"Иван Фотиевич Стаднюк. Исповедь сталиниста (про войну)" - читать интересную книгу автора

- Работали вместе в седьмой гвардейской дивизии. - И я обстоятельно
рассказал все, что знал о Вересове.
- - Значит, жив курилка! - обрадованно заключил Кулешов. - В Минске мы
сражались с ним до посинения. Выиграть у него не так просто...
Через минуту мы сидели на расстеленной плащ-палатке и расставляли на
шахматной доске фигуры. При розыгрыше первого хода Кулешову выпало играть
белыми. А мне было все равно, кому начинать игру, ибо я так и не научился
даже простейшим комбинациям, малейшему рассчитыванию ходов. И стал двигать
фигуры, старательно копируя ходы Кулешова: сдвинет он пешку, я двигаю
соответственно свою, возьмется он за коня, и я готов поставить своего коня
так же.
К нам подошел один "болельщик" - высокий, с рыжей шевелюрой; на небритых
щеках пробивалась рыжая щетина. Выделялся он еще длинным носом и почти
бесцветными веками (это был московский поэт Игорь Чекин). Понаблюдав за
нашей игрой, он со смешком спросил:
- У вас турнир или дуракаваляние?
- У товарища особая манера игры, нестандартная, - серьезно ответил Кулешов.
Сделав еще несколько ходов, он кинул на меня острый, озабоченный взгляд и
надолго задумался, не отрывая глаз от шахматной доски. Я тоже напряженно
пялил глаза на фигуры, не понимая, что озадачило моего партнера. Чекину
надоела эта затянувшаяся пауза, и он куда-то исчез, а Кулешов, сокрушенно
покачав головой, вдруг сказал мне:
- Хитер, комиссар! Видна выучка Вересова. Ладно, давай сойдемся на ничьей
и начнем новую партию.
Я обалдел до того, что казалось, лес надо мной качнулся: никак не мог
понять, почему Кулешов прекращает игру. Потом меня начал душить дурной
смех, но я многозначительно молчал, не выдавая своего непонимания ситуации
на шахматной доске. Кулешов воспринял мое молчание как отказ от ничьей и
наконец сказал:
- Ладно, сдаюсь, - и начал заново расставлять фигуры.
Вот тут я и допустил непростительную ошибку, согласившись продолжать игру.
Кулешов был шахматистом высшего класса, и то ли нарочно проиграл мне эту
партию, то ли случайно сделал какой-то опрометчивый ход, который при
понимании законов игры лишал его шансов на выигрыш. Но с моей стороны
ничто не грозило моему партнеру. Это он понял уже при второй партии,
сделав мне мат в несколько ходов. Потом мы играли "вслепую": Кулешов,
улегшись на спину, не смотрел на шахматную доску, диктовал мне свои ходы,
я ему называл ответные и... неизменно проигрывал.
- Как же с тобой мог играть сам Вересов?
- Он тренировался на мне...
С Аркадием Кулешовым на фронте я больше не встречался. Судьба вновь свела
и крепко сдружила нас только после войны, когда в пятидесятых -
шестидесятых годах он был главным редактором киностудии "Беларусьфильм",
где тогда экранизировалась моя повесть "Человек не сдается", и Аркадий
курировал фильм как его редактор. К этому времени класс моей игры в
шахматы заметно поднялся, у нас было с ним много поединков, но, увы, ни
одной победы в них я не одержал.
Из глубины леса к нам подошли полковой комиссар Фарберов и старший
батальонный комиссар Поповкин - о том, что это были именно они, я
догадался сразу. Оба с раскрасневшимися лицами, в новеньком, не обмятом