"Визитная карточка флота" - читать интересную книгу автора (Плотников Александр Николаевич)

Глава 14

После пробного выхода крейсер встал на ревизию механизмов, а Сергей Урманов получил команду срочно оформляться в отпуск.

В медсанотделе ему предложили одну-единственную путевку в дом отдыха Дивноморск, бывший Фальшивый Геленджик. Сергей был наслышан, что место это довольно скучное, из удовольствий — купание и рыбалка.

«Давно не держал в руках удочки», — подумал он и согласился.

Сдав дела старпому Саркисову, Сергей в тот же день сел на поезд. Ехать он решил до Севастополя, там остановиться, побывать на могиле отца, навестить знакомых, а затем теплоходом махнуть до Новороссийска.

Соседями по купе у него оказались три разговорчивые старушки; чтобы избежать их докучливых расспросов, Сергей светлое время проводил в коридоре и в ресторане, где, на удивление, всю дорогу было свежее пиво.

Домой с вокзала Урманова подбросил «левак», очередь на такси оказалась, как всегда, безнадежно длинной.

— С морей или в моря, командор? — спросил шофер, наметанным глазом опознав в нем моряка.

— В отпуск, — коротко ответил Сергей.

— Отпуск — доброе дело, — заметил шофер и тоже замолчал.

Возле своего дома на Корабельной стороне Урманов протянул ему трешку, но шофер обиженно оттолкнул протянутую руку.

— Со своих не беру, — обнажил он в ухмылке два моста золотых зубов. Сам четыре года на «кривой грубе» служил.

Благородный «левак» развеселил Урманова, которому довелось в курсантские времена побывать на линкоре «Севастополь», прозванном на флоте «кривой трубой». С этим, некогда грозным кораблем, давно уже переплавленным, связывали десятки забавных историй.

Одна из них случилась якобы, когда еще линкор был броненосцем и носил андреевский флаг. Однажды на корабль прибыла важная комиссия во главе с армейским генералом. Человек педантичный, он, ложась почивать, выставил свои сапоги с бутылочными голенищами за дверь каюты, дабы к утру их почистили. Когда же его превосходительство проснулось, то сапог за дверью не обнаружило, а перепуганный вестовой лишь беспомощно разводил руками.

На броненосце произвели повальный обыск, но имелось в его чреве столько шхер и укромных закутков, что не только сапоги — живую корову можно было спрятать. Расстроенный командир долго и бесполезно оправдывался перед разъяренным начальством.

Другой такой пары генеральских сапог во всем Гельсингфорсе не оказалось, и пришлось важному чину сидеть в войлочных тапочках до тех пор, пока расторопный сапожник-финн не стачал новую пару. Пропажа нашлась год спустя в кожухе знаменитой кривой трубы за фок-мачтой, но от высокой температуры сапоги скукожились и превратились в мумии…

Правда, всему флоту известны были и славные страницы биографии корабля-ветерана. И единоборство со страшным декабрьским ураганом в 1929 году, и губительные удары главным калибром по занятому фашистами берегу в Великую Отечественную…

В кают-компании линкора висела большая картина. Среди бушующих волн, страшно накренясь и отчаянно дымя трубами, «Парижская коммуна» («Севастополем» линкор стал в 1943 году) шла через «кладбище кораблей» так еще в парусном флоте прозвали Бискайский залив.

В конце сороковых годов на корабле еще оставалось несколько сверхсрочников — свидетелей памятного перехода вокруг Европы с Балтики на Черное море. Самым приметным из них был мичман Выхристенко, коренастый, почти квадратный здоровяк с выпирающим из-под кителя животом и сивыми прокуренными усами.

«Нас тогда так дюже расштивало, — рассказывал он курсантам, — что потом даже в Бресте возле причала наша „Парижанка“ долго еще трусилась. А в Бискайе волны, чертовки, трохи в трубы не заплескивались, шлюпки разбило и за борт смыло… Но мы не перетрухали, неньку ридну звать не стали! Меня тогда в самую лютую годыну приняли в нашу большевицкую партию… В тот ураган тьма-тьмущая судов загинула, а вот мы сдюжили…

Во французском Бресте подлатались и снова двинулись через тот бисов Бискайский залив. А он, видать, не совсем дурной, геройство ценить умеет, ластился на этот раз к бортам, что твоя кошка… Прошли мы под прицелом английских пушек Гибралтар-проливом и через неделю дивились уже италийским мистом Неаполем, что лежит под вулканом Везувием… Потом мы ездили на остров Капри, где была у нас зустричь с письменныком Максимом Горьким…»

Урманов невольно улыбнулся, вспомнив осанистого мичмана, которого матросы любовно окрестили «дядькой Тарасом».

— Вы помните мичмана Выхристенко? — спросил он водителя.

— Моржа-то? — живо откликнулся тот. — Кто ж его не помнит!

— Он еще жив?

— Что ему сделается! Он как дуб мореный. Вот услышите, в полдень пушка бабахнет, так знайте, это дядька Тарас палит. Можете часы проверять, будет секунда в секунду двенадцать…

В отцовской квартире проживала теперь Софья Ниловна Урманова — тетка Сергея, старая дева, шустрая и сноровистая женщина, за которой водился единственный малый грешок: даже после шестидесятилетия она не рассталась с косметикой.

Сергей любил свою тетушку, только стеснялся с ней под руку ходить, казалось, что прохожие усмехаются.

По всегдашнему обычаю он заявился без телеграммы, повергнув Софью Ниловну в смятение.

— Опять ты как снег на голову, Сержик! — восклицала она, оставляя на щеках племянника следы яркой помады. — А у меня, как на грех, холодильник совсем пустой!

— Пустяки, тетя Соня, — успокаивал он ее. — Надеюсь, не все рестораны Севастополя на ремонте…

— Не люблю я общепитовские харчи, — притворно вздыхала тетушка, но Сергей знал, что его предложение принято с удовольствием, Софье Ниловне нравилось бывать на людях.

В первый же день они поехали на морское кладбище.

Как только юркий морской трамвайчик выгреб за Павловский мысок, на высоком берегу Северной бухты открылась кладбищенская часовня со сбитым бомбой куполом, и сердце Урманова тоскливо сжалось. Он вырос без матери, она осталась осенью сорок первого на потопленном фашистами госпитальном судне, потому отец был дорог ему вдвойне. На отца Сергей равнялся, отцом гордился.

Он никогда не спрашивал отца, почему тот не женился снова, но догадывался, что сам тому причиной. Домашнее хозяйство вела Софья Ниловна, которая после войны навсегда перебралась в Севастополь, чтобы быть рядом с братом и племянником.

— Дальше поедем на автобусе или пешком пойдем, Сержик? — спросила тетушка, когда трамвай ошвартовался к пристани.

— Как вам лучше, тетя Соня, — ответил Урманов. Раньше они всегда ходили на кладбище по тропке через каменистое взгорье холмов по-над бухтой.

— Ты что, совсем в старухи меня записал? — деланно возмутилась Софья Ниловна. — Я еще могу козой припустить вприпрыжку!

Она на самом деле выглядела молодо, худощавая, в белой блузке и черном платке, наброшенном на узкие плечи.

Сергей, поддерживая за локоть, помогал ей взбираться по крутым галечным осыпям, терпеливо ждал, пока она отдышалась на самом взлобке.

Они вышли не к центральным воротам кладбища, а к боковой калитке, за которой была большая братская могила экипажа корабля, погибшего в Севастопольской бухте.

— Молоденькие-то какие все были… — вздохнула Софья Ниловна, прочитав надпись на пирамидальном обелиске.

Пройдя мимо обросших мхом могил участников первой обороны Севастополя, Урманов с теткой подошли к ограде из якорной цепи, внутри которой стоял памятник в виде маленького маяка.

Софья Ниловна отворила тихонько дверцу ограды, вошла и расслабленно опустилась на колени.

— Братец мой любимый, — негромко запричитала она. — Сына я к тебе привела, кровиночку твою единственную, а ты не встанешь нам навстречу, не откроешь свои глазоньки…

— Тетя, милая, успокойтесь, — тронул ее за плечо Сергей, сам едва сдерживая слезы. Он вынул из дорожной сумки чуть примявшийся букет роз, фляжку с водой, наполнил вкопанную возле памятника банку, поправив цветы, установил букет.

Седьмой год пошел с того дня, как под траурный залп салюта опустили в могилу накрытый военно-морским флагом гроб отца, но в сознании Сергея он оставался живым, часто слышался его бодрый даже во время смертельной болезни голос: «Сыновья должны идти дальше отцов… Не успокоюсь до тех пор, пока не увижу тебя адмиралом!..» Насчет адмирала еще вилами по воде писано, но как бы порадовался отец, увидев его командиром лучшего корабля флота…

Двумя днями спустя Софья Ниловна провожала племянника на морском вокзале.

— Вот уже и сединки у тебя появились, Сережка, — вздохнула она, трогая пальцем его висок. — А знаешь, чем ты старше становишься, тем больше походишь на Прошу. Смотрю вот на тебя, и кажется мне, что сейчас не шестьдесят шестой год, а тридцатый и провожаю я брата на далекий его Дальний Восток…

Ты уж черкни мне иногда весточку, Сержик, не обижай. Мы же с тобой самые близкие люди на этом белом свете…

Он пристыженно отвел глаза. Это было его слабым местом; не любил писем, без того хватало писанины — уйма разных журналов, отчетность по стрельбам и минным постановкам, ремонтные ведомости, донесения, рапорты, акты…

Рейс Одесса — Батуми со всеми заходами в промежуточные порты совершал теплоход «Петр Великий» — один из ветеранов Черноморского пароходства, небольшой, но ладный, с компактными надстройками. По летнему времени он был загружен под завязку, верхняя палуба пестрела от пассажиров. С трудом Урманов раздобыл билет в трехместную каюту вместо положенного ему первого класса.

Он взбежал по трапу, когда теплоход дал первый отходной гудок. Постоял возле борта, помахал рукой вытирающей глаза платочком тетушке, а уж потом спустился в каюту.

Открыл дверь и обалдело замер у порога: в кресле, возле откидного столика, сидела Кармен. Только несколькими секундами спустя сообразил, что обознался, но до чего же незнакомая женщина походила на Ирину Снеговую, ныне Русакову! Такая же смуглая, глазастая, гибкая. «Ну, старик, — придя в чувство, подумал Урманов о себе. — Плохи твои дела, коль стало мерещиться…»

В каюте был еще один пассажир, военный летчик с погонами старшего лейтенанта. Чуть погодя Сергей понял, что его попутчики — муж с женой.

— Алла, — представилась женщина.

— Леня, — поднялся с кресла ее супруг.

— Сергей Прокофьевич, — назвался Урманов.

— Вам никогда не приходилось бывать в Сен-пенске? — спросила Алла, когда прошла неловкость первых минут знакомства.

— Бывал, и не раз, — ответил Урманов, вспомнив маленький пыльный городок на побережье.

— Ну и как там? — заинтересованно потянулась к нему женщина. Понимаете, мы служить туда назначены…

Сергей только одобрительно улыбнулся на это ее «мы служить» — так говорят все офицерские жены, извечный удел которых — отдаленные точки, тюленьи губы да медвежьи углы.

— Как и везде, — сказал он. — Друзей заведете — не соскучитесь.

— Значит, жить можно? — обрадованно тряхнула пышными волосами Алла. Особым женским чутьем она поняла, что спрашивать попутчика о ценах на частное жилье и продукты питания бесполезно.

Едва теплоход вышел на внешний рейд, как его стало заметно уваливать. Урманов еще на причале обратил внимание на то, что погода свежеет.

— Палубных пассажиров просим уйти во внутренние помещения, озабоченно пророкотал спикер.

— Будет шторм, да? — испуганно пробормотала Алла.

— Ветер усиливается, — сказал Урманов.

— Вы, наверно, моряк? — с завистью в голосе спросила женщина.

— Станет укачивать, ложитесь на койку, — посоветовал Сергей. Старайтесь отключиться, ни о чем не думать и заснуть.

— Спасибо, — прошептала она.

Муж ее сидел безучастно, но побледневшие щеки и пот, выступивший на лбу, выдавали первые признаки морской болезни.

Урманов знал, что многие летчики не переносят корабельную качку, как и некоторые моряки неуютно себя чувствуют при воздушной болтанке.

Он поднялся и вышел, чтобы дать им возможность раздеться и лечь, а заодно решил заскочить в буфет попросить парочку лимонов для своих попутчиков. Фруктов не оказалось, зато бармен продал ему увесистую копченую скумбрию. Попутно прихватил Урманов столовый нож.

Из бара выбрался на шлюпочную палубу, непривычно пустую, лишь возле дымовой трубы валялась забытая кем-то игрушка — резиновый крокодил. Сергей поднял его, сунул в карман, надеясь возвратить маленькому хозяину.

Сизые брюхастые облака почти цеплялись за мачты «Петра Великого», разбойничьи посвистывал разгуливающийся мордотык — северо-восточный ветер, гнал по морю стада пенных барашков. Урманов послюнил и поднял вверх большой палец, подержал на ветру, но палец так и остался влажным. То была старая верная примета на усиление непогоды.

Он усмехался в ответ на разглагольствования некоторых мариманов, называвших Черное море «мандариновым», ибо знал коварный норов бывшего Понта Эвксинского. Здесь на памяти людской разыгрывались такие трагедии, которым могут позавидовать и буйная Атлантика, и Великий, но отнюдь не Тихий, океан. Вспомнить, к примеру, черную пятницу 24 ноября 1854 года. Тогда невиданный ураган разметал и потопил возле Балаклавской бухты тридцать кораблей союзного флота, доставивших подкрепления, боеприпасы и провиант войскам, осаждавшим Севастополь.

Спускаясь вниз по внутреннему трапу, Сергей снова услышал хрипловатый голос по спикеру:

— Товарищи пассажиры, из-за штормовых условий захода в порт Ялта не будет. Следующим до Ялты предоставят автобусные билеты из порта Феодосия.

«Вот шутники, — недоуменно размышлял Урманов. — Не могли отправить ялтинцев автобусом из Севастополя. Петуху на плетне было ясно, что надвигается шторм».

Соседи по каюте тихонечко лежали в своих койках, последовав его совету. Зашторенный иллюминатор создавал иллюзию сумерек. Поддавшись этой иллюзии, Сергей тоже разделся и зарылся в чистые, чуть влажные простыни.

Сны подступили морские. Он увидел себя на мостике «Летучего», который, оправдывая свое название, птицей взлетал на гребни бушующих волн, острым форштевнем распарывая их надвое. Все вокруг ревело и выло, а он стоял в рубке, чуть расставив ноги, и насвистывал:

Будет буря — мы поспорим,

И поборемся мы с ней…

Очнулся он вмиг от тревожного предчувствия. Раскачиваясь на волнах, старый теплоход ухал и скрипел, словно трещали все его ребра-шпангоуты, вдоль борта с шумом прокатывались злобные валы. В каюте стоял резкий запах сырости.

Сергей рывком отшвырнул простыню, свесил ноги с койки. Спросонья сначала не мог понять, что за странная фигура на откидном столике возле иллюминатора. Но, сообразив, одним прыжком перемахнул полкаюты. Просунув руки в иллюминатор, сжал голову женщины и вызволил ее из круглой дыры.

— Сумасшедшая! — заорал он. — Что вы делаете!

Она обмякла на его руках. В чем был, босой, Урманов помчался со своей ношей в лазарет.

Судовой врач, усатый пожилой мужчина, не потребовал объяснений. Разорвав тесный ворот ситцевого платья, он приник ухом к груди женщины.

— Жива, — облегченно выдохнул врач. — В обмороке.

— Она не захлебнулась? — спросил Сергей.

— Не успела, просто нервы не выдержали…

Усач отбил горлышко какой-то ампулки, набрал полный шприц.

— Помогите, — приказал он Урманову. Сделав укол, поднес к носу пациентки склянку с нашатырем.

Она зашевелилась, обеспокоенно подняла голову с кушетки.

— Где я?

— Вы в корабельном лазарете, — успокоил ее усач. — А я доктор.

— Почему я здесь? — снова простонала она, поправляя рукой оторванный клок платья на груди.

— Потом, потом, милочка, — склонился над ней врач. — Пока полежите тут у меня, оклемайтесь немножко.

— Нет, нет! — запротестовала она, поднимаясь и садясь на кушетке. — Я хочу домой, к мужу…

— Как хотите, — равнодушно буркнул усач. — Только не делайте больше глупостей.

— Я отведу ее, доктор, — сказал Урманов.

— Можете даже отнести, — хмыкнул врач, казалось, совсем потерявший интерес к происходящему. — Только наденьте мои тапочки.

— Мне ужасно, просто нестерпимо захотелось глотнуть свежего воздуха, — объясняла в коридоре Алла. — Я отвинтила крантик, открыла это круглое окошко, высунулась… и дальше ничего не помню.

— Но вам запросто могло срезать голову, — поддерживая ее на трапе, укоризненно сказал Сергей.

— Срезать голову? Водой? — удивилась она.

— Вот именно. Вы не видели, как эта вода разрывает и скручивает в бараний рог корабельное железо.

— Ой, мне снова плохо, — хватаясь за него, простонала женщина. Скорее ведите меня в кровать…

Но сразу уложить ее в постель не удалось. В каюте было по щиколотку воды, мокрый Леня вычерпывал воду пепельницей в раковину умывальника.

— Откуда ты в таком виде? — недобро глянул он на жену. — И кто открыл иллюминатор?

— Леня, Ленечка! — с плачем кинулась ему на грудь она. — Сергей Прокофьевич жизнь мне спас!

Когда ясность была внесена и общими усилиями каюту осушили, летчик рассказал Урманову о происшедших без него событиях. Старшего лейтенанта окатило таким душем, что он пробкой вылетел из постели. Решил поначалу, что теплоход тонет. Потом возле иллюминатора его вторично обдало с головы до ног. Только когда заделал «пробоину», обнаружил исчезновение жены и соседа.

— Вы не думайте, Сергей Прокофьевич, ничего плохого мне в голову не пришло, — смущенно оправдывался Леня. — Просто растерялся: где вы можете быть ночью и в такую погоду?..

Жена не слышала его объяснений, она заснула прямо на мокрых простынях, при ярком свете каютного плафона. С лица ее исчезла страдальческая гримаса, черты его сгладились, просветлели, и она снова очень напомнила Урманову Кармен.

— Мы теперь на всю жизнь вам обязаны, — продолжал говорить старший лейтенант. — Адреса у нас пока нет, но когда у нас будет дом, двери его открыты для вас, как для родного… Знаете, у меня в чемодане есть бутылка спирта. Вы пьете спирт?

— Приходилось, — усмехнулся Сергей.

— Давайте по такому случаю…

Спать они так больше и не легли. Захмелев, летчик порозовел и перестал обращать внимание на качку. Под скрип и скрежет старого теплохода он рассказывал о детстве, которое прошло в таежном сибирском селе.

— Представьте, самолеты я видел только в кино, а чуть ли не с пеленок решил стать летчиком. В школе налегал на математику, физику, астрономию. Вступительные экзамены в Ейское авиационное училище сдал на пятерки… А какое чувство я испытал, когда первый раз взлетел в небо, мне и не пересказать. Два раза в жизни я был так идиотски счастлив, в тот раз и еще когда Алла, — он нежно поглядел на спящую жену, — согласилась выйти за меня…

Урманова хмель не брал. Он слушал откровения старшего лейтенанта Лени и в глубине души завидовал ему. Парню лет двадцать пять, не больше, а у него все уже устроено как надо. Любимое дело, красавица жена, похоже, кого-то третьего ожидают в недалеком будущем… «А у тебя, — иронизировал он над собой, — у тебя виски седеют, и до сих пор ни кола ни двора. И вряд ли когда-нибудь заведешь семью, потому что уводят невест из-под твоего носа другие. Хотя, шалишь, счастливый Леня, что касается любимого дела мы с тобой потягаемся! Не знаю, кем ты будешь в мои годы, но крейсер приравнивается к пехотной бригаде!»

— Вы, случаем, не вертолетчик? — спросил он растрогавшегося попутчика.

— Нет, я морской разведчик. А что?

— Взял бы на свой крейсер, у меня будет палубный вертолет, — не выдержав, похвастался Сергей.

— Так вы командир крейсера? — округлил глаза старший лейтенант. — А я с вами этак вот запросто…

— Бросьте условности, Леня, — усмехнулся Сергей.

Качка между тем заметно приутихла, теплоход перестал стонать и жаловаться на старость, слышен стал мерный шум машины, который раньше забивался скрипом и скрежетом.

— Похоже, прошли Киик-атламу, — сказал Урманов, отшторивая иллюминатор. — Скоро и Феодосия.

За круглым стеклом занималось серое дрожащее утро. Возле борта мирно колыхались зыбкие валы, растерявшие неистовую свирепость.

Небо было хмурым, но среди свинцовых туч белесыми озерками маячили первые прогалины. За кормой теплохода на воду садились чайки.

— Если чайка села в воду — жди хорошую погоду, — сказал Леня.

Еще через час «Петр Великий» пришвартовался к внутренней стенке Широкого мола Феодосийской гавани.

Подали трап, и на берег жиденькой цепочкой потянулись измученные качкой пассажиры.

Палубная команда теплохода спешно вооружала пожарные шланги для окатывания водой коридоров и надстроек.

А в трехместной каюте разыгрался новый акт маленькой драмы. Алла наотрез отказалась плыть дальше на теплоходе.

— Лучше пешком по берегу пойду, — заявила она. — И детям закажу подальше держаться от моря…

На прощание молодая женщина так крепко поцеловала Сергея в губы, что у него перехватило дыхание.