание… Я с вами хочу…

Больше всего на свете он боялся, что эти двое сильных взрослых парней сейчас развернуться и бесследно исчезнут из его жизни, потому был готов буквально на все лишь бы они признали его право быть рядом с ними. В конце концов, разве не он так мужественно помог им только что справиться с кавказцами. Они сами говорили, что без него бы не обошлись. Так чего же они теперь раздумывают, а этот самый Кастет вообще смотрит подозрительно, будто на врага?

— Чего ты с нами хочешь? — устало вздохнул железнозубый. — Сам не знаешь о чем речь, а туда же, возьмите меня, я хочу… Куда ты хочешь?

— Я это… Ну… — Вовка еще раз оценил черные футболки парней, красноречивую надпись «Я — русский» у Меченого и более непонятную, но тоже будящую в воображении какие-то смутные ассоциации, «Нет цветным революциям» у Кастета, и наконец, решившись выпалил: — Я хочу защищать русских, за Русь, за страну! Только я не знаю, что делать… Возьмите меня к себе, я не подведу, правда!

— Слыхал, Кастет? — мотнул головой Меченый. — Я же говорю, наш парень. Я своих нутром чую.

— Да уж, на ментовскую прокладку вроде не похож, хотя кто знает… — все так же угрюмо протянул Кастет, но в глубине его нарочито строгих глаз уже плясали ясно видимые Вовке веселые огоньки. — Ладно, малой, считай, уговорил. Диктуй контактный телефон, я тебе на днях позвоню. Там все и решим.

Замирая от счастья, Вовка продиктовал телефонный номер, Кастет деловито записал его на извлеченный из кармана джинсов потертый дешевый мобильник и удовлетворенно кивнул:

— Ну, бывай, молодой, до связи!

Вовка потянул было новым знакомым руку для прощального мужского пожатия, в эту минуту он сам себе казался взрослым и солидным, потому такой жест по его пониманию как нельзя соответствовал моменту. Однако ближе к нему стоявший Меченый с усмешкой отстранил его ладонь и пожал локоть.

— Привыкай, молодой, у нас здороваться и прощаться принято только таким образом.

Удивленный Вовка перечить не посмел и неловко перехватил под локтем протянутую руку Кастета, вызвав взрыв доброжелательного смеха.

— Ничего еще научишься, будет случай!

Кастет позвонил только через два дня, и все это время Вовка провел будто на иголках в ожидании его звонка, удивляя родителей, первым бросался к телефону, уходя из дома, строго наказывал обязательно поднимать трубку и если его будут спрашивать точно записать все что скажет позвонивший. И вот, наконец, свершилось. Он сразу узнал железнозубого по голосу, и от первых же его слов сердце ухнуло куда-то вниз, провалившись в желудок, Вовка и сам не ожидал, что так сильно разволнуется. Он едва мог связно говорить, постоянно заикался и переспрашивал, чем вскоре довел собеседника до настоящего раздражения.

— Короче, записывай адрес, подъедешь, там и пообщаемся, — отрезал в конце концов Кастет и продиктовав улицу и номер дома повесил трубку.

К месту встречи Вовка летел как на крыльях, ничуть не заботясь о том, что внезапная поездка на другой конец города полностью срывает его весьма плотный жизненный график. Оно и понятно, в конец обрыдшие уже занятия в музыкальной школе, по важности и эмоциональной насыщенности не шли ни в какое сравнение с предстоящей встречей. «Подумаешь, ну совру завтра что-нибудь!» — окончательно решил он для себя возникшую проблему и тут же позабыл о ней, захваченный предвкушением ждущего впереди эпохального события.

Кастет ждал его во дворе старой облезшей четырехэтажной хрущевки с неряшливыми, завешанными стираным бельем балконами и мутными от пыльной грязи окнами. Он сидел на покосившейся лавочке у подъезда и вполне мирно пыхтел сигаретой. Сегодня в облике защитника Руси не было ничего героического и угрожающего, самый обычный парень, каких полно в любом московском дворе. Даже бритый наголо череп не смотрелся чем-то выдающимся на фоне простецкого спортивного костюма и домашних тапочек на босу ногу. Просто молодой бездельник вышедший покурить в свое удовольствие перед подъездом, подышать свежим воздухом пополам с никотином. Однако Вовку мирный облик его визави обмануть уже не мог. Видели совсем в других ситуациях! Подойдя, он, еще чуть робея, протянул для приветствия руку, тем самым опробованным в прошлый раз способом, и Кастет привычным жестом пожал ему локоть, мимоходом похвалив:

— Молодец, быстро схватываешь!

— А я вообще способный, — задиристо вздернув подбородок, ответил Вовка, подпустив в голос тщательно выверенную нотку легкой наглецы.

— Ну-ну, посмотрим… — по лицу Кастета скользнула мимолетная тень улыбки. — Ладно, нечего здесь сидеть. Приглашаю в гости.

Недокуренная сигарета ловким щелчком пальцев была отправлена в примостившуюся рядом урну, а сам бритоголовый до хруста в спине потянувшись, поднялся с лавочки и зашагал к подъезду. Шел, даже не оборачиваясь, абсолютно уверенный, что Вовка тут же последует за ним. Конечно, домашний мальчик Вова когда-то в раннем детстве имел беседу с родителями на тему недопустимости хождения на квартиры незнакомых людей, но сейчас явно был не тот случай, потому помявшись несколько секунд он все же шагнул на ступеньки крыльца. Ободранная рассохшаяся дверь, снабженная неожиданно мощной пружиной хлопнула за его спиной, навсегда отрезая выход обратно в прошлую беззаботную, простую и ясную жизнь. Вот только в тот момент Вовка еще не понимал этого. А если бы понимал, то возможно бросился бы тут же обратно. А может быть и нет… Как знать?

Жил Кастет на третьем этаже в маленькой двухкомнатной квартирке. Несмотря на бедность обстановки и явную нужду хотя бы в косметическом ремонте, в квартире царили чистота и порядок, все вещи были аккуратно разложены по местам, создавая впечатление нахождения не в жилом помещении, а в отлично отлаженном производственном цехе, библиотеке или операционной. Порядок, конечно, дело хорошее и нужное, но конкретно здесь его было явно чересчур. Вовка даже остановился в нерешительности посреди прихожей, опасаясь что-нибудь задеть, или ненароком испачкать. Чутко уловив его настроение, видимо не впервые сталкивающийся с подобной реакцией гостей Кастет успокаивающе буркнул через плечо:

— Не обращай внимания. Это мать моя извращается. Совсем сдвинулась на чистоте. Ходишь, как по музею. Потопали в мою берлогу. Да, чуть не забыл, разуваться не надо.

Подавая гостю, пример он бесцеремонно зашлепал пыльными тапочками по натертому до зеркального блеска паркетному полу. Вовке ничего не оставалось делать, как последовать за ним. Правда он все же старался идти чуть ли не на цыпочках, чтобы лишний раз не следить.

Берлога Кастета располагалась сразу за большой комнатой игравшей роль зала и являла по сравнению с ней разительный контраст. Сразу было понятно, что в этих двух комнатах живут совершенно разные люди, у каждого из которых имеется свой собственный мир, куда соседу ход заказан. Первое на что натыкался взгляд в комнате Кастета был огромный рисованный красками плакат, в центре которого стоял бритый наголо парень в высоких черных ботинках, сжимающий в правой руке бейсбольную биту, левой рукой он обнимал светловолосую девушку, прижимающую к груди младенца, рядом с ней присел на корточки рабочий в спецовке и оранжевой строительной каске, справа от бритоголового замер солдат в камуфляже. На заднем фоне дымили заводы, шли по полям комбайны, и вставало из-за горизонта ярко-оранжевое солнце. Над солнечными лучами кроваво-красными буквами горел девиз: «Когда мы вместе, нам все по силам!» Вдоль стены тянулись плотно заставленные книжные полки, сбоку притулился компьютерный стол с отражающим стремительно несущееся навстречу звездное небо монитором. У дальней стены аккуратно заправленная кровать, над ней крупномасштабная карта России, испещренная непонятными пометками и маленькими бумажными флажками на булавках. Особое внимание Вовки привлекли три пары белых шнурков повязанные на три вбитых прямо за дверью гвоздика. Еще один гвоздик вбитый рядом, сейчас пустовал, пока только ожидая свою пару. Уловив его взгляд, Кастет криво ухмыльнулся, непонятно заявив:

— Смотри, смотри, молодой, когда-нибудь и у тебя такие будут…

Вовка счел за лучшее более подробно не расспрашивать, что-то подсказывало ему, что за этими на первый взгляд вполне безобидными предметами кроется какая-то мрачная тайна, которую, если уж совсем честно, ему не слишком-то хотелось знать.

— Присаживайся, — Кастет махнул рукой в сторону мягкого кресла с пепельницей на подлокотнике.

Вообще, судя по въевшемуся в стены и мебель крепкому табачному духу можно было легко догадаться, что хозяин берлоги не часто утруждает себя выходами на улицу для перекура. Некурящий Вовка слегка поморщился, но изо всех сил старался не показывать вида, что ему неприятна затхлая прокуренная атмосфера. Кастет, небрежно скинув тапочки, с ногами забрался на кровать и, видимо сочтя на этом прелюдию достаточной, огорошил в Вовку лобовым вопросом:

— Ну и что к нам привело?

— Ну я… Это… В общем…, - жалко замямлил Вовка, чувствуя, что и в самом деле никак не может четко сформулировать, что он собственно забыл в этой провонявшей табаком берлоге.

— Желание бороться за русскую национальную идею, наверное, — пришел ему на помощь едва заметно усмехающийся Кастет.

Вовка облегченно вздохнув, быстро закивал, строго говоря, эфемерная национальная идея была не совсем тем, что он имел в виду, но сейчас он готов был согласиться и на это.

— А ты хоть отдаешь себе отчет, к кому именно желаешь присоединиться в этой борьбе? — теперь в вопросе звучала неприкрытая ирония.

Может быть, именно реагируя не нее, Вовка неожиданно даже для самого себя набычился и, резко кивнув головой, брякнул:

— Отдаю!

— Да ты что?! — притворно восхитился Кастет. — Так кто же мы тогда, по-твоему, такие? Просвети, сделай милость!

— Ну… Это… — вновь замямлил Вовка, чувствуя себя полнейшим идиотом.

— Ладно, не пыжься, — взмахом руки прервал его терзания хозяин берлоги. — Ты этого знать просто не можешь. Ибо привели тебя сюда не политические убеждения, а просто инстинктивный протест против засилья чуркабесов и цунарефов, наводнивших наш город. Ты просто впервые встретил тех, кто реально им противостоит и потому по молодой горячности тут же решил к ним присоединиться, не раздумывая над их мотивами и политической платформой. Так?

