"Двор. Книга 3" - читать интересную книгу автора (Львов Аркадий Львович)

XII

Для выселения курсов промкооперации, которые занимали флигель в белом дворе, санкции райисполкома оказалось недостаточно, пришлось подключить горисполком и хлопцев из райкома, а те уже, через своих, поработали в горкоме, где поставили последнюю точку. Дирекция курсов обещала, что доведет дело до суда, но в инстанциях объяснили, что лучше этого не делать, потому что все равно проиграют, а, кроме сраму, сами накличут еще на свою голову цорес, как называют евреи всякие хлопоты и неприятности, так что лучше не тратить напрасно силы и время, а подыскать себе в городе, где-нибудь на Молдаванке — на Госпитальной, на Болгарской, на Коллонтаевской — приличное помещение.

Андрей Петрович говорил своей Марине, что Мотя Фабрикант через свой «Торгмортранс», где по техническим вопросам он теперь первый человек, все время подталкивал, а так бы еще три года дрочились и кукарекали на одном месте.

— Андрюша, — отвечала Марина, — с Мотькой тебе так повезло, что, считай, вытянул счастливый билет в лотерее. Ты его тогда в Германии, когда были у него неприятности с берлинскими немочками, вытащил, куковать бы ему в клеточке, если б майор Бирюк, при Золотой своей Звезде, не хлопотал за капитана Фабриканта. Мотя хорошо помнит, у евреев это в характере — помнить добро.

Андрей Петрович сказал: еврей еврею — рознь, и не надо обобщать гамузом, а то легко впасть в преувеличение. Хрущев, еще при жизни Сталина, когда разбирали Еврейский антифашистский комитет и крымское дело с евреями, которые строили планы после выселения татар создать свою автономию в Крыму, стоял за расстрел, в том числе бывшего начальника Совинформбюро Соломона Лозовского, хотя лично был с ним в дружеских отношениях.

— Ты меня, Андрей Петрович, — отозвалась Марина, — в политику не вмешивай. У тебя свербит — ты и занимайся. А у меня сейчас главная забота — квартира, как будем строить, чтобы самим было любо и чтобы людям можно было показать: и терем, и крепость, а не ждали от государства — сами приложили руки, сами трудовые свои копейки вкладывали. А Мотька Фабрикант нам первый здесь архитектор, и прораб, и коммерческий директор.

Бирюк, когда сказал Матвею, какие должности определила ему Марина в перестройке дворового флигеля, предупредил, чтобы сильно не задирал нос, а всегда держал в фокусе главное: квартиры планировать и строить так, чтобы сколько ни осталось нам до полного коммунизма, а могли бы достойно и красиво встретить. Насчет квартиры для Зиновия Чеперухи придется подключить еще завод Кирова, чтобы тоже ходатайствовал за своего инженера, передовика производства, инвалида войны, причем завод, со своей стороны, должен гарантировать, что окажет поддержку стройматериалами и арматурой, детали можно будет уточнить в ходе строительства. А помещение пионерского форпоста, когда освободится, вернем нашим детям, чтобы могли иметь свой угол и чувствовали себя полноправными хозяевами, а не какими-то подкидышами.

— Это чувство хозяина, — Андрей Петрович поднял руку, сжал пальцы в кулак, — надо больше воспитывать у нашего человека, начиная с детства, а не одни общие слова и нотации.

Матвей вспомнил свой форпост на Ришельевской улице, где жил с родителями в одном квартале от филармонии на Пушкинской, и подтвердил, что сохранил незабываемое чувство, навсегда осталось в памяти имя Павла Петровича Постышева, который в тридцатые годы был инициатором создания пионерских форпостов и ввел в обычай, чтобы наши дети праздновали новогоднюю елку.

— Мотька, — перебила Марина, — ты давай без лирики, я помню, у нас на селе говорили, как твой По-стышев в коллективизацию выгонял куркулей из хаты, сажал в телятники и — ту-ту! — в Сибирь. Слава Богу, осталось позади, сейчас у людей другие заботы. Не сегодня завтра курсы выбираются, освобождается третий этаж.

Фабрикант сказал, освобождается третий этаж, а фактически еще один этаж — чердак, на котором хоть обсерваторию открывай, прямо под крышей круглые окна, выставляй телескопы и наблюдай за звездами.

Обсерваторию, засмеялась Марина, открывать пока не будем, со временем устроим смотровую площадку для влюбленных, а сегодня у нас главный вопрос с метражом: на какую площадь можем рассчитывать?

Андрей Петрович поправил: не на какую площадь можем рассчитывать, а на какую площадь имеем право?

Матвей сказал, что оба вопроса вполне правомерны и никакого противоречия в себе не содержат. На третьем этаже имеем триста квадратных метров с гаком. В чистом виде, технически, на площадь указанных размеров можно рассчитывать. По жилищным нормам, в городе Одессе каждый гражданин, при наличии прописки, имеет право на тринадцать с половиной квадратных метров. В семье гражданина Бирюка пять человек, стало быть, шестьдесят семь с половиной квадратных метров — площадь, которая положена Бирюкам по санитарной норме. Золотая Звезда героя дает обладателю право на дополнительную площадь до двадцати квадратных метров, что общую квартирную площадь Бирюков поднимает до отметки без малого девяносто квадратных метров.

— Мотя, — воскликнула Марина, — так это в два с половиной раза больше, чем имеем сейчас!

— Марина Игнатьевна, — Матвей сделал рукой стоп, — попрошу еще минуточку терпения. По государственным правилам квартирная плата взимается у нас только за жилые комнаты. Всякие подсобные помещения — кухни, передние, коридоры, уборные, ванные, чуланы, кладовки и пр. — оплате не подлежат и в жилплощадь не включаются. К примеру, в квартире имеются кухня площадью в пятнадцать—двадцать квадратных метров, передняя и коридоры такой же площади, кладовка, гардеробная, чулан, ванная и туалет, площадью в полтора-два десятка квадратных метров, — округляя, получаем реальную физическую площадь сто пятьдесят квадратных метров. Это, Марина Игнатьевна, и есть ответ на твой вопрос, на какую площадь можно рассчитывать.

— Да кто ж позволит такую площадь! — схватился Андрей Петрович. — У меня у самого язык не повернется такую цифру называть.

— А ты, Андрей Петрович, — развел руками Фабрикант, — и не называй. Ты укажи восемьдесят семь с половиной метров, как мы считали с тобой по жилищной норме.

— Да как же я людям в глаза буду смотреть! А во дворе соседи что скажут: после революции и в голову здесь никому не приходило, что одна семья может такую площадь занимать! Ты, Ананыч, мозгами своими думай, а не другим местом!

— Хам! — взвинтилась Марина. — Тебе Матвей Ананьевич строгие расчеты квалифицированного специалиста под нос кладет, а ты сударика-коммунарика строишь из себя и оскорбляешь вместо того, чтобы поклониться и гран мерси сказать человеку!

— Ладно, ладно, — замахал руками Бирюк, на лице была виноватая улыбка, — данке шён, геноссе Фабрикант! Гран мерси! Грациа!

— Ты, Андрей Петрович, — предостерег Матвей, — смотри и родного языка, русского, когда хочешь спасибо свое сказать благодетелю, не забывай. А насчет приведенных расчетов по метражу усеки: никаких хитрых номеров здесь нету — действуем по правилам, в соответствии с санитарной нормой жилой площади, установленной для квартиросъемщика в городе Одессе. А что много кажется, так это одна иллюзия, потому что на сотню одесситов сегодня не насчитаешь дюжину, которая имела бы у себя под ногами санитарную норму жилплощади, определенную советскими законами. Ферште-ен зи, геноссе Бирюк?

— Натюрлих, гауптман Фабрикант!

Марина сказала, из дополнительной площади, которая полагается нашему кавалеру Золотой Звезды, сделаем общую комнату, гостиную, как говорили в старое время. Матери, Лёсику и Зиночке — каждому комната по десять метров; в запасе останется еще десять, будет хозяину на кабинет, чтоб мог регулярно делать уроки для своего вечернего отделения строительного института и побыстрее получил диплом, а не ходил в великовозрастных студентах.

Бирюк и Фабрикант, не сговариваясь, оба в один голос признали, что наметки, какие дала Марина, могут быть положены в основу проекта, но насчет комнаты для хозяев все трое разошлись. Марина хотела, чтоб обязательно был альков для спального места, удобно и романтика, она видела у Курта и его Эльзы в Берлине, в дневное время можно закрывать занавесом. Андрей Петрович сказал, что от этих буржуйских затей его мутит, а, кроме того, прямая потеря полезной площади. Матвей предложил вариант: устроить дополнительное спальное место, такая небольшая светелка с оконцем, где супруги, если поцапались, могут, в обоюдных интересах, врозь скоротать бессонную ночь.

Марина и Андрей Петрович, оба, распознали в варианте, который предложил Мотя Фабрикант, его берлинскую отрыжку, когда бегал по немкам, а бедная жена не знала, где искать, у кого спрашивать.

— Ясно, — подвел итог Матвей, — как говорили в старину братуси — малороссы: за мое жито ще и мене побито. Разбирайтесь сами.

Марина сказала, насчет алькова есть еще время подумать, а насчет ванной и туалетов, надо решить сразу и окончательно: для хозяев — туалет и ванная, для дитла-хов и бабки — туалет и душ. А у нее в туалете, за какие угодно деньги, голубой унитаз и голубая раковина.

— Н-да, — продохнул Андрей Петрович, — насмотрелась ты, Марина Игнатьевна, в Германии.

— В Германской Демократической Республике, — уточнила Марина. — А как у немцев там, в Западной Германии, придет время, поглядим. Хрущев в Кремле с ихним Аденауэром договорился, что посольства откроем в Москве и Бонне, будем вести торговлю и заимствовать друг у друга опыт. Вчера ехала с Привоза трамваем — Жора-профессор читал новые стихи про визит Аденауэра в Москву:

То ли сказка, то ли сон: Бонн приехал на поклон! Правь, отчизна, тризну; Призрак бродит по Европе, Призрак коммунизма!

Бирюк сказал, черт-те что с этим Жорой: малахольный, малахольный, а стихи все с двойным дном — как хочешь, так и понимай.

— Петрович, а ты попроще, — дал совет Фабрикант. — Понравилось, смешно — радуйся, получай удовольствие. А по двойному дну — для этого у нас учреждение на улице Бебеля, угол Покровского переулка, где церковь чуть не век стояла, в тридцать седьмом году взорвали, чтоб не дурачила народ.

— Ты, Матвей Ананьич, с нашим Зиновием Чеперухой, — покачал головой Бирюк, — два сапога пара, и слова те же насчет удовольствия от Жориных стихов, как будто друг у друга подслушали, хотя незнакомы и не встречались.

— Телепатия, геноссе Бирюк! — Матвей поднял палец, с полминуты держал перед собой. — Я тебе скажу: все завихрения в мозгах, все закидоны в умах, от которых всякие революции-контрреволюции идут и головы летят, — от телепатии, беспроволочного трансмиттера, передатчика мыслей, идей. Вот научатся блокировать мысли на расстоянии, к этому человечество идет, история будет по заданной схеме конструироваться: хошь коммунизм — пожалуйста, коммунизм; хошь какой-нибудь Ренессанс или египетские пирамиды — пожалуйста, нате вам Ренессанс, нате египетские пирамиды.

Марина сказала, и она так понимает, только не умела выразить словами, а Мотька у нас известный гелертер и талмудист, сам понял и другим объяснил.

Бирюк засмеялся, но смех, чувствовалось, был не настоящий, деланный, чтоб сильнее подчеркнуть критическое отношение к философским схемам гостя и поддержке, которую получил от хозяйки дома.

— Тебе, Матвей Ананьич, — сказал Бирюк, — Богданов кланялся.

— Это какой Богданов? — удивился Фабрикант. — С того, что ли, света?

— Он самый, — подтвердил Андрей Петрович. — Просто загадка, как этот мелкобуржуазный дух, это богостроительство и фидеизм, которые Ленин разнес полвека назад, так что во все стороны мелкие щепки летели, сохраняют свой уголок в сознании людей сегодня. Когда по диамату-истмату надо было читать Ленина, «Материализм и эмпириокритицизм», старались отмахнуться, кому это сегодня надо, былое и быльем поросло. А оказывается, не, не поросло, а только одежки сменило, гоняют, по моде, со своими идеями на каких-то трансмиттерах, и никакого коммунизма не надо нам строить, а чуток раньше, чуток позже — сам построится.

— Петрович, ты гений! — гость встал, поклонился хозяину. — Ты гений, ты самородок, ты задел во мне такое, скажу тебе, глубинное, что сам бы никогда не догадался: вот, сидит в тебе, притаилось, и никакая телепатия не поможет опознать. У меня, знаешь, какое сейчас главное желание? По глазам вижу: не знаешь.

— Ошибаетесь, Гершеле Острополер. Больше того, — добавил Бирюк, — сильно ошибаетесь. Слушайте сюда: главное желание у вас сейчас — самое главное — пойти и стукнуть на самого себя!

— Ну, Андрей Петрович, — Матвей поднял руки, — сдаюсь: не в бровь, а в глаз! Но как? Открой тайну: как?

— Ты, Мотька, у него не спрашивай, — встряла Марина, — не откроет. Я тебе скажу: он в тебе видит умного еврея, который не будет ждать, пока ребе скажет ему, какие за ним грехи, а сам придет к ребе и откроется: «Ребе, я такой-сякой, берите меня!»

— Марина Игнатьевна, — осклабился Бирюк, — вы таки умная женщина, вы таки угадали, но требуется одна поправка: кто же скажет «ребе, я такой-сякой, берите меня»? Ребе же не чекист какой-нибудь, не КГБ. Хотя…

— Хотя, — заржал Матвей, — конечно, не в нашей синагоге, но бывает!

На следующей неделе курсы промкооперации вывезли свою мебель: столы, стулья, шкафы, где хранили документы и всякий бумажный хлам, Клава Ивановна заявила Бирюку, что хочет вместе с ним осмотреть освободившееся помещение. Андрей Петрович ответил, он сам хотел предложить мадам Малой ознакомиться с площадью, которая столько лет оставалась в распоряжении посторонних людей и только теперь возвращается законным владельцам — двору и его жильцам.

— Бирюк, — сказала мадам Малая, — я не должна тебе объяснять, что жилплощадь у нас принадлежит тому, кому советская власть дала на эту жилплощадь ордер. Насколько мне известно, пока никто никакого ордера не получал.

Да, подтвердил Бирюк, ордера никто не получал и, само собою разумеется, не получит, пока на освободившейся площади не будут построены квартиры.

— Здесь ты прав, — согласилась мадам Малая, — и я думаю, горсовет возьмет строительство в свои руки; ты и твоя семья в первую очередь имеют законное право на улучшение. Но надо провести собрание, позвать всех жильцов и соседей и открыто обсудить, какие имеются по этому поводу предложения и планы. Покойный Дегтярь, когда дело касалось жилплощади, никогда не делал из этого тайну для двора. Ты сам был свидетелем и сам принимал участие.

Андрей Петрович сказал, он хорошо помнит, как решал квартирные вопросы во дворе Дегтярь, как науськивал одних на других, так что наши бабы готовы были выцарапать друг у друга глаза.

— Бирюк, — вскинулась мадам Малая, — у нас во дворе не бабы, у нас во дворе советские женщины: каждая имеет право говорить от своего имени, когда дело касается общих интересов, тем более таких, как жилье и квартиры. Можно собрать завтра актив: Ляля Орлова, Дина Варгафтик, Тося Хомицкая, Аня Котляр…

— И Сонька Золотая Ручка! — с ходу вставил Бирюк.

— Сонька Золотая Ручка? — машинально переспросила мадам Малая. — При чем здесь Сонька? Ах, ты смеешься надо мной!

— Нет, Малая, — затряс кулаком Бирюк, — это ты смеешься надо мной! Ты прекрасно знаешь, что полтора года понадобилось, чтобы выселить эти курсы-шмурсы из нашего двора. А сколько нервов, сколько сил потребовалось! И сколько еще потребуется, чтобы обеспечить объект необходимыми стройматериалами и рабочей силой: строителями, сантехниками, электриками.

— Майор Бирюк, без труда не вытащишь и рыбку из пруда! — парировала мадам Малая. — И не надо пугать нас жупелом трудностей. Уже скоро полных сорок лет как нас пытались пугать и пытаются по сей день. А я тебе скажу, без трудностей мы бы уже давно зачахли. Наши внуки, наши правнуки будут с завистью оглядываться на незабываемые годы, когда их деды и прадеды первые прокладывали дороги, которые вели и, в конце концов, привели к коммунизму. На каждом этапе, на каждом отрезке дороги, пусть это будет Днепрогэс, целина или просто двор, в котором мы живем, наши люди всегда хотели и всегда имели право выражать свою волю. Покойный Дегтярь учил нас: мы не просто имеем право хотеть — мы должны хотеть! И когда из дворовой прачечной мы строили для наших детей форпост, все считали своим долгом не только приложить свои руки, не только отдать свои силы и время, но с каждым гвоздиком, с каждой лопатой цемента сказать себе и другим: мы так хотим!

— Малая, — сказал Бирюк, — за пионерский форпост, который построили из прачечной для наших детей, тогдашнее поколение сказало вам спасибо, и сегодня, через двадцать лет, можно повторить. Но простого русского спасибо сегодня уже недостаточно. В райисполкоме и в райкоме я поставил в известность ответственных товарищей, что наш двор берет на себя инициативу вернуть теперешнему поколению детей пионерскую комнату, которая будет оборудована и обеспечена всем необходимым самими жильцами нашего двора и соседями из других дворов.

— Бирюк, — Клава Ивановна провела пальцами под глазами, — старуха Малая хорошо понимает: на данный момент это пока только слова, но даже слова…

— Подожди, Малая, — остановил Андрей Петрович, — я еще не сказал тебе, что горисполком в принципе дал добро на строительство квартиры для инвалида Великой Отечественной войны Зиновия Чеперухи, старшего инженера завода Кирова, которому завод гарантирует всестороннюю материальную и техническую помощь.

— Я знала, — перебила Клава Ивановна, — что ты хлопотал за него, чтобы он мог построить квартиру рядом с тобой, как вы оба наметили себе без этой дотошной Малой. И то, о чем до самой своей смерти мечтал Дегтярь, вернуть нашим детям пионерский форпост, наконец опять станет былью. Бирюк, у меня перед глазами, как будто только вчера, Фима Граник рисует на потолке голубое небо, летчик высунулся из кабины самолета, а перед ним слова, которые мог прочитать каждый, кто пришел в форпост к нашим детям: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!» Ой, Бирюк, как хочется, чтобы опять можно было сказку сделать былью. Не обманывай старуху Малую, скажи честно: ты веришь?

— Ивановна, — Андрей Петрович зажмурил глаза, прикрыл ладонью, — и откуда ты взялась такая на мою голову!

— Бирюк, насчет форпоста, который сегодня занимает Зиновий со своей семьей, я хочу напомнить тебе, — сказала Клава Ивановна, — что комната, где в данный момент живет Федя Пушкарь, а до него жил покойный Ефим Граник, тоже часть форпоста, и надо вернуть ее детям. Но встает вопрос: а как быть с Федей Пушкарем? Скажу тебе откровенно: он лично мне не нравится, он чужой человек во дворе. Кроме того, надо иметь в виду, где-то в Кривом Озере у него жена, двое детей, и он приведет во двор двадцать комиссий, чтобы форпост, который уже много лет жилое помещение, как только Зиновий уйдет, передали ему, тем более что есть предлог: часть форпоста он занимает сегодня.

Да, признал Бирюк, имеется реальная возможность, что Пушкарь будет действовать в этом направлении, более того, не исключено, что уже действует. Шансов у Феди немного, поскольку в райисполкоме и райкоме поддержали идею насчет пионерской комнаты. Но оставлять за ним кусок бывшего форпоста, прямо скажем, негоже.

— Где же выход? — спросила Клава Ивановна. — Получается, мы сами должны подыскивать ему квартиру, чтобы он мог привезти из своего Кривого Озера семью.

Получается так, согласился Андрей Петрович. Но не будем гнать картину: форпост еще не завтра освобождается, есть время осмотреться.

— А теперь, Бирюк, — сказала мадам Малая, — слушай меня внимательно. Пушкарь работает на заводе Октябрьской революции в строительной бригаде. Как штукатур он на хорошем счету. Завод имеет свои жилые дома и мог бы предоставить ему комнату.

Мог бы то мог бы, подтвердил Андрей Петрович, да где ж на каждого штукатура найти комнату, когда высшего разряда токари и фрезеровщики годами ждут. Фер-штеен, фрау Малая?

— Ферштеен, ферштеен, — ответила Клава Ивановна. — Так вот, Бирюк, есть данные, что Федя Пушкарь в Крыжановке строит кирпичный дом: два этажа и подвал.

— Ну, — махнул рукой Андрей Петрович, — это брехня: проверить ничего не стоит.

— Федя не такой дурак, как ты думаешь, — сказала Клава Ивановна. — От завода выделили участок не Феде Пушкарю, а на имя какого-то брата-свата, и у каждого своя доля: дом с двумя отдельными ходами. Соседи у нас во дворе уже давно обратили внимание: в выходные дни, в конце недели, Федю как будто ветром выдувает.

— Оказывается, шустрик, — покачал головой Бирюк, — а я держал его за мастерового с чистой рабочей совестью. Но есть, Малая, здесь одна закавыка: Крыжановка за чертой городской застройки, и хоть рядом парк Котовского, Лузановка, от Пересыпского моста трамвай ходит, а по административному раскладу сельсовет Коминтерновского района.

— А в Коминтерновском районе, — удивилась Клава Ивановна, — что, нет советской власти, можно иметь комнату в центре Одессы, пять минут ходьбы от Дерибасовской, и строить себе палац возле Лузановки, где под самым носом известный на всю страну украинский Артек для пионеров!

— Малая, не волнуйся, — сказал Андрей Петрович, — в Коминтерновском районе есть советская власть и всегда будет. Ты свой бинокль держи всегда под рукой, чтобы в любой момент мы имели ясную картину. Когда Зиновий перейдет в новую квартиру и можно будет вплотную заняться форпостом, поставим перед Федей вопрос ребром: или добровольно верни нашим пионерам то, что им законно принадлежит, или…

— Что или? — перебила Клава Ивановна. — Или мы тебе насыплем соли на хвост и теперь начнем заниматься твоими шахер-махерами с квартирой и с домом, а ты пока живи себе у нас во дворе, как жил три года до этого!

— Нет, Малая, мы не будем сыпать соли на хвост…

— Нет, Бирюк, ты сам готов и хочешь, чтобы Малая вместе с тобой поступила, как тот русский мужик, который не перекрестится, пока гром не грянет. Так я тебе скажу, Бирюк: я уже сто лет не была в церкви, но когда дело идет о наших детях, которых какой-то шахер-махер из Кривого Озера хочет обворовать среди бела дня, я не буду ждать грома, чтобы перекреститься, а прямо сейчас перед тобой перекрещусь. Вот!

— Ну, Ивановна, — засмеялся Андрей Петрович, — я вижу, воистину православная душа твоя: як тревога, так до Бога! А насчет Феди скажу тебе: еще посмотрим, какой он на самом деле. Что строит сам дом, это хорошо. Не надо связывать людям руки, наоборот, говорит Никита Сергеевич Хрущев, пусть проявляют инициативу в личном хозяйстве, в индивидуальном строительстве, государство не только не будет препятствовать, а еще поможет.

— Бирюк, — перебила Клава Ивановна, — не перекручивай мои слова: я тоже за то, чтобы Федя Пушкарь сам строил для себя дом. Но пусть не прячется, пусть не хитрит и не норовит цапнуть, где плохо лежит, а скажет открыто: вот, на сегодня картина такая, а завтра картина будет другая — и не надо наводить справки, я первый, от кого можно будет узнать. Ты за то, чтобы подождать. Я против. Поступай по-своему, и увидим, кто из нас был прав. А насчет общего собрания двора никакой уступки с моей стороны не будет. И не жди.

Марина, когда Андрей Петрович рассказал ей о дворовом собрании, которого требует Малая, поначалу послала эту старую ведьму к такой-то матери, призвала мужа сделать то же самое и разошлась до того, что изъявила желание обложить эту вечную пролетарочку, которой давно уже пора на тот свет, матом на глазах у всего двора, чтоб наконец увидели и поняли, дегтярские хуябрики кончились раз навсегда и возврата не будет.

Хотя надо было сразу одернуть, Андрей Петрович, наоборот, рассмеялся и продолжал смеяться, пока Марина подыскивала и находила новые слова и обороты, чтобы выразить чувства, которые вырвались наружу.

Кончилось же, как кончались всегда эти Маринины взрывы, она сама стала хохотать, и теперь надо было дожидаться, пока пройдет новый приступ.

— Андрюша, — сказала Марина, — прости меня ради Бога, я распустилась, как базарная баба, как уличная девка. Мне очень стыдно. И зря я так напустилась на старуху Малую: она же по-другому не может — в этом вся ее жизнь. Сейчас я думаю, может, она права, может, людям в нашем дворе нужно это собрание, чтобы могли почувствовать, что с ними считаются, что их мнение имеет значение. Деггярь понимал: людям надо высказаться. Будет от этого практический толк или не будет — у людей ощущение, они высказались, значит, что-то сделали. Надо поговорить с Матвеем, позвони ему.

Фабрикант, когда его ввели в курс дела, сразу встал на дыбы и заявил, что публичных дискуссий по поводу административных и технических решений горисполкома двор и его жильцы проводить не уполномочены, никакая ответственная инстанция прерогативами и функциями этого рода их не наделяла. Если же они хотят в частном порядке собраться и поболтать — это их гражданское право, поскольку сталинская Конституция гарантировала им свободу слова.

Тем не менее, продолжал Матвей, коль скоро такая дворовая сходка состоится, уместно было бы рекомендовать товарищу Бирюку Андрею Петровичу, если поступит соответствующее приглашение, прийти, чтобы не отрываться от масс. Хорошо бы прийти не с пустыми руками, пусть люди чувствуют, что о них думают и заботятся. Кстати, на Одесском газовом заводе построен второй блок печей, и есть реальная возможность обеспечить квартиры газовыми баллонами с перспективой перевода на магистральное газоснабжение. Если с магистральным газоснабжением от завода получится задержка, через год-полтора начнется сооружение газопровода из Шебелин-ского месторождения на Харьковщине, будем среди первых на очереди, и магистральное газоснабжение, как товарищ Бирюк обещал соседям, двор получит.

Марина, пока Фабрикант рисовал свои картины, смотрела то на него, то на хозяина, который слушал с невозмутимым видом, как будто заранее выбрал себе роль без слов, а хозяйке, по сговору с гостем-прожектером, отвели роль простушки, готовой слушать всякие байки.

— Матвей Ананьич, — шлепнула себя ладонью по бедру Марина, — будет мыльные пузыри пускать! Тоже нашли себе мурочку-дурочку!

— Марина Игнатьевна, вот те крест! — Фабрикант перекрестился. — Всю, как ни есть, святую правду, сударыня, открыл тебе. Ни слова суетного не прибавил.

— Да ты, нехристь, перст клади справа налево, а не слева направо! Ну да все равно, — Марина встала, подошла, взяла в две руки голову гостя, — поцелую я тебя, Мотенька!

Андрею Петровичу не понравилась женина ласка, доставшаяся гостю, который замотал головой, видно было, сам смущен.

Марина подошла к мужу, хотела полностью повторить маневр, как было с гостем, но Андрей Петрович выставил обе руки, чуть не оттолкнул, жена скривила губы и с деланной обидой произнесла:

— Ах, ах, мужички, уж и поцацкаться бабе нельзя! С трактором только целуйся, как Паша Ангелина.

— А и с трактором, — строго сказал Андрей Петрович, — не целуйся: на тракторе работать надо, а не целоваться!

— А и то верно, — развеселилась Марина, — целоваться надо на комбайне! Вот я и чмокну тебя, мой комбайн!

Андрей Петрович в этот раз не увертывался, наоборот, сам прижал к себе Марину и сказал, с такими эмоциональными рессорами ей не бухгалтером в конторе сидеть, а судьей по гражданским и семейным делам, чтоб люди не накручивали себя сами друг против друга, не ссорились, а искали бы способа расходиться с миром.

— Андрей Петрович, — с ходу объявила Марина, — вот тебе и первое решение по дворовому делу: отправляйся к старухе Малой, пускай собирает соседей, ты проинформируешь, какой план строительства утвердил горисполком насчет площади бывших складов, которую Бирюк отвоевал для двора. Никаких секретов от соседей у нас нету. Зиновий пусть тоже придет: он строил форпост, он жил в форпосте, а теперь освобождает, чтобы вернуть форпост детям.

— Петрович, и зарубим себе на носу, — громко сказал Фабрикант, — отчетов не даем — даем информацию. Люди сами почувствуют.

Почувствуют или не почувствуют, в любом случае, заметил Бирюк, будут строить планы и принимать свои решения с претензиями на жилплощадь. В разговоре с Малой вопрос конкретно не поднимали, но по тону можно было почувствовать, что имеются конкретные расчеты и претензии.

В Одессе, сказал Матвей, в какой двор ни зайди, везде, с октября тысяча девятьсот семнадцатого года, претензии переходили из поколения в поколение и, можно гарантировать, до конца века будут переходить. А дальше, кому придется, будут вести счет по новому календарю.

Когда Бирюк поставил в известность, что не имеет ничего против собрания жильцов, наоборот, сам готов принять участие, заодно надо обеспечить присутствие Зиновия Чеперухи, чтоб был полный кворум, Малая сказала, она с самого начала была уверена, что найдут общий язык.

— Бирюк, — Клава Ивановна протянула руку, Андрей Петрович крепко, по-солдатски пожал, — теперь я могу быть спокойна: традиция от нашего Дегтяря, пусть земля ему будет пухом, переходит в надежные руки.

— Малая, — спросил Бирюк, — сколько тебе понадобится времени, чтобы люди успели как следует подготовиться? Не будем откладывать в долгий ящик: можно собраться в эту субботу или воскресенье, как удобнее соседям.

Клава Ивановна ответила, что не хочет с бухты-барахты, она должна поговорить с людьми, чтобы каждый, когда придется, мог ясно изложить, понадобится минимум неделя. Кроме того, с сантехником Степой Хомицким и Лялей Орловой она хочет еще раз, с рулеткой в руках, осмотреть помещение бывших мануфактурных складов, чтобы иметь полное представление.

— Если хочешь, — предложила Клава Ивановна, — можешь присутствовать и принять участие вместе с нами.

Андрей Петрович поблагодарил, но объяснил, что инженер-строитель как раз подготовил эскизы и все расчеты, которые требует горисполком, и он будет иметь возможность детально ознакомиться с проектной документацией.

— Бирюк, — развела руками мадам Малая, — со своей стороны ты имеешь законное право, никто оспаривать не будет. А соседи, если будет необходимость, сами найдут специалиста и смогут, где надо, положить на стол свой проект.

В среду Фабрикант пришел с новостью из горисполкома: дали добро по объекту в целом, велели убрать две перегородки в служебных помещениях, а то получались клетушки, и заменить старую лестницу на чердак новой винтовой лестницей с металлическими балясинами, хорошо бы фигурными, чтобы сохранить стиль времени. А, в общем, зеленый свет: приступай хоть завтра.

Марина, когда узнала новость, поначалу стояла за то, чтобы поставить в известность мадам Малую, но тут же передумала и сама стала доказывать, что никто не обязан давать отчета, а на собрании, пусть люди сначала выложат свое, можно будет проинформировать.

Фабрикