"Визитная карточка флота" - читать интересную книгу автора (Плотников Александр Николаевич)

Глава 12

Форму одежды на пробный выход Урманов объявил парадную. Для всего экипажа, за исключением машинной команды.

— Чего ты выпендриваешься, Серега? — ворчал Павел Русаков. — Канал все равно закроют, ни встречных, ни поперечных не будет.

— Первый выход — для корабля праздник. Вам ли это объяснять, товарищ инженер-капитан третьего ранга!

— Запаса… — уточнил Павел.

— Сегодня запас, завтра у нас!

— Вот когда стану твоим подчиненным, тогда и будешь из меня веревки вить…

Внешне все выглядело обычным. И реденький строй швартовых команд в носу и на корме, и небольшая группа провожающих на причале, и два обвешанных автопокрышками, похожих на ощетинившихся ершей буксирчика, которые уже натянули упругие лесы стальных канатов. Но Урманов, смотревший на все это с внушительной высоты ходового мостика, заметно волновался. В голове роились напыщенные мысли об исключительности нынешнего события и о своей причастности к истории. Разве всякому выпадает честь выводить в море головной корабль новейшего проекта?

С причала и сам командир, одетый в черные брюки и белую тужурку, с большим призматическим биноклем на груди, выглядел эффектно. Почувствовав внимание, Урманов поднес к глазам бинокль, навел его на провожающих.

У самой воды стояли девушки-маляры во главе со своей бригадиршей. Урманов немного подкрутил тубус резкости бинокля, и лицо молодой женщины придвинулось совсем близко. Надменно застыли серповидные брови, легкая улыбка шевелила ярко накрашенные губы. В отличие от подруг, одетых в спецовки, Кармен была в ярко-малиновом брючном костюме, плотно облегающем ее фигуру.

Сергей невольно залюбовался ею, потом, спохватившись, опустил бинокль в перешел на другое крыло мостика.

Примерно через полмесяца после свадьбы он случайно встретился с Ириной на палубе. Коротко поздоровавшись, хотел быстро пройти мимо, но невольно остановился под ее пристальным взглядом.

— Вы пореже ставьте в наряд моего мужа, товарищ командир, — с усмешкой произнесла она. — Все-таки у него медовый месяц.

Сказав это, она повернулась и мигом скрылась в ближайшем люке, а он продолжал стоять, обалдело смотря ей вслед…

Ни к одной женщине не испытывал Урманов такого двойственного чувства: коробила ее внешняя развязность, и вместе с тем развязность эта иногда казалась Сергею нарочитой, Ирина словно бравировала ею.

Во время свадьбы невеста была так хороша, держалась с таким скромным достоинством, что оттаял даже грозный свекор Андрей Иванович Русаков. Когда поздно вечером молодых проводили из ресторана, он придержал Урманова за локоть и сказал вполголоса, чтобы не расслышали другие: «Слушай, Сергей, похоже, у нашего Гошки губа не дура?» Урманов тогда молча кивнул в ответ.

А потом стало заметно, как переменился Игорь после женитьбы: отутюженная форма, сдержанность в отношениях с сослуживцами. Только что из динамика корабельной трансляции прозвучал его уверенный доклад: «Первая стартовая батарея к бою и походу готова!»

«Надо вызвать Игоря наверх, — словно оправдываясь перед самим собой, подумал Сергей. — Пусть с женой попрощается…» Хотя в прощании не было нужды, выход рассчитан всего лишь до вечера, да и то если все механизмы окажутся в порядке.

— Лейтенант Русаков приглашается на мостик, — включив тумблер, сказал в микрофон командир.

Вскоре на трапе послышались торопливые шаги, в ходовую рубку вбежал запыхавшийся Игорь.

— По вашему приказанию… — начал было он, но Урманов жестом остановил его.

— Станьте на правое крыло мостика, Игорь Андреевич, и проследите за отдачей швартовых. Будете докладывать расстояние до причала.

— Есть, стать на правое крыло… — недоуменно пробормотал Игорь.

Урманов тут же перешел на противоположное крыло ходового мостика, стал смотреть, как попыхивают длинными трубами закопченные до самых кончиков мачт портовые буксирчики.

Наверх поднялся взъерошенный, как всегда, Павел Русаков в расстегнутом пиджаке, похожем на разлетайку.

— У меня все в норме! — радостно воскликнул он. — Можно отходить!

Урманов вопросительно глянул на стоящего рядом портового лоцмана. Как ни заедало самолюбие, но Сергей понимал, что подлинным командиром «Горделивого» на пробном выходе являлся этот грузноватый пожилой человек в совторгфлотской тужурке с тремя шевронами. Но фамилия лоцмана нигде не будет значиться, кроме вахтенного журнала, в истории останется фамилия первого командира крейсера.

— Можно сниматься, — вынул изо рта прокуренную трубку лоцман.

— Отдать кормовые! — торжественно, как на параде, скомандовал Урманов.

— Кормовые на борту! — опередив командира швартовой команды, доложил лейтенант Русаков.

Ближний к корме буксирчик выпустил шапку серовато-бурого дыма и натужливо двинулся вперед.

— Отдать носовые! — дал команду на бак Сергей.

Стальная громадина бесшумно отделилась от причала и боком поплыла к середине ковша.

— Носовые на борту! — снова послышался голос Игоря Русакова. — До стенки пятьдесят метров!

Буксиры, радостно попыхивая трубами, вывели крейсер на осевую линию фарватера и застопорили ход. Отсюда, с заводского ковша, должно было начаться первое в его жизни самостоятельное плавание.

Было тихое солнечное утро. Искрилась чуть подернутая маслянистой пленкой вода, словно вся была засыпана серебристой рыбьей чешуей. Неподвижно застыли зеленые липы в небольшой рощице на противоположном берегу, и, словно поддавшись всеобщему оцепенению, дремали тысячи лошадиных сил в многоярусном чреве «Горделивого».

Урманов трепетными руками, будто совершая некое таинство, перевел рукоятки машинных телеграфов на «товсь», мелодично тенькнули сигнальные звонки совместившихся стрелок — из машины мигом отрепетовали команду. Командир снова глянул на лоцмана, тот согласно кивнул, и Урманов поставил оба телеграфа на «малый ход». Ему почудилось, что по всему огромному телу корабля пробежала нетерпеливая дрожь, словно по спине призового скакуна, которому отпускают поводья. Крейсер легонько качнулся и послушно тронулся с места. Мелкая волна легкими разводьями обтекала его острый свежевыкрашенный форштевень.

— Поехали! — радостно воскликнул Павел Русаков, вытирая носовым платком вспотевший лоб. — С тебя бутылка коньяка, Серега!

Урманов не ответил. Вцепившись обеими руками в шершавый поручень, он зачарованно смотрел на ласково журчащую вдоль борта волну, переводил взгляд на медленно плывущие назад низкие, опушенные зеленью берега канала, и всем его существом владело горделивое чувство первопроходца. Жалел только о том, что не видит его в эти минуты отец.

— Вправо помалу, — негромко произнес невозмутимый лоцман. Главный старшина Хлопов чуть пошевеливал рычажок манипулятора, такой непривычный на месте традиционного, обшитого медью рулевого колеса с отполированными матросскими ладонями рукоятками.

На поднятой осанистым крейсером волне покачивались навигационные вехи, приветливо взмахивая цветными голяками. Немного поодаль выпрыгивали из воды любопытные рыбешки, оставляя на поверхности быстро гаснущие оспины.

Мерно гудели, постепенно набирая силу, машинные вентиляторы, над палубными надстройками вращались распахнутые раковины антенн, встречный ветерок старался развернуть на гафеле алое полотнище государственного флага.

Смотря на мачту, Сергей Урманов думал о том, насколько символично, что на испытаниях корабль носит государственный флаг. Ведь строила «Горделивый» буквально вся страна: он напичкан от киля до клотика продукцией великого множества заводов со всех краев и весей нашего необозримого государства.

В ходовую рубку поднялся заместитель командира капитан третьего ранга Валейшо.

— Сергей Прокофьевич, — вполголоса обратился он к командиру. — Может, просьба моя не совсем уместна, но надо, чтобы вы сказали хоть несколько слов экипажу… Поздравили всех с первым плаванием… Ведь такое не повторяется…

— Понял, комиссар, — согласно кивнул Урманов. — Сейчас, только повернем на новое колено…

Чуть погодя он подошел к трансляционному щитку и включил тумблеры на щитке внутрикорабельной трансляции.

— Товарищи матросы, старшины и офицеры! Товарищи рабочие, инженеры и техники! — поднеся ко рту микрофон, медленно и раздельно произнес он. — В нашей с вами жизни происходит сейчас знаменательное, неповторимое событие. Мы выводим в море новый могучий корабль советского Военно-Морского Флота! Корабль, которому будут подвластны любые штормы и ураганы, доступны самые дальние дали Мирового океана. Корабль, который будет вызывать восхищение каждого настоящего моряка, гордость наших друзей и зависть недругов. Нам с вами выпала огромная честь вдохнуть в него душу, стать хозяевами и повелителями всех его сложнейших устройств, оружия и механизмов. Так пусть каждый из нас оправдает высокое доверие, оказанное нашим народом, его Коммунистической партией и Советским правительством. Поздравляю вас, мои боевые друзья.

Валейшо стоял неподалеку, слушал Урманова и представлял себе, как сейчас в каждом отсеке, в каждом помещении, в каждой рубке крейсера с затаенным дыханием внимают командиру. Голос первого человека на корабле не часто звучит по циркулярной трансляции. Но коли уж командир обращается к экипажу, значит, возникли исключительные обстоятельства. И тогда, напрягаясь, слушают его в машинном отделении, наполненном грохотом и дрожью мощных двигателей, слушают в радиопосту, убрав на время с висков черные лопухи наушников, слушают на камбузе, не обращая внимания на подгорающие котлеты…

«Говорит командир!» На море к этой фразе относятся с не меньшим уважением, чем на суше к звучащим в эфире словам: «Говорит Москва!»

— Спасибо! — поблагодарил замполит, когда Урманов, выключив трансляцию, положил микрофон.

— Лучше выдумать не мог, — улыбнулся ему командир и спросил: — Ну как там внизу народ?

— Наши все пишут, — ответил Валейшо.

Его слова услышал Павел и тут же ввязался в разговор:

— Какую-то чиновничью канцелярию сделал ты, Серега, из крейсера. Сто пудов бумаги понапрасну переведешь…

— Погоди, ты нас еще будешь благодарить за эту порчу бумаги, усмешливо глянул на него Урманов.

Дело было в том, что накануне пробного выхода командир велел выдать на каждый боевой пост по ученической тетради и предложил вести короткие записи о действии механизмов. По возвращении в затон офицеры должны были проанализировать все записи и выработать рекомендации для завода по регулировке барахлящих устройств. Инженер-механик Дягилев горячо поддержал эту идею.

Вообще Урманов давно уже знал, что между Дягилевым и Павлом Русаковым существует ревнивое соперничество. Главному строителю не нравилась компетентная въедливость корабельного инженера. За глаза Павел окрестил его «хазаром». Поводом для такого прозвища явились, видимо, скуластое, чуть узкоглазое лицо Дягилева и его непробиваемое упрямство.

— Опять твой хазар акт ревизии компрессора не подписывает, — обидчиво говорил Урманову главный строитель. — Прокладки, видишь ли, ему не понравились! А что такое прокладки? Мусор! Выбросил и поставил новые!

— А ты так и сделай, — спокойно посоветовал Павлу командир, который в большинстве случаев принимал сторону своего инженера-механика.

— Разве тебя убедишь, — безнадежно махал рукой Павел, — ты свои куркульские интересы блюдешь…

— Мы с тобой оба государственные интересы защищаем. Не понимаю, чего же ты хочешь?

— Я хочу, чтобы вы мне палки в колеса не совали. Не лезли туда, где ни черта не понимаете.

— Напрасно ты думаешь, что мы зря казенные харчи переводим, — пытался урезонить его Урманов.

— Вы по полпуда каши, а мы по сто пудов соли на этом деле съели! вскипал главный строитель. Но в конце концов ему приходилось уступать требованиям корабельных специалистов.

— Сейчас будет крутой поворот канала, — вынув изо рта трубку, подсказал Урманову лоцман.

— Ясно, — откликнулся командир и передал по трансляции в машинное отделение: — Приготовиться работать обеими машинами враздрай!

— Ты с реверсами-то полегче, Серега, — обеспокоенно попросил Павел Русаков, и полы его разлетайки мелькнули уже у выхода из рубки.

— Разрешите и мне спуститься в машинное? — подал голос Валейшо.

— Идите. Предупредите там Дягилева, чтобы наши смотрели в оба.

— Стопорите правую машину, — подсказал лоцман.

Урманов перевел рукоятку машинного телеграфа на «стоп», почти одновременно скомандовав на бак:

— Правый якорь к отдаче изготовить! — Это для страховки, если вдруг что-то случится с машинами и крейсер останется без хода. На тот же случай следом за «Горделивым» шли оба портовых буксира, которые выводили его из затона, шли, почтительно поотстав, как две вышколенные собачонки за хозяином.

— Давайте правый задний, — сказал лоцман.

Корма корабля мелко заколотилась, будто в ознобе, а нос его послушно завернул в нужную сторону.

«Прав был Георг Оскарович Томп, когда утверждал, что корабль будет управляться легко, как китайская джонка, — невольно подумал Урманов. Жаль, он сам не видит первых эволюций своего детища».

Несколько дней назад главного конструктора с почечной коликой увезли в больницу. Позавчера вечером Урманов с Валейшо навестили старика в больничной палате. Он лежал в постели бледный, с отекшим лицом, но старался не выказать своих страданий, шутил с гостями. Когда же речь зашла о пробном выходе, Георг Оскарович посерьезнел, стал озабоченно перечислять:

— Линии валов надо проверить на вибрацию, обязательно реверсивные муфты на заклинивание, следить за температурой подшипников, за точностью изменения шага винта…

Он бы наговорил еще с три короба, но вошла дежурная медсестра и попросила гостей не утомлять больного.

— Семь футов вам под килем, — пожелал напоследок Томп, потом неловко заерзал головой по подушке. — У меня большая просьба, — пробормотал он. Попросите директора, ну и всех остальных… Пусть ничего не сообщают Яну о моей болезни. Не надо волновать парня, рейс у него дальний…

Всякий раз, когда Томп заводил речь о сыне, Сергей невольно думал о Татьяне. Он сам не знал, почему, но в его сознании оба этих человека, близкий когда-то до боли и совершенно незнакомый, постепенно соединились. Он мог побиться об заклад, что Ян Томп увлекся Татьяной, не удивился бы даже, если бы узнал об их супружестве.

Со слов старшего Томпа ему было известно, как много места в письмах, а значит, и в жизни Томпа-младшего занимает судовой врач Русакова. И странное дело, если поначалу разговоры главного конструктора на эту тему были неприятны Урманову, то теперь он слушал их почти равнодушно…

— Товарищ командир, — послышался из динамика голос инженера-механика Дягилева, — греется опорный подшипник правой линии вала. Прошу сбавить обороты…

— А я прошу не сбавлять! — перебил его Павел Русаков. — Сейчас поднимусь в рубку и все объясню.

Несколько минут спустя главный строитель гулко протопал по трапу и, переводя дыхание, возмущенно забубнил:

— Опять твой хазар воду мутит! Температура на ноль целых шиш десятых выше нормы, а он чуть не требует машину остановить!

— Вы о ком это, товарищ Русаков? — нарочито громко перебил его Урманов. — Человек с такой фамилией в моем экипаже нет.

Он видел, как прячет улыбку рулевой Хлопов, услышал приглушенное хмыканье Игоря Русакова, который дублировал теперь вахтенного офицера, и понял, что прозвище Дягилева на корабле ни для кого не секрет.

— Если будем вокруг каждой ерунды бучу поднимать, то мы корабль до нового потопа не сдадим! — продолжал возмущаться Павел Русаков.

— Вам, товарищ главный строитель, — спокойно парировал командир, абы заказ с рук сбыть, а нам в океанах плавать, где ни заводов, ни вашей милости не будет. Потому мы должны быть уверены в надежности техники. Так уж постарайтесь, пожалуйста, чтобы поменьше всяких ерундовин.

— Да вся причина в том, что смазку густую зашприцевали! Вот разжижеет, и все будет в норме.

— Ну что ж, поплаваем — увидим, а пока обороты придется сбавить… Береженого, как говорят, бог бережет…

— Влево помалу, — скомандовал тем временем рулевому лоцман.

Берега канала неожиданно раздались, словно отступили в стороны, и впереди показалась ограниченная лишь голубоватой полоской горизонта открытая вода.

— Салют морю! — воскликнул Урманов. Всколыхнув тишину, раздался длинный, торжественный гудок корабельной сирены — и помчался вдаль.