Вовка обреченно кивнул. Мало того, что все было действительно именно так, он еще и поражен был неожиданно правильной и грамотной речью, услышать которую от уличного бойца никак не ожидал. Наслаждаясь произведенным эффектом, Кастет несколько томительных секунд молчал, а потом рубанул резким как выстрел вопросом:

— О скиндхед движении что-нибудь слышал?

Огорошенный Вовка вновь смог лишь кивнуть, да жалко пискнуть:

— Это которые Гитлеру поклоняются…

— Чего? — в голосе Кастета мелькнули жесткие металлические нотки. — Не повторяй чухню, если сам не разбираешься! Поклоняются идолам и богам. А скинхеды просто чтят память Гитлера, как одного из величайших арийских вождей. Понятно?

— Понятно, — робко пискнул Вовка. — Но ведь Гитлер, он того… Ну, это…

— Что «того», что «это»?! Сейчас ты мне будешь говорить, что Гитлер маньяк и убийца, развязавший самую кровавую войну в истории человечества, рассказывать о миллионных жертвах нашей страны в этой бойне и нести прочий пропагандистский вздор изобретенный фальсификаторами истории. Так? Так… Потому можешь не трудиться, все аргументы, которые ты можешь привести, мне прекрасно известны. Заодно и время сэкономим.

— А что, разве это не правда?

— Представь себе, нет. Точнее, правда, конечно, но далеко не вся. Вот как ты, например, считаешь, какой был выход у разгромленной в первой мировой войне Германии, разоренной униженной аннексиями и контрибуциями. Что она могла сделать, чтобы подняться с колен? Могло ли с этой задачей справиться продажное демократическое правительство, состоявшее сплошь из безыдейных казнокрадов, воров и взяточников?

— Ну, я не знаю, — осторожно протянул огорошенный таким жарким натиском Вовка.

— А тут не надо знать. Ты просто подумай. После поражения в войне к власти в Германии пришли демократы. Страна лежала в руинах, производство уничтожено, вся инфраструктура разрушена, золотой запас разграблен победителями. Отрезаны плодородные земли за Рейном. Казалось бы, государство полностью уничтожено, поставлено на колени. Да еще и наверху оказалась продажная клика мерзавцев и ублюдков, озабоченных лишь собственным безбедным житьем, набиванием карманов, за счет обнищания и гибели своего народа. Как ситуация, ничего не напоминает?

Вовка молча закивал головой, напоминает, а то как же, даже ходить далеко не надо, выгляни в окно, увидишь ту же картину.

— То-то же, — довольно улыбнулся Кастет. — Верно схватываешь, молодой. Сегодня мы почти в том же положении. Тоже проиграли войну, пусть не горячую, а холодную, но последствия ее не менее тяжкие. Правит нами та же самая продажная элита, для которой мы лишь быдло, рабочие скоты, которых нужно как можно эффективнее доить, добывая себе безбедную жизнь. Как думаешь, если вдруг сейчас откуда-нибудь с неба на Россию свалится золотой дождь, ну не знаю, прилетят вдруг добрые инопланетяне и подарят президенту самородок весом в сто пятьдесят тонн. Если такое случится, станем мы с тобой жить лучше?

— Станем, наверное, денег же больше будет, — неуверенно проговорил Вовка, во все глаза глядя на пылающее вдохновением и праведным гневом лицо Кастета.

— Хрен там! — торжествующе воздел палец к потолку тот. — Не станем, даже не надейся. Все будет разворовано той самой продажной элитой, что окопалась наверху. Просто они станут еще богаче. У них появятся золотые унитазы в туалетах и обои, отделанные натуральными бриллиантами, а нищие в подворотнях все так же будут умирать от голода и болезней. Не в деньгах дело, брат. Мы с тобой живем в самой богатой в мире стране! Но власть в ней захватили воры и ублюдки, вот в чем загвоздка. Как может быть так, что у нас чуть ли не самый низкий уровень жизни среди европейских стран, а Москва один из самых дорогих городов мира? Откуда деньги у тех, кто здесь живет, а? Как может быть так, что все иностранные курорты, просто стонут от сказочно богатых «новых русских», а учителя, врачи, офицеры едва не умирают с голоду. Где справедливость?

Вовка потерянно молчал, оглушенный убийственной простотой приведенных аргументов.

— Нет такого понятия «разруха», точнее есть, только это термин не объективный, а субъективный. Находящийся в людских головах. Как говорил профессор Преображенский, если я начну мочиться мимо унитаза, у меня в туалете наступит разруха. Так и здесь. Нет объективных причин для бедности, есть субъективное неправильное распределение богатств страны, выгодное окопавшимся наверху уродам.

— А причем здесь Гитлер? — все же сумел вставить фразу в монолог увлекшегося скина Вовка.

— Гитлер причем? А вот причем! В тридцатые годы, придя к власти в Германии, он дал своей стране национальную идею. Ту, что и обеспечила невиданный экономический подъем, впоследствии и давший возможность для ведения победоносных войн. А что такое национальная идея? Это в первую очередь единство по национальному признаку. То есть немецкий бродяга, ближе немецкому банкиру, чем, к примеру, другой банкир, но француз, или там англичанин. Понимаешь? Единство нации, направленное на созидательную работу ради ее величия. Когда правящая элита думает не о своем благополучии, а о процветании своей нации, читай своего народа, а значит и самой страны. Чувствуешь разницу? Это когда капиталист сознательно идет на сокращение личной прибыли, лишь бы обеспечить в достаточной мере своих рабочих, а те в ответ поднимают производительность труда до заоблачных высот. Это когда никто не смеет воровать у нации и страны, а тех, кто пытается это делать осуждает не только формальный суд, но и все сограждане. Когда вору и казнокраду никто не подаст руки, не захочет с ним общаться ни за какие деньги, потому что украл он не у абстрактного государства, а украл у народа, у нации, у тебя лично, как ее части. Ощущаешь разницу подходов? Весь феномен германского чуда был в создании новой бескорыстной правящей элиты, той, что смогла организовать и повести за собой народ к сияющей цели величия нации. Вот именно в этом и есть величайшее проявление гения Гитлера, как политика и организатора. Так почему же не использовать его опыт? Не отдавать должное его заслугам? Только потому, что он воевал против нашей страны?

— Но ведь это не все, — попытался возразить Вовка. — Были ведь еще концлагеря, Хатынь, геноцид покоренных народов.

— Не вали все в одну кучу, — наставительно произнес Кастет, сурово сдвинув брови. — Тут однозначного ответа нет. Замечу лишь, что товарищ Сталин в свое время устроил ничуть не меньший по масштабам геноцид собственного народа, что, по-моему разумению, гораздо отвратительнее и чудовищнее, тем не менее многие до сих пор считают его величайшим вождем всех времен и народов. А концлагеря, да, существовали, это факт, но подобные перегибы ничуть не умаляют заслуг фюрера в деле борьбы против мирового сионизма, за чистоту арийской расы. Кстати основные зверства при этом совершали не столько сами немцы, сколько предатели и наемники из числа самих покоренных народов, лишний раз доказывая тем самым, что они и есть именно недочеловеки о которых и писал в своей брошюре доктор Геббельс. Унтерменши.

Вовку несколько покоробила такая трактовка вопроса, уж что-что, а ужас нацистских концлагерей, бывших истинными фабриками смерти, у него никогда не повернулся бы язык назвать просто «перегибами». Да и сама личность бесноватого фюрера в его представлении отнюдь не соответствовала тем сверкающим доспехам спасителя белой расы и гениального политика, в которые упорно облачал бывшего ефрейтора Кастет. Однако сегодня он решил не спорить и выслушать оппонента до конца, лишь подбросив ему пару вопросов на засыпку, долженствующих более-менее прояснить его позицию.

— Ну ладно, оставим Гитлера, тут мне вроде бы все понятно. Я вот про разных там мигрантов хотел спросить, с ними-то вы боретесь, правда?

— Правда, — разочарованно буркнул Кастет, явно недовольный столь пренебрежительным отношением к теме величия нацистского вождя. — Они же тоже представители низшей расы. Недочеловеки. А благодаря нашему антинародному правительству эти дикари сейчас поднимают голову, захватывают наши города, вытесняют русских с рабочих мест, пытаются контролировать розничную торговлю. А самое страшное, что они тут же начинают подтягивать сюда своих родственников, друзей, знакомых. Стоит одному чуркобесу закрепиться в русском городе, как не успеешь оглянуться, а он уже перевез сюда еще десятка полтора. Им же на хер ничего не надо, могут всем гуртом в однокомнатной квартире жить и на полу спать все вперемешку. А наши продажные менты их за взятки прописывают. Потом смотришь, а дети этих уродов уже бьют себя копытом в грудь, мы, мол, тут коренные жители, родились здесь и выросли, а значит это наша земля, мы здесь хозяева. Ну и творят само собой что хотят, пользуются тем, что менты у нас за копейки покупаются.

— Вот и я так думаю! — с горячностью подхватил Вовка. — Надо как-то положить этому конец! Надо собрать митинг, раскрыть людям глаза! Надо написать открытое письмо правительству! Донести до него народную волю!

— Ага, — презрительно скривился Кастет. — А еще обратиться в ООН, позвонить президенту Соединенных Штатов и в Лигу сексуальных реформ, им тоже интересно узнать будет. Не мели ерунды, молодой!

— Почему ерунды? — обескуражено развел руками Вовка, беспомощно глянув на заострившиеся вдруг жесткие черты лица сидящего напротив скина.

— Потому, — отрезал тот. — Ты что думаешь, правительству это все неизвестно? Думаешь, они там не в курсе про растущее влияние землячеств, про этническую преступность, про то, что в автономиях потихоньку разворачивается травля русского населения? Да они больше нас с тобой знают и все прекрасно понимают, вот только делать ничего не будут.

— Но почему? Они же тоже живут в этой стране, их дети ходят по тем же улицам, где устраивают беспредел кавказцы! Почему они ничего не будут предпринимать?

— Потому! Потому что этот процесс приносит им деньги! Потому что эти мутанты полностью уже переродились и мыслят другими категориями. Если кто из них и был русским по рождению, то давно уже позабыл об этом и спокойно продает своих соотечественников направо и налево. Дети? Да не смеши! Их дети разъезжают на престижных иномарках под охраной здоровенных мордоворотов. А когда здесь по-настоящему станет жарко и все эти Ахмеды и Мамеды заявят о своих правах на наши земли, вся эта продажная свора просто снимется отсюда и осядет где-нибудь в Монте-Карло. А мы, простые русские люди, захлебываясь в крови, будем разгребать последствия их толерантной национальной политики. Так уже было в Чечне! Там треть населения было русских, и что? Где они сейчас? Преданы собственным правительством, ограблены, убиты и изнасилованы. А этим пидорам все мало! Они тоже самое готовят для всей России. И так и будет, если не встать у них на пути!

— Так что же делать? — дрогнувшим голосом спросил Вовка. — Должен же быть какой-нибудь выход?

— Выход? — горько улыбнулся Кастет. — Выход один. Каждый должен съесть свой собственный кусок дерьма. Каждый должен чем-то пожертвовать в борьбе за свободу и независимость России. Маленький человек должен принести маленькую жертву, большой — большую. Но каждый, понимаешь, каждый должен хоть что-то сделать, а не сидеть сложа руки, ожидая чудесного спасения. Никто не даст нам избавления, не Бог, не царь и не герой, слыхал такое?

— Добьемся мы освобождения своею собственной рукой, — как завороженный продолжил Вовка.

— Вот-вот, — прервал его Кастет. — Потому мы и стараемся делать то, что можем. Бьемся с чертями, чтобы у них наша земля горела под ногами, чтобы не чувствовали они себя здесь хозяевами, понимаешь?

— Как бьемся? — неуверенно переспросил Вовка.

— Насмерть, — зло ощерился скин. — Насмерть бьемся. Это настоящая война, парень, с убитыми и ранеными. Вот только пленных здесь не берут, не принято. Такие вот дела.

Вовка заметил, как Кастет при последних словах невольно покосился в сторону висящих на гвоздиках шнурков и тоже перевел на них взгляд. Снежная белизна резко контрастировала с темно-серыми обоями.

— Вот, — тяжело выдавил скин. — За каждого наглушняк забитого черного скин покупает себе белые шнурки.

— За каждого? — Вовку передернуло, противно заныло в низу живота, показалось вдруг, что стоит он у обрыва в мрачную сырую яму, перегнувшись через край, заглядывает в ее бездонную черноту. — Так это…

— Да, — кивнул головой Кастет. — Трое на личном счету…

Сейчас, в грязном заплеванном тамбуре пригородной электрички, Вовка, глядя на спокойное и безмятежное, даже какое-то отрешенное лицо Кастета живо вспомнил тот разговор и мысленно позавидовал вожаку. Конечно, имея такое за плечами, предстоящая акция, должно быть, кажется не более чем развлекательной прогулкой, выездом на пикник. А вот у него, Вовки всерьез дергаются, пульсируя противной мелкой дрожью колени, и все мышцы будто ватные, словно он вдруг превратился в мягкую тряпичную куклу, безвольную и безобидную. Вагон мотылялся на рельсах, поезд все набирал и набирал ход, уносился вдаль бетон станционного перрона.

— Ну что, камрады, все помнят как действовать?

Кастет, хищно прищурившись, оббежал соратников внимательным взглядом.

— Д-да…, - злясь на себя за это неуместное заикание, еле выдавил Вовка.

Остальные солидно кивали, Меченый с видом оскорбленного достоинства, молча пожал плечами, стоило мол, спрашивать о такой ерунде, само собой всем все понятно.

— Хорошо. Тогда двинулись помаленьку, славяне. Перун с нами!

Упоминание древнего языческого бога-громовержца было отнюдь не случайным. Как выяснил недавно Вовка в команде большая часть бойцов совершенно серьезно придерживалась язычества, исповедуя вместо привычного на Руси православия культ покровителя воинов Перуна. Конечно, никто из них толком не знал, какие при этом должны производиться обряды и в чем собственно суть служения столь одиозному божеству, но недостаток энциклопедических знаний древних верований с лихвой возмещался горячим энтузиазмом новоявленных идолопоклонников и богатой фантазией. Как вскоре понял Вовка, культ Перуна был хорош лишь тем, что в понимании скинов как бы противопоставлял их традиционной религии, выделял из лавинообразно возросшей за последние годы в стране массы верующих, еще вчера числившихся записными атеистами. Так что показное язычество скинов в данном случае было просто своеобразной формой протеста против ханжеского использования православия лицемерными толпами «внезапно прозревших» сограждан. Однако вдаваться в тонкости древнего славянского культа, читать специальную литературу, разбираться в хитросплетениях огромного пантеона забытых ныне богов никому всерьез не хотелось, так что даже самые ярые язычники чаще всего ограничивались ношением на шее стилизованного знака «солнцеворот», да употреблением к месту и не к месту ритуальных фраз с упоминанием бога-громовержца. Вот и сейчас Кастет почти автоматически призвал на помощь древнеславянского покровителя воинов, а руки нескольких бойцов привычно нырнули за пазухи, чтобы коснуться нательных «солнцеворотов» подпитываясь от них энергией необходимой в предстоящей схватке.

В вагон заходили аккуратно, стараясь заранее не всполошить будущую жертву. Худощавый жилистый Арий неспешным прогулочным шагом направился к стоп-крану и вроде бы случайно плюхнулся на свободную лавку рядом с ним. Все теперь можно быть уверенным, что любой активист «общества защиты черномазых» сможет добраться до выкрашенной в красный цвет рукояти только через его труп. Кто-кто, а уж Арий-то парень надежный, не раз проверенный делом. Пухлощекий, с виду абсолютно безобидный увалень Клепа смешно переваливаясь с ноги на ногу, подплыл к кнопке вызова милиции и расслабленно потянувшись, облокотился рядом с ней на стену вагона. Все. Блокировка проведена чисто.

Негр вовсю идущих вокруг него приготовлений не заметил, насосавшись баночного пива, он мирно дремал на своей лавке, не обращая никакого внимания на происходящее. Пользуясь этим скины расселись вокруг него и на соседних лавках, вздрагивающий от страха и нетерпения Вовка занял позицию сзади, прямо напротив покрытого жесткими кучеряшками затылка черного. Тем не менее их маневры не остались незамеченными пассажирами вагона, бабульки-дачницы разом прекратили свои пересуды недоверчиво следя быстрыми горящими неподдельным интересом глазенками за бритыми наголо парнями, методично окружающими спящего негра. Один из потертых мужиков, долго решался, Вовка как в раскрытой книге читал по его лицу боровшиеся внутри чувства, потом все-таки встал изо всех сил стараясь казаться абсолютно равнодушным, и направился к выходу из вагона. Решил сбежать от греха подальше. Может быть, его бы и отпустили с миром, если бы не шарнирная деревянность якобы непринужденной походки, не сквозивший в каждом движении животный ужас. Обостренное чутье охотников в такие моменты улавливает чужой страх на уровне инстинктов. А перепуганный пассажир в планы Кастета никак не входил, мало ли что он может натворить с испугу, оставшись без контроля. Вдруг еще ментов надумает вызвать, расхлебывай потом. Коротким жестом вожак указал на бредущего к выходу мужика Пеплу, тот понятливо кивнул и двинулся на перехват.

— Ты куда это собрался, дядя?

Не смотря на вроде бы доброжелательный тон вопроса, тяжелая рука легшая на плечо не оставляла никаких сомнений в серьезности намерений вопрошавшего. Мужик вздрогнул всем телом и едва заметно просел в коленях.

— Да я это… Того… Покурить хотел… Вот…, - едва слышно пролепетал он, искательно заглядывая в прищуренные глаза остановившего его скина.

— Курить в электропоездах запрещено, дядя, — наставительно произнес Пепел, буравя его пристальным взглядом. — Минздрав предупреждает.

— Что-то душно мне, подышать бы… — все еще не сдавался мужик.

— Сядь, где сидел, — задушенным голосом произнес Пепел и, растянув уголки губ в больше похожей на оскал улыбке, неожиданно просительным тоном добавил: — Пожалуйста.

Трудно сказать, что сильнее подействовало: явная угроза, звучавшая в голосе скина, или эта вот мертвая улыбка, без участия остающихся холодными и злыми глаз, но мужик окончательно потеряв волю даже к пассивному сопротивлению, медленно шаркая ногами, будто враз постарев лет на десять, направился к своей лавке.

Произошедший посреди вагона короткий инцидент наконец привлек внимание и влюбленной парочки. До этого момента они увлеченно целовались, с великолепным презрением игнорируя все происходящее вокруг. Теперь, похоже, дошло. Девушка, со страхом глядя на агрессивно и целеустремленно блокирующих вагон бритоголовых, прижалась к парню, инстинктивно стараясь укрыться за его спиной. Парнишка, с виду отнюдь не атлет, все же выпятил на показ грудь и расправил чахлые плечи, однако в его беспокойно бегающих из стороны в сторону глазах Вовка без труда прочел страх. Похоже, абсолютное спокойствие в вагоне сохранял только беспечно дрыхнущий негр. Ситуацию следовало как-то разрядить и чем быстрее, тем лучше. Неконтролируемая паника среди пассажиров отнюдь не входила в планы бригады.

— Уважаемые русские пассажиры вагона! — Кастет, подняв вверх для привлечения внимания правую руку, вышел на середину грязного пыльного прохода между сиденьями.

Говорил он в полный голос, и негр наконец-то проснувшись, беспокойно заворочался на лавке, неожиданно обнаружив, что он окружен злорадно ухмыляющимися ему бритоголовыми.

— Уважаемые пассажиры, — не обращая на него внимания, продолжал меж тем Кастет. — Прошу вас сохранять спокойствие и проявить выдержку и понимание. Сейчас здесь будет проведена акция по очистке русской земли от инородной мрази, на ней паразитирующей. Никому из русских пассажиров никакого вреда причинено не будет. Потому прошу всех оставаться на своих местах и не мешать нам работать. Заранее благодарю вас за понимание и поддержку.

Пассажиры настороженно молчали, внимательно следя за вожаком скинов. Окинув их напоследок пристальным взглядом и, похоже, удовлетворившись результатами осмотра, Кастет развернулся к виновнику торжества, беспокойно ерзающему на лавке.

— Зря ты приехал из своей Африки, обезьян, — с притворным сочувствием произнес скин, придвигаясь к негру поближе. — Побьют тебя здесь.

Негр собирался что-то ответить, толстые губы даже успели шевельнуться, пытаясь вытолкнуть какие-то слова. Но стремительно свистнувший в воздухе тяжелый ботинок врезался черному прямо в ухо, заставив подавиться начатой было фразой.

— Бей!

Откуда-то сзади в воздух взлетели сразу две тяжелые ременные пряжки и обрушились на череп закрывающегося руками негра. Густо брызнула во все стороны ярко-алая кровь. Пепел, вскочив на спинку сиденья и удерживаясь руками за полочку над окном, раз за разом молотил ногой черному по лицу, по закрывающим его рукам, по плечам, по шее… Остальные тоже старались не отстать. Каждый пытался протиснуться к врагу, хоть раз приложиться тяжелым ботинком или заточенным ребром ременной пряжки. В результате скины только мешали друг другу, не давали развернуться, по-настоящему сильно ударить. Негр несмотря на град сыплющихся со всех сторон пинков и затрещин сумел все же подняться на ноги и пользуясь тем, что массой своей намного превосходил любого из нападающих рванулся в проход, силясь выскочить из ставшего смертельной западней вагона. И это ему почти удалось. Одним движением отшвырнув легкого Вжика, плечом оттолкнув Меченого, он все-таки вывалился в центральный проход, и уже совсем было наладился бежать, но ловко подставленная Кастетом подножка свалила его на пол.

— На, сука!

Кастет, высоко подпрыгнув, приземлился обеими ногами в тяжелых ботинках прямо на грудь негру. Тот утробно взвыл, в груди что-то мерзко хрустнуло, с противным хлюпом оборвалось. Отчаянно на одной визгливой ноте заверещала в углу вагона девчонка, забилась в истерике, закрывая глаза ладонями.

Вовка стоял как зачарованный, глядя на происходящее рядом. Ужас невероятно жестокого избиения парализовал его, и он впал в некое подобие ступора, смотрел на себя беспомощно замершего посреди вагона, будто со стороны. Негр уже не кричал, а лишь глухо ухал, после каждого удара, сопротивляться он больше не пытался, не пытался даже закрыться, а вошедшие в раж скины месили его упавшего тяжелыми ботинками. Будто даже не били, а просто втаптывали в пол вагона, размазывали по нему, словно делали тяжелую напряженную работу. Вовка слышал их тяжелое, хриплое дыхание, невнятный мат и короткие яростные вскрики. Они будто виноград ногами давят, пришла в голову дурацкая мысль. Он даже засмеялся коротким нервным смехом, вспомнив картину из учебника истории — древние виноделы мнут босыми ногами яркие сочные ягоды, сок струится в подставленные заранее амфоры. Здесь тоже струилось… ботинки бойцов, подвернутые синие джинсы, рукава курток, были сплошь заляпаны темными сгустками крови щедро разлетавшейся во все стороны.

— Бей!

Уставшую, замотавшуюся пару сменила другая, потом еще и еще раз. Негр больше даже внешне не походил на человека. Так, окровавленный, распухший кусок мяса. Больше на удары он не реагировал. Может быть умер? Вовка искренне пожелал, в тот момент, чтобы так оно и было. Пусть он будет мертв, пусть избавится, наконец, от этих мучений, от этой дикой боли. Колыхнулась где-то внутри робкая мысль, что все это не правильно, что вовсе не такой должна быть война за освобождение русского народа, не так должны выглядеть жертвы, и вовсе не этот невесть в чем провинившийся негр в принципе должен попасть в категорию жертв. Он даже почти понял уже в чем ошибка, неправильность происходящего, но тут его резко дернули за руку.

— Давай сюда, молодой! А ну расступись, пропустите, ну!

Раскрасневшийся, с горящими глазами Кастет, расталкивая толпящихся вокруг распластанного на полу тела скинов, тащил Вовку за собой. Бритоголовые послушно расступались, пропуская их вперед. В первый момент Вовку чуть не вывернуло наизнанку от ударившего в нос сладковатого запаха свежей крови, наверное, так должно пахнуть на бойнях, отстраненно подумал он, чувствуя как вязкий тошнотный ком, то подкатывает к самому горлу, то вновь проваливается в желудок. Все происходило будто в тяжелом предутреннем кошмаре, когда твое тело тебе будто бы и не принадлежит, не повинуется, действуя само, подчиняясь чужой и недоброй воле. Вовка все видел, все понимал, но не в силах был что-либо предпринять, ощущая себя скорее зрителем жуткого фильма, чем всамомделишным участником происходящего. Что-то говорил Кастет, ободряюще хлопал его по плечу Пепел, криво улыбался, оскаливая зубы Меченый. Он не слышал их, внезапно кто-то невидимый выключил звук, превратив окружающую реальность в сцену из старого немого кино. Невесть откуда у него в руке оказалась рукоятка отвертки, удобно легла своим резиновым телом в ладонь. Окружившие его со всех сторон скины смотрели с болезненным любопытством, напряженно ждали от него каких-то действий. Чего они ждут? Чего хотят от меня?

— Бей! — команда резким щелчком бича пробивается сквозь немую завесу.

В голосе столько повелительной власти, что ему просто невозможно не подчиниться. Тело движется само, без участия мозга, не спрашивая разрешения у смотрящего страшный фильм Вовки, да и что толку спрашивать о чем-то безвольного зрителя никак не могущего повлиять на процесс?

— Бей!

Четырехгранное жало крестовой отвертки бестолково тычется в вяло колышущуюся грудь негра не в силах прорвать одежду, погрузиться в горячую живую плоть.

— Бей! Ну же! — голос дрожит от ненависти и ярости.

Ненависти к нему, ярости вызванной тем, что он такой неумелый и бестолковый. Где-то в груди начинает шевелиться, разрастаться как снежный ком холодный, липкий страх. Удары становятся чаще и сильнее, но все равно, цветастая рубашка негра, покрытая бурыми кровяными потеками не поддается, вдавливается в кожу вместе с жалом отвертки, никак не желая прорываться.

— Не так же! Вот как!

Чужая рука одним ловким рывком задирает рубашку негра, обнажая дряблый заляпанный кровью живот. И здесь кровь! Почему так много крови? Ловкие пальцы перехватывают его вялую потную ладонь на рукояти отвертки, направляют и усиливают удар.

— Вот так эту суку! Вот так! — торжествующе ревет в ухо голос.

Отвертка легко входит в плоть, с хрустом разрывает кожу, с хлюпаньем вылетает назад, и вновь погружается внутрь чернокожего тела, выдавливая из раны рядом струю темной печеночной крови. «Несколько дырок в печени. Если не будет срочной медицинской помощи не жилец, — отстраненно сообщает кто-то в мозгу. — Внутреннее кровотечение, резкое падение давления, смерть». Взлетает в воздух отвертка, чужие пальцы поверх собственной ладони направляют ее убийственный полет. «Смерть, смерть, смерть», — монотонно твердит в мозгу голос. Он все дальше и дальше и окровавленное жало отвертки начинает кружиться перед глазами, а потом невероятно уютный и мягкий пол вагона нежно тыкается в лицо, принимает в свои объятия распростертое тело. Издалека, как сквозь вату долетают какие-то слова, ничего не значащие сейчас фразы, смысл которых все равно никак не доходит до сознания:

— Готов, чернозадый, медицина бессильна!

— Смотри, смотри, молодой, поплыл!

— Эй, поддержите его, упадет же сейчас!

— Держи, тебе говорю!

— Ничего, отойдет, просто обморок с непривычки. Бывает, а так молодец, мужиком себя показал.

— Эй, бяшка, очнись! Ну! С белыми шнурками, камрад! Хорошо начинаешь!

Вовкой овладело странное состояние, он вроде бы все понимал, видел и слышал и в то же время как бы отсутствовал в этом мире, звуки доходили до него словно сквозь вату, движения воспринимались резкими дискретными вспышками при которых люди замирали в неестественных невозможных позах, мысли же и чувства как будто полностью атрофировались, проносясь через мозг безудержным сквозным потоком, не задерживаясь там и не оседая. Он видел, как Пепел и Меченый глухо матерясь от усердия раз за разом тычут кованными каблуками ботинок в оконное стекло, видел, как оно постепенно покрывается сетью трещин, прогибается под их ударами, валится осколками наружу. Видел, но не мог сообразить, зачем они это делают. Видел, как бьется в истерике, заламывая руки, девушка в конце вагона, как некрасиво трясется в нервном тике ее перемазанное потекшей косметикой лицо. Видел неудержимо блюющего стоя на четвереньках между сиденьями мужика, того самого, что порывался уйти из вагона. Забившихся в угол, прижавшихся к окнам старушек, одна из которых кажется, была в обмороке. Он все это видел, но эти картины проходили мимо его сознания, ничуть его не цепляя.

И лишь когда Меченый с Пеплом подхватили под мышки окровавленный изуродованный труп и поволокли его к выбитому окну, он вдруг в полной мере ощутил весь ужас только что происшедшего, осознал свою роль в этом кошмаре. И так это понимание ударило по и без того предельно натянутым нервам, такая бездна разверзлась вдруг внутри, что Вовка отчаянно взвыл по-волчьи, не в силах сдержать обрушившихся враз на него тоски и страха. Взвыл, в отчаянии кусая до крови губы, языком ощущая ее противный металлический вкус, понимая, что все, прошлая жизнь кончилась, обратной дороги теперь нет. Грань, отделявшая его от солнечного мира нормальных людей, осталась далеко позади, отброшенная назад перейденным сейчас извечным запретом божеским и человеческим. «Не убий!» Теперь эта заповедь тяжким мельничным жерновом повиснет у него на шее навсегда, на всю жизнь, оставляя на его теле ясно видимое Каиново клеймо. Навсегда!

Меченный и Пепел, кряхтя и досадливо сплевывая, выпихивали тело черного в окно.

— Здоровый черт, ишь, отожрался на наших харчах, ни хрена не лезет.

— Пихай, давай, нельзя его здесь оставлять. Иначе менты сразу на хвост сядут, а так пока найдут, пока сообразят.

— А эти? — Пепел приналег плечом, одновременно мотнув головой в сторону пассажиров.

— Эти? — подошедший Кастет презрительно усмехнулся. — Эти молчать будут как рыбы, не видишь у них уже штаны мокрые. Ну разве что бабки чего-нибудь скажут, но бабкам не поверят. Так что пихай сильнее. Если его здесь не найдут, то считай ничего и не было.

Видимо воодушевленные этим напутствием Пепел и Меченый налегли сильнее, и труп чернокожего, наконец, нехотя перевалился через край окна, на прощанье тяжело бухнув снаружи по стенке вагона.

Все было настолько пронзительно буднично, настолько неправильно, что Вовка даже замолк, подавившись своим воем, до боли кусая заткнувший рот кулак. Они вели себя так, будто ничего особенного не произошло, будто не обрушились только что враз все незыблемые устои мироздания, будто это не они несколько минут назад на этом самом месте убили человека. Убили, не прячась, на глазах кучи свидетелей. Происходящее просто не укладывалось в голове, казалось сценкой из пьесы абсурда, так не могло быть, просто не должно было.

— Пойдем, молодой, хватит рассиживаться, — ладонь Кастета легла на плечо. — Ты молодец, отлично себя показал. А сейчас через пару минут будет станция, нам желательно сойти, не стоит здесь задерживаться, пойдем.

Ничего не видя перед собой, будто сомнамбула, Вовка поднялся и послушно пошел вслед за вожаком, лишь один раз он оглянулся на выбитое окно в другом конце вагона, на потеки крови под ним. По проходу гулял свежий ветер, вынося наружу тяжелый запах бойни, заменяя его душистым хвойным духом еловых лесов мелькающих за окном. Электричка замедляла ход, впереди была станция.

Фашист открыл глаза, по зрачкам острым скальпелем резанула яркая голубизна нереально чистого неба. Он инстинктивно зажмурился, под закрытыми веками мелькнули сполохами алые вспышки. Алое на черном… Так похоже на кровь текущую по темной бархатной коже. Тот негр в электричке стал его первой жертвой, первой и потому, наверное, наиболее памятной. Частенько возникавшей из небытия, тревожившей память. После него были другие, достаточно много, лиц некоторых из них Фашист не помнил, или просто не видел. Они сливались в длинную безликую череду призраков, медленно бредущих перед мысленным взором. Бесплотные тени, не пробуждающие в душе никаких эмоций, ни страха возмездия, ни угрызений совести. Совесть вообще его не мучила, он никогда не убивал просто так, не убивал ради наживы, или для удовольствия. Каждая жертва была необходима, становилась очередной пусть маленькой ступенькой на пути к ведущей его великой цели. Каждый выстрел, взрыв, удар ножа был морально оправдан. Вот только тот первый все не давал ему покоя, бередил душу, возникая из черной пропасти небытия всякий раз, когда Фашисту вновь предстояло отнять чью-то жизнь. Как это было сейчас… Для себя, привыкший искать во всем положительные моменты Фашист, решил, что это хорошая примета, предвещающая успех очередной операции. Решил и заставил себя в это поверить. А однажды даже рассказал об этом Волку. Неумеренно залитая в организм после очередной операции водка вынудила поделиться с напарником. Старый диверсант лишь молча покрутил пальцем у виска и так глянул, что дальнейшая откровенность оказалась просто невозможной, слова будто застыли в горле.

Фашист энергично мотнул головой, отгоняя неприятные воспоминания, совершенно лишние перед боем, и перевернулся на живот. Бездонная небесная синь крутнулась, уходя вверх, и на ее месте перед глазами оказались сочные заросли зеленой травы, густо покрывавшие гребень холма. Далеко внизу петляла разбитая гусеницами грунтовка, вдаль до самого горизонта простиралась иссеченная темными шрамами оврагов, покрытая пятнами оливковых рощ равнина, замкнутая с двух сторон крутыми стенами высоких холмов. Узкое дефиле, в котором исчезала грунтовая дорога, находилось за спиной Фашиста, дальше за ним открывалась прямая дорога на Бинт-Джебейль, один из основных оплотов «Хизбаллы» в Южном Ливане, мощный укрепленный пункт, о гарнизон которого должны были обломать свои гнилые зубы жидовские батальоны. Но кто сказал, что нужно ждать врага пассивно сидя в укрытии? Нет, друзья, современная оборонительная тактика должна быть маневренной и активной. Потому целый рой мелких групп специального назначения Аппарата центральной национальной безопасности, подобно туче жалящих не смертельно, но чрезвычайно больно москитов, выплеснулась вперед, навстречу боевым порядкам наступающего врага. Интернациональная группа с позывным «Голубь» отнюдь не была исключением. Как сказал Волк, доводя личному составу очередное задание руководства: «Под сидячую жопу доллар не кладут!». В тактике и стратегии предстоящих операций их никто не ограничивал, никто не навязывал никаких оперативных планов. Группа была в свободном поиске. Чем больнее ужалит маленький москит, тем больший гонорар в итоге получит, а выбрать место для укуса уже его личное дело.

Это узкое дефиле между поросшими редким кустарником и молодым подлеском холмами они нашли совершенно случайно. Еще когда проезжали мимо впервые опытным взглядом оценивший ландшафт Волк подмигнул меланхолично насвистывавшему какой-то нацистский марш Фашисту.

— Видал? Вот в таких местах партизаны твоим партайгеноссе так по пятой точке накладывали, что те потом сидеть не могли.

— Ну да, ну да, слыхали, как же, — охотно поддержал тему Фашист. — Вот интересно только, кто же тогда, к примеру, дивизию Ковпака в непроходимые горы загнал. Те самые с отбитой пятой точкой, или другие какие? Ты же, дядя Женя, поди, историю разведки в свое время изучал? Неужто про немецких егерей и ягдкоманды ничего не рассказывали, или позабыл?

— Ладно, белокурая бестия, может и войну твои любимые фрицы случайно проиграли? — нахмурился Волк, не любивший даже косвенных напоминаний о своей прежней жизни, той в которой ему читали историю разведки.

— Проиграли, — неожиданно легко согласился, разряжая обстановку Фашист. — С этим не спорю. Но дрались лихо и достойно уважения.

— Ага, только над пленными при этом издевались, и мирное население расстреливали почем зря.

— И это было, — равнодушно пожал плечами Фашист. — Так этого на любой войне хоть ложкой ешь. А то наши не зверствовали в Германии…

— Исторических фактов не отмечено, — буркнул все еще дующийся на напарника Волк.

— Да какие тебе факты нужны? — удивился Фашист. — Сам представь себя на месте тех, кто столько лет на фронте, да по своей земле под пулями, да на сожженные деревни и разрушенные города глядя. Ты бы, что на их месте сделал, до чужого дорвавшись? Молчишь? То-то…

Волк отвернулся к окну, разговор стал ему откровенно неприятен. Его вообще довольно часто шокировали воззрения младшего товарища на казалось бы ясные любому первокласснику и совершенно бесспорные для самого Волка вещи. Однако дискутировать всерьез сейчас не хотелось, давно успел уже прочно для себя усвоить, что переубедить Фашиста ему не под силу, не хватает знаний, логики и фундаментального образования. Более эрудированный и как видно собаку съевший на подобных диспутах Фашист легко разбивал его самые крепкие аргументы, камня на камне не оставляя от вроде бы незыблемых на первый взгляд логических построений. Не то чтобы ему удавалось в чем-то убедить самого Волка. Но вот это чувство глупой беспомощности, когда тебе в глаза говорят, что черное, это белое, а ты никак не можешь доказать оппоненту обратное, выводило разведчика из себя, нервировало, лишая душевного равновесия. Потому в подобные споры он по мере возможности старался не вступать, на корню пресекая попытки Фашиста втянуть его в очередную дискуссию. Вот и сейчас, едва разговор свернул на опасную зыбкую почву оценки итогов Второй Мировой, Волк предусмотрительно замкнулся, молча глядя в окно на стремительно летящие вдаль холмы.

Фашист продолжил было насвистывать свой марш, но быстро замолчал, растеряв подходящее настроение. Абды, как всегда, молча таращились с заднего сиденья в ожидании команд руководителей группы. В салоне машины сгустилась недобрая, напряженная тишина. Нарушил ее первым все же Фашист, неуютно поежившись, он, как ни в чем не бывало, заявил, подтолкнув старшего товарища локтем:

— А у тебя я гляжу, глаз алмаз, Волчара! Реально, место для засады самое то. Танковый батальон вдвоем остановить можно. Завидую я тебе, так сходу поляну срисовать без ошибок уметь надо.

— То-то же, — ворчливо произнес разом оттаявший Волк, тщетно пытаясь скрыть, насколько приятна ему грубоватая похвала напарника. — В том и есть главное отличие разведчика от обычного лопуха-пехотинца. Все надо примечать, мало ли, пригодится.

Тогда командир «голубей» даже представить себе не мог насколько пророческими окажутся эти его слова. Осторожно ползущую колонну изиков они засекли буквально через десяток километров. Две «меркавы» и тяжелые «накпадоны» с пехотой явно направлялись в Бинт-Джебейль и миновать удобное для засады дефиле у них не было ни малейшей возможности. Почему командир израильского подразделения избрал именно эту дорогу, сказать было трудно. Возможно, не слишком внимательно изучил карту, может, не ждал от ливанцев такой прыти, рассчитывая встретить какое-либо сопротивление только в самих городских кварталах, или просто получил подробные указания из вышестоящего штаба и скрупулезно их выполнял, справедливо полагая, что начальству всегда виднее, даже если смотрит оно из кабинета. Впрочем, сейчас причина, подвигнувшая командира изиков на такой шаг, уже никакого практического значения не имела. Идея пришла Фашисту и Волку одновременно. Вот оно болезненное место для укуса!

— Дефиле! — прошептал Фашист, не отнимая от глаз полевого бинокля.

Приближенные полевой восьмикраткой так, что казалось, протяни руку и можно будет дотронуться до запыленной брони, танки уверенно ползли по грунтовке, следом ковыляли, переваливаясь с обманчивой неуклюжестью «накпадоны».

— Точно, — согласился Волк. — Батальон, не батальон, а этим там качественно кровь пустить можно. Тысяч на десять зеленых не меньше.

Фашист криво ухмыльнулся и щелкнул пальцами.

— Ага, и десятка на два поганых «жидов»! Приятное с полезным, прямо как отпуск в хорошем санатории, а?

— Ох, не любишь ты людей, Фаш, не любишь… — нарочито укоризненным тоном подначил напарника Волк.

— Людей люблю, — совершенно серьезно отозвался Фашист. — Вот только те, на броне, не люди. Скорее наоборот…

Волка в очередной раз покоробила циничная откровенность напарника, но вновь сочтя за лучшее не вступать лишний раз в спор, он, ничего не сказав, отвернулся.

Теперь они ждали, наскоро оборудовав позицию на склоне. Колонна ползла не быстрее тридцати километров в час, так что до расчетного времени прибытия ее в точку встречи оставалось еще прилично. Даже учитывая то, сколько они возвращались назад, время, затраченное на подготовку позиций и сюрприза внизу на дорожном полотне, они вполне успевали еще неспешно попить кофе, словно английские джентльмены периода колониальных войн, всегда воевавшие с максимальным комфортом. Кофе впрочем, отсутствовал в принципе и несколько глотков теплой нагретой беспощадным ливанским солнцем воды из походной фляге были неважной заменой благородному напитку.

Наконец колонна показалась внизу, вынырнув на открытое пространство из-за небольшой оливковой рощицы. Два танка, шесть «накпадонов» и «хаммер» головного дозора впереди.

— Блядь! — с чувством выругался Фашист. — Вот тебе и весь сюрприз полетел к херам!

Волк тоже досадливо сжал зубы. Еще бы! Первоначально дозорного джипа они не заметили. Толи просмотрели издалека теряющегося на фоне солидной бронетехники малыша, толи он в тот момент шел в общем боевом порядке. Но теперь дозор рождал серьезную проблему. Дело в том, что Фашист с Абдами на скорую руку подготовили у самого входа в узкое дефиле танковую ловушку — мощный гаубичный снаряд с навеской из пластита, управляемый подвешенным на подходящих ветках реле, на фотоэлементах. Как только шедший впереди танк войдет в дефиле — хлоп! Мощный взрыв и ловушка захлопнется. До тех пор пока покалеченного бронированного монстра не смогут оттащить в сторону колонна дальше не пройдет. А если добавить сюда еще энергичный огневой налет, по тем, кто попытается этим заняться, то можно гарантировать задержку минимум на день. А в условиях современной войны, день простоя — очень большой срок. Однако, все планы на корню порушил невесть откуда взявшийся впереди колонны «хаммер». Фотоэлементы были пристроены с таким расчетом, чтобы гарантированно сработали при проходе бронетехники, то есть на высоте где-то около метра. А им без разницы кто закрыл на миг свет — мощный танк, или юркий подвижный «хаммер», сработка будет что так, что так. Вот только никакой помехи движению колонны подорванный внедорожник не создаст. Затора, в результате которого колонна должна была стать удобной мишенью, не получится. В таких обстоятельствах в бой даже ввязываться не стоило, разумнее было, не обнаруживая себя отойти от греха подальше. Вот только подорванный патрульный джип и танк это две большие разницы в деньгах. А от денег ох как не просто отказываться, особенно, когда уже твердо настроился их получить. Эх, непруха! Волк от расстройства даже хлопнул кулаком по прикладу своего автомата, чего обычно себе никогда не позволял. Уважал оружие, считал, чуть ли не живым существом, способным понимать ласку и отомстить за обиду. Но тут уж не сдержался, прорвало! Лежавший рядом Абд-второй даже покосился на него удивленно, не водилось раньше такого за командиром.

Над головой грохнуло, взвыло мощным трубным гудом. Звено блеснувших серебром крыльев на солнце штурмовиков прошло на север. Полетели бомбить одним им известные цели в глубине ливанской территории. Истребители-бомбардировщики — маарах крав, на иврите. Пользуются тем, что у Израиля абсолютное превосходство в воздухе, идут на бреющем, ничего не опасаясь, ни от кого не прячась. В первые же дни войны израильская авиация нанесла весьма чувствительные удары по объектам «Хизбаллы», а заодно и по всей инфраструктуре Южного Ливана. Пытаясь предотвратить вывоз в глубину страны захваченных в приграничье заложников израильские пилоты весьма успешно бомбили мосты через реку Литани, разрушали ведущие на север дороги. Противопоставить воздушной войне ливанцы могли только устаревшие средства ПВО: пушечные зенитные установки, крупнокалиберные пулеметы, да несколько десятков ПЗРК. Этих сил было явно недостаточно для организации прикрытия от воздушного противника, потому израильская авиация чувствовала себя в небе Ливана вполне комфортно. Даже умудрялась охотиться в приграничье за отдельными мелкими отрядами боевиков и их транспортом.

Самолеты с ревом пробили насквозь маленькое белое облачко у самого горизонта и уже должны были исчезнуть вдали, растворяясь в необъятном воздушном океане, как гул их турбин вновь стал нарастать. Штурмовики возвращались. К чему бы это? Что они здесь увидели такого, что заставило их отклониться от курса, оставив на время выполнение полученной задачи. Фашист, возбужденно завозившись в своем окопчике, потянул Волка за рукав, указывая пальцем в сторону ползущей по дороге колонны. Волк недовольно развернулся. Ну что там еще?

А посмотреть действительно было на что! Как раз сейчас, в тот момент, когда над ней проходили самолеты, колонна втянулась в поросшую по краям кустарником неглубокую балочку, совершенно скрывшись от глаз пилотов. Зато головной дозор, далеко оторвавшийся от основных сил, браво пылил по открытой местности у самого входа в дефиле в гордом одиночестве.

— Смотри! Смотри! Самолеты возвращаются! — возбужденно шипел прямо в ухо Фашист. — Они приняли их за боевиков, чуешь?! Сейчас вмандячат по своим, к попу не ходи! У них приказ уничтожать одиночные машины!

— Да ладно, должно же у них быть что-то типа опознавателя «свой-чужой» иначе они своих уже целую кучу бы наколбасили, — с сожалением качнул головой Волк. — На худой конец, прежде чем долбить запросят по связи штаб. Не, так слишком хорошо было бы, не ударят они, не надейся…

— Херня, мы им сейчас чуть-чуть подмогнем, — горячечно шептал Фашист, лихорадочно роясь по карманам разгрузки. — Ну, где же вы? Идите к папочке…

— Эй-эй! Ты чего хочешь сделать? Погоди! — забеспокоился Волк, видя, как напарник одну за другой тянет из кармана сигнальные ракеты.

— Не ссы в компот, нормально все будет! Не ссы! — грубо отпихнул его Фашист, переворачиваясь на бок и готовя к пуску первую ракету.

Два штурмовика, изящно развернувшись, на бреющем подходили к замершему на дороге «хаммеру». Водитель, похоже, тоже осознал грозящую ему опасность и остановил машину, показывая, что не собирается бежать и прятаться. Что свой он, свой! Скорее всего, ему бы удалось убедить в этом пилотов, да и не ударили бы они без полученного с базы подтверждения. В любом случае должны были убедиться сначала, что своих войск в этом районе нет. Не ударили бы, но… Это «но» очень часто вмешивается в человеческую жизнь, необратимо меняя естественное и привычное положение вещей, выворачивая наизнанку весь ход событий. В этот раз, зловещее «но», приняло облик трех сигнальных ракет: зеленая, красная, снова зеленая; прочертивших небо в направлении замершего на дороге внедорожника. Целеуказание противника, принятое у израильского спецназа, явный и недвусмысленный ответ на возникшие у летчиков сомнения. Наводнившие приграничье группы разведывательных и специальных подразделений Израиля отнюдь не были такой уж редкостью в этих местах, так почему бы пилотам было не поверить, что одна из таких групп специально наводит их сейчас на боевиков? Гул турбин перешел в истошный вой, ведущий опустил нос, ныряя ниже к земле, заходя на штурмовку, ведомый наоборот поднялся чуть выше, прикрывая атакующего товарища.

Те, что ехали в «хаммере» тоже все поняли, увидев взлетевшие со склона ракеты. Они сделали все, что могли в этой ситуации. В отчаянной попытке спастись, водитель, бросил машину вперед, погнал неровными зигзагами, тяжелый пулемет, развернувшись, чесанул по холму, в тщетной попытке нащупать невидимого авианаводчика. Однако пули легли много ниже того места, где вжавшись в землю залегли «голуби». Зато штурмовик не подвел, доказав, что израильских пилотов не зря готовят в учебных центрах, а курс летной подготовки по праву является одним из самых сложных в АОИ. Ракеты сорвались с пилонов и, вытянув за собой черные дымные следы отработанного топлива, рванулись к земле. Темные стрелы шли точно туда, где через секунду должен был оказаться дозорный внедорожник. Самолет, утробно взревев турбинами, свечкой уходил вверх, ввинчиваясь в небесную синь. За мгновение до того, как «хаммер» утонул в дымном облаке разрывов, Волку даже сквозь самолетный гул показалось, что он слышит отчаянный крик ехавших в машине людей. Фашист тоже закричал, только в отличие от израильских солдат в крике его звучал не тоскливый ужас неминуемой гибели, а злорадное торжество. Он тоже видел, что траектории ракет и «хаммера» неминуемо сходятся в одной точке. В последний момент водитель все же успел резко рвануть руль влево, и тяжелая бронированная машина, сделав почти балетный пируэт, съехала с дороги, уворачиваясь от прямого попадания. Но, учитывая мощность авиационных ракет, это уже не имело практического значения.

Тяжелый удар казалось, потряс саму землю. Волк инстинктивно схватился руками за уши, ему показалось, что голова вдруг треснула и сейчас разлетится на части. В его боевом опыте такое было внове, еще ни разу ему не выпадало быть так близко от зоны нанесения авиационного удара. И он про себя решил, что и в дальнейшем не желал бы испытывать подобных ощущений. Тут тряхнуло еще раз, вторая ракета достигла цели. Дорогу полностью заволокло дымом, невесомая взвесь из пыли и мелких камешков забарабанила вокруг. Даже Фашист прекратил, наконец, орать, подавившись собственным криком. Ударная волна, пролетевшая горячим ветром по склону ткнула его лицом в землю, и теперь он ожесточенно отплевывался, мешая со слюной сгустки крови и желтой ливанской пыли. «Хаммер» внизу полыхал ярким костром. Рыжее пламя с жадным потрескиванием пожирало остатки машины, в горячем безветренном воздухе черный маслянистый дым поднимался столбом. Удушливо пахло какой-то химической гадостью. Волк поискал глазами кого-нибудь из экипажа, но так ничего и не увидел, похоже выскочить никто не успел. Сильны, летуны, ничего не скажешь! Самолеты с чувством выполненного долга уходили обратно на север. Проходя над горящим внедорожником, ведущий качнул крыльями, передавая привет корректировщикам. Фашист с хриплым каркающим смехом помахал рукою в ответ.

Колонна вынырнула из балки, когда штурмовики еще маячили серебристыми искрами на горизонте. Всего каких-то несколько секунд, несколько мгновений, отделивших жизнь от смерти. Будь водители танков лишь чуть порасторопнее и пилоты, наверняка сообразили бы, что их элементарно дурачат, а, следовательно, те, кто превращались сейчас в скрюченные обугленные куски горелого мяса в полыхающей машине остались бы живы. Всего лишь несколько быстротечных секунд, тех, на которые в обычной жизни никто не обращает внимания. Волк грустно качнул головой, в последнее время он все чаще и чаще ловил себя на том, что начал замечать такие вот моменты, о которых никогда раньше не задумывался. Этак скоро совсем крыша поедет у тебя, дядя Женя, так и пулю словить не долго, не о том, ты думаешь на операции, не о том…

Увидев, во что превратилась их разведка, колонна прибавила ход. «Накпадоны» чем-то неуловимо напоминающие доисторических монстров, начали расползаться в стороны, выстраиваясь в боевой порядок. «Они не поняли, что случилось с «хаммером»! — обожгла Волка шальная догадка. — Они не видели атаки штурмовиков, и теперь могут предполагать все что угодно, от гранатометного выстрела, до случайного подрыва на фугасе!»

— А ну! Замерли все! — рявкнул он, даже не успев до конца додумать, пришедшую в голову мысль. — Мордами в землю и не отсвечивать!

Надо сказать, что команда несколько запаздала. Оба Абда и без того уже дисциплинированно распластались по своим щелям, а Фашист, припав к прицелу снайперской винтовки, внимательно следил за всеми эволюциями врага.

— Фаш, блин! — страшным шепотом вскрикнул Волк. — Всех засветишь, придурок!

— Спокойно, дядя Женя, спокойно! — сквозь зубы процедил напарник, не отрываясь от прицела. — Сейчас мы их еще чуть-чуть пощиплем, когда машину осматривать полезут.

Однако вышло все несколько по-другому, неугомонный Фашист рассчитывал просто сделать пару результативных выстрелов по досмотровой группе, но видно пресловутое военное счастье было в тот день на их стороне. Почти поравнявшись с горящим внедорожником, головной танк съехал с дороги, и замер, настороженно крутя во все стороны башней. Зато шедший следом за ним решил проскочить чуть вперед, обеспечивая себе более широкий сектор обстрела. Аккуратно обойдя пылающую груду железа «меркава» продвинулась чуть дальше и словно в нерешительности замерла в каких-то пяти метрах от заложенного фугаса.

— Ну! Ну же! Давай родимый, давай, не бойся! — кусая губы, шептал Фашист, гипнотизируя застывший на месте танк пристальным взглядом.

И словно подчиняясь его мысленному приказу, танк, отплюнувшись облаком сизого дыма, медленно пополз вперед, словно нащупывая дорогу вслепую лязгающими гусеницами. Волк следил за ним, как зачарованный, его полностью поглотил этот процесс движения бронированной махины к гибели. Время казалось, растянулось, стремительно превращаясь в вечность. Танк, плавно покачиваясь, наползал на фугас бронированным телом. Невероятно обострившимся зрением Волк видел в тот момент, укрепленный на ветке придорожного куста фотоэлемент, и даже вроде бы сумел расслышать тихий щелчок сработавшего реле. А потом ударил взрыв. Танк будто норовистый жеребец подскочил на дыбы, постоял так, опираясь на взвихрившийся под гусеницами огненный клубок, и с грохотом осел обратно вниз, на дорогу. Длинный, похожий на хобот ствол танковой пушки бессильно обвис, клюнув землю, а откуда-то из под башни пока еще тонкой струйкой потянулся черный маслянистый дымок. И тут же вокруг разверзся ад. По склонам, зажимающим узкое дефиле, ударили со всех стволов, свинцовый вихрь буквально перепахал их, срубая верхушки кустарников и мелких кривых деревцев, взрывал землю, поднимая в воздух кучи сухой выгоревшей листвы и вырванные с корнем комья травы. Волк вжался в землю, скрючившись в эмбриональной позе на дне своего наспех отрытого окопчика, стараясь стать как можно меньше, забиться в эту узкую щель, слиться с землей, а еще лучше провалиться сквозь нее, уйти от бушевавшего на верху урагана свинца и стали. Лопнули в ушах несколько снарядных разрывов, частым гребнем чесанули склоны осколки. Это головная «меркава» мстила за погибшую боевую подругу. Вновь ударили пулеметы. Волк готов был поклясться, что обстрел идет уже целую вечность, удивлялся, откуда у изиков столько боеприпасов, прекрасно понимая умом, что это лишь субъективное впечатление и с момента подрыва танка прошло едва ли несколько минут. Понимал умом, но не трясущимся от ужаса телом, вопившим каждой свой клеткой, что все, это конец, рано или поздно шальной кусочек свинца ударит не в сухую прокаленную землю рядом, а сюда прямо в него скрюченного, будто червяк на дне наспех вырытой ямы. Ударит, разрывая мышцы, выворачивая и наматывая на себя кишки, калеча и раздирая его плоть. Господи, помоги, Господи, если ты есть прекрати этот ужас! Черт! Мне же теперь надо обращаться к Аллаху. О, Аллах, милостивый и милосердный… Как же там дальше-то? Очередь крупнокалиберного пулемета прошла прямо по краю импровизированного бруствера, сыпанув вниз землей и мелкой каменной крошкой, выбивая из головы все связные мысли, оставляя один лишь животный крик ужаса: «Нет! Не хочу! Не надо, не-е-ет!»

И вдруг разом все кончилось, схлынуло. Больше не гуляла по склону ревущая смерть. Солнечный луч, отразившийся от металлического тела, брошенного на бруствере автомата, шаловливо погладил его по щеке. Он открыл запорошенные пылью глаза и несколько минут непонимающе смотрел прямо перед собой, разглядывал неспешно ползущего по каким-то своим делам жука, качающуюся на краю окопа травинку, замершее в вышине легкое белое облачко. Грудь полнилась дикой сумасшедшей радостью. Живой! Опять живой! Снова пронесло! Пронесло, мать вашу! Думали шлепнуть старину Волка? А вот вам тройной в перекладку!

Осторожно приподняв голову над бруствером, он осмотрелся. Как это было ни странно после такого массированного огневого налета, все «голуби» оказались живы и здоровы, причем уже оклемались и в отличие от своего командира вовсю занимались делом. Абд-второй, припав глазом к видоискателю бесстрастно и деловито фиксировал цифровой камерой произведенные разрушения, водя объектив от все еще чадящих остатков джипа к покореженному, замершему с перекошенной башней танку и обратно. «Молодец, — невольно похвалил ливанца про себя Волк. — Без документального подтверждения нанесенного врагу ущерба денег никто не заплатит. Правильно сообразил Абд, при случае надо бы поощрить». К своему стыду следовало честно признать, что сам он и вовсе позабыл об этой необходимой формальности, и вообще непозволительно долго приходил в себя после обстрела. Хорош командир, дрожащий на дне окопа, в то время как вся его группа занята делом! «Старею, наверное, пора переквалифицироваться в управдомы», — мелькнула невеселая мысль. Волк глянул влево, отфиксировал ястребиный профиль Абда-первого, напряженно следившего за суетящимися внизу как муравьи изиками. Поймав взгляд командира, Абд махнул рукой, показывая, что с ним все в порядке, и он готов к дальнейшему выполнению приказов. Волк поднес к глазам бинокль.

Изики внизу облепили поверженный танк и аккуратно извлекали из открытого люка человека в танковом комбинезоне. Как ни удивительно, танкист был жив, бледное без единой кровинки лицо кривилось от боли, из носа темной струей текла на подбородок кровь. Судя по тому как его держали запрыгнувшие на броню пехотинцы, у парня были перебиты ноги, однако ни одного звука, за все время пока длилось извлечение его из все еще сочащейся дымом утробы бронированного колосса, танкист так и не издал, хотя боль должен был испытывать просто адскую. Волк удивленно качнул головой, отдавая дань мужеству неизвестного еврейского парня. Еще один его товарищ сидел прямо на обочине, уронив голову в танковом шлеме на лежащие на коленях руки. Плечи танкиста так крупно дрожали, что это было заметно даже с разделяющего его и Волка расстояния. Вот значит как, по-крайней мере двое членов экипажа уцелели при подрыве. Повезло, ребятишкам, ничего не скажешь! Зеленая туша «накпадона» торчала рядом, закрывая броней солдат от возможного обстрела. Но поскольку водитель бронетранспортера толком не представлял, где должен находиться противник, стоял он вовсе не там где надо бы, оставляя диверсантам отличный обзор. Взгляд Волка зацепился за оливковое дерево, грубыми мазками намалеванное на броне. Эмблема бригады «Голани», признанных специалистов по Южному Ливану и борьбе с боевиками «Хизбаллы». Вот значит, кто к нам сегодня пожаловал. Ну-ну… Надо свистнуть Абду-второму, чтобы заснял крупным планом, премия, наверняка, солидно возрастет. К этим парням у «Хизбаллы» особый счет…

Оторваться от бинокля его заставила какая-то непонятная возня рядом. Обернувшись, он уперся взглядом прямо в Фашиста поудобнее прилаживающего к плечу винтовку с оптикой. На тонких бескровных губах змеилась знакомая жестокая усмешка, верная предвестница очередного отчаянно бесшабашного поступка. Судя по всему, Фашист намеревался, не отходя от кассы исправить ошибку судьбы, подарившей жизнь злосчастным танкистам. Извернувшись всем телом, Волк дернул напарника за рукав, сбивая прицел. В ответ раздалось раздраженное шипенье. Волка это впрочем, ничуть не смутило.

— Ты чего еще удумал, стервец?! — свистящим шепотом прошипел он в ответ. — Тебе что мало что ли? Или совсем жить надоело?! Только обозначься сейчас, потом не выпустят!

Фашист повернул к нему белое как мел, с горящим на щеках лихорадочным румянцем лицо, зрачки — узкие черные точки, будто наведенные в упор ружейные стволы, впились в глаза Волка.

— Не мешай! — хрипло прокаркал напарник. — Я их сейчас достану. Только не мешай!

— Остынь, придурок! — уже всерьез взъярился Волк. — Они же нас тут в землю вроют потом!

— Уйдем! Ни хера не будет! Всегда уходили, и тут уйдем!

— Да ты чего, Фаш?! Совсем звезданулся? Крови тебе что ли мало? Уймись!

— Мало, — неожиданно тихо и задумчиво отозвался Фашист, глядя сквозь Волка пустым невидящим взглядом. — Их поганой крови мне всегда будет мало…

— Отставить, я сказал! — в голосе Волка опасно звякнул металл. — Все, группа отходит! Понял меня? Нет?

— Понял, — неожиданно легко согласился Фашист. — Ты начальник, я — дурак. Отходите, я прикрою.

Несколько секунд Волк испытующе сверлил его взглядом, но Фашист уже натянул приличествующую случаю маску тупого исполнительного служаки и пробивать ее, чтобы увидеть, что под ней прячется, не было уже ни времени, ни сил. Волк ограничился лишь стереотипным:

— Смотри у меня…

На что получил вполне ожидаемый ответ:

— Все нормально будет, дядя Жень, ты не волнуйся…

Волк не видел издевательской улыбки, искривившей губы напарника едва он отвернулся. Иначе трижды подумал бы, стоит ли оставлять Фашиста на прикрытии. Но занятый выбором маршрута отхода Волк вовремя не оглянулся, потому ничего не заметил. Действительно, сейчас, самое разумное, что могли сделать «голуби», так это тихо исчезнуть со склона, предоставив израильтянам думать, что и танк и дозорный «хаммер» просто неудачно налетели на давно устроенное здесь минное поле. Планировавшийся ранее огневой налет стоило отложить до лучших времен, противник обладал слишком явным превосходством в огневой мощи, а и эффект неожиданности уже был безвозвратно упущен. Не зачем рисковать, награда и так выйдет более чем солидная, а всех денег, как известно не заработаешь… Так что отставить лишний фанатизм, и аккуратненько назад, пока не заметили и не накрыли снарядом из пушки уцелевшего танка.

Отходить было не далеко, метров пятьдесят до верхней точки гребня холма ползком и на получетвереньках, обдирая локти и колени в жесткой траве, матерясь про себя по-русски и по-арабски, цепляясь оружием за хлесткие ветки кустарников. Но всему в этом мире рано или поздно приходит конец, пришел он и этому пути к гребню. Вот ползший первым Абд-второй, нырнул в заросли на вершине, привстал, метнулся, пригнувшись вперед. Волк замер в ожидании. Если догадались выслать группу в обход, то вот сейчас должны ударить выстрелы. Секунды тянулись, как расплавленный воск, наполненные бьющейся в висках кровью, хриплым прерывистым дыханием, стуком трепещущего в груди сердца. Нет. Тишина. Значит, прошел чисто, теперь можно двигаться и самим. Последний рывок, а там останется только сбежать вниз с холма, прыгнуть в замаскированный в роще ровер и с ветерком унестись в укрепленный район Бинт-Джебейля, где ожидают отдых и вожделенная награда.

Он уже скользнул между ветвями спасительных кустов на вершине холма, погружаясь с головой в их зеленые объятия, когда снизу, оттуда, где остался Фашист, дважды хлестко ударила снайперка. Характерный звук его винтовки заряженной особыми патронами с усиленной пороховой навеской Волк не спутал бы ни с чем.

— Сука! — взвыл в голос диверсант. — Что же ты делаешь, урод?!

Первым порывом было кинуться обратно, на выручку бестолковому снайперу, которого наверняка сейчас обнаружат, выковыряют огнем танковой пушки из отрытой на склоне норы и просто разорвут на куски. Он даже успел сделать несколько шагов назад. А потом на место естественному желанию выручить попавшего в беду товарища, пришла холодная злость. В самом деле, какого хрена он должен подставлять под огонь свою шкуру, выручая напоровшего косяков напарника. Ведь, что ни говори, им теперь тоже угрожает не малая опасность. Изикам после снайперского обстрела доподлинно известно, что враг находится здесь, на склоне. Что это не просто подрыв на заранее подготовленном минном поле, а спланированная диверсионной группой засада. И можно голову отдать на отсечение, парни из бригады «Голани» сделают все, чтобы сравнять счет сегодняшней встречи. Чего-чего, а упорства, дерзкой смелости и умения воевать, этой бригаде не занимать, имели случай лично убедиться. Помедлив еще несколько секунд, Волк решительно тряхнул головой, будто отгоняя какое-то назойливо зудящее насекомое и махнул рукой замершему рядом Абду. Все, двигай вперед! Ливанец не заставил себя упрашивать и стремглав рванул через заросли, ему тоже отнюдь не улыбалась встреча лицом к лицу с разъяренными потерями израильтянами. Воровато оглянувшись назад, будто всерьез рассчитывая увидеть нагоняющего его Фашиста, Волк тяжело вздохнул и неторопливой рысцой потрусил вслед за проламывающимся сквозь кусты Абдом. Туда, где ожидал их замаскированный покрытыми чахлой зеленью ветками ровер. За его спиной откашлялся и, набирая обороты взрыкнул тяжелой полновесной очередью крупнокалиберный пулемет. Следом хлестко тявкнула танковая пушка, ухнул на склоне взрыв.

До машины они добрались быстро, повинуясь молчаливому кивку Волка, Абд-второй уселся за руль, плавно повернул в замке ключ зажигания. Хорошо отрегулированный мотор не подвел, мерно зашуршал на холостых оборотах, готовый унести хозяев прочь из опасной зоны. Абд-первый вольготно расположившийся в одиночку на заднем сиденье, беспокойно посматривал на медлившего с посадкой Волка. Абд-второй тоже то и дело бросал в сторону командира вопросительные взгляды. Пора было давать команду на отход. Рвать отсюда когти, пока изики не очухались окончательно и не зажали. В конце концов, решение было принято еще там, в нескольких метрах от вершины холма, когда они с Абдом-первым рванули сюда вместо того, чтобы прикрыть огнем отход незадачливого снайпера. Где-то за гребнем, на противоположном склоне в гулком реве автоматических пушек и пулеметов, продолжала танцевать смерть. Это значило, что Фашист все еще жив. Жив и ведет бой. Тот бой, который по всем законам войны должен стать для него последним. Ну что ж, каждый выбирает сам…

— Время, поехали, — деланно равнодушным голосом произнес Волк.

Сопроводил слова для верности красноречивым жестом, мало ли, его корявый арабский, Абды вполне могли и не понять. То ли дело Фашист, тот трещал на их выламывающей язык мове, как на родном русском. Эх, Фашист, Фашист… И что тебя, дурака, дернуло? Осуждающе качнув головой, Волк, по-стариковски кряхтя, принялся забираться в машину. И когда он уже собирался захлопнуть дверцу, последний раз кинув взгляд на гребень холма, за которым под ураганным огнем погибал его друг, разглядел вдруг в кустах какое-то движение.

— А ну, постой! — он схватил за локоть уже готового тронуть машину с места Абда. — Погоди, погоди, обезьяна нерусская! Понимаешь, что говорю? Нет?

Ветви кустов отчетливо заколыхались, будто сквозь них отчаянно торопясь продирался какой-то крупный зверь. Абд-первый, что-то ворчливо пробурчал по-арабски с заднего сиденья и выставил в окно автоматный ствол. Но Волк уже знал, кто это ломится к ним сквозь кустарник, и автомат ливанца тут был совсем ни к чему. С треском обломанных веток из зарослей вывалился Фашист, не устоял на ногах, зацепившись за какой-то корень, и кубарем покатился вниз. Ткнулся спиной в ствол молодого деревца на склоне, зацепился за него рукой, тормозя падение, и поскакал дальше на четвереньках, словно какое-то огромное насекомое. Снайперку он волочил за собой на ремне. Напряженно ловившему каждое его движение Волку показалось сначала, что напарник ранен, но нет, крови видно не было, и двигался Фашист четко и слаженно, используя все четыре конечности, просто видимо охваченный страхом погони мозг гнал тело вперед, не давая и секундной передышки, чтобы сообразить, что нужно подняться на ноги. Дохнувший в лицо порыв ветра, донес с той стороны холма резкие крики, команды на чужом языке и короткие автоматные очереди. Израильская пехота начала прочесывать склон, простреливая на своем пути все подозрительные места. Это было плохо, судя по звукам стрельбы и команд, эти парни уже через несколько минут будут здесь.

Хрипло выматерившись, Волк выскочил из машины и метнулся навстречу все еще скачущему на четырех костях Фашисту. В две секунды преодолев разделявшее их расстояние, резким рывком за шиворот вздернул напарника на ноги, поволок за собой.

— Ранен?! — вопрос выплюнут прямо в белое перекошенное лицо, в огромные во всю радужку черные провалы зрачков.

В ответ отрицательный взмах головы, в глазах полное безумие, на губах пена, хрип запаленного дыхания.

— Давай, сука, давай! — полустон, полурев, натужный вопль рвущий горло в запредельном усилии.

Открытая задняя дверца уже рядом, Абд-первый с брошенным к плечу автоматом, ствол наведен на вершину холма, именно там вот-вот должны появиться изики. Еще один рывок на пределе отпущенных организму сил и возможностей. Фашист головой вперед летит в салон, не до нежностей. Абд-второй нетерпеливо газует. Ровер начинает медленно ползти вперед.

— Куда, блядь?! Шефа потеряли!

Волк запрыгнул в уже двинувшуюся машину, перевалился на кожаное сиденье, с минуту сидел молча, сосредоточенно хватая распяленным ртом бьющий в открытое окно воздух. Изики появились на вершине, когда ровер отчаянно прыгая на ухабах, ушел уже чуть ли не на километр. Несколько автоматных очередей, пущенных вдогон, безобидно вспахали дорогу где-то далеко позади. Чтобы попасть в машину на таком расстоянии, мало быть снайпером, нужно иметь еще и соответствующее оснащение. А вот его-то как раз у обычного пехотного подразделения быть не могло, так что Волк по поводу беспорядочной стрельбы сзади не волновался. Ушли! Снова ушли! Опять подошедшая совсем близко костлявая осталась с носом! Эйфория удачного отрыва распирала грудь, захлестывала мозг. Хотелось кричать и хлопать себя по ляжкам. На фоне нахлынувших радостных эмоций, даже злость на дурацкий поступок напарника отошла куда-то на второй план, растворилась в водовороте бурлящих внутри чувств. Однако сам Фашист захлестнувшей напарника радости, отнюдь не разделял, нервно тиская кулаки, сотрясаемый крупной дрожью, он вжался в спинку заднего сиденья, неудержимо клацая зубами, левая щека мелко пульсировала в тике. Абд-первый, опасливо отодвинулся от неверного с которым явно творилось что-то неладное. В конце концов, и Волк обратил внимание на состояние напарника, обернулся к нему, просунувшись между передними сиденьями, всмотрелся пристально в лицо.

— Ты как, Фаш, в порядке? Чего зубьями щелкаешь? Отходняк накрыл?

— Б-бросили, с-суки! — заикаясь, еле выдавил прыгающими губами Фашист. — Шкуру спасали, а м-меня там к-кинули!

— О, как! — Волк почувствовал, как на смену светлой ничем не замутненной радости изнутри поднимается мутная волна слепого безрассудного гнева, и крепко стиснул кулаки, стараясь взять себя в руки. — Мы значит, тебя бросить хотели, а ты выходит у нас ангел с крыльями? Да? Чего замолк, давай, кукарекни еще что-нибудь!

Волк говорил абсолютно спокойно, но в голосе его звенела столь неприкрытая холодная ярость, что Фашист на минуту даже перестал трястись и лишь тяжело дышал, отвернувшись к окну, стараясь избегать взгляда напарника. Абды старательно делали вид, что они вообще здесь не присутствуют, в разборки между русскими влезать было себе дороже, это они уже успели твердо уяснить.

— Ты какого хрена стрелять начал, урод? — обманчиво вкрадчивым тоном вопросил Волк, придвигаясь поближе к напарнику и ухватив его правой рукой за ворот камуфляжной куртки.

Не дождавшись ответа, он продолжил говорить сам, и каждое его слово тяжелым молотом падало на опущенную голову Фашиста.

— Значит, говоришь, бросили тебя бедного на растерзание? А ты сам, что сделал? Ты всех нас подставил! Ведь замешкайся мы всего на минуту, и никто не ушел бы живым, понимаешь? Никто! Стоило это того? Сам как думаешь? Мало того, что ты нас всех под пули подвел, ты еще и евреям своим любимым едва не оказал огромную услугу. Как думаешь, это равноценный размен: пара вонючих изиков, против элитной группы диверсантов? А ведь ты нас чуть вот так и не разменял!

Фашист молчал уставясь в пол между сиденьями и лишь все ниже и ниже опускал голову, под градом убийственных слов, что обрушивал на него командир группы. Возразить ему было нечего.

— Молчишь? То-то же! — закончил наконец разнос Волк, и сменив гнев на милость, стараясь сгладить гнетущее впечатление, что овладело всеми членами группы уже мягче спросил:

— Попал хоть в кого-нибудь?

— Минус два, — подняв голову, глянул ему в лицо Фашист.

— И то хлеб, — кивнул, показывая, что считает произошедший инцидент полностью исчерпанным Волк. — Жалко, что официального подтверждения, скорее всего хрен дождешься. Не заплатит тебе никто за пробежку на мослах по пересеченной местности. Эх, истребитель ты наш, чудо морское…

Фашист отвернулся к окну, за приспущенным стеклом летели назад, исчезая за горизонтом пейзажи Южного Ливана, оливковые рощи сменялись покрытыми изумрудной травой лугами, тут и там вырастали причудливой формы холмы, качнулись под налетевшим порывом ветра два одиноких силуэта молодых эвкалиптов. Фашист смотрел вдаль, туда, где яркое оранжевое солнце медленно валилось за затянутый мутной дымкой горизонт. О чем он думал в этот момент, какие картины сменяли друг друга перед остановившимся невидящим взглядом? Кто знает… Фашист сидел молча, лишь руки ласково гладили все еще теплый ствол, прижатой к бедру снайперки, а на губах играла знакомая презрительная улыбка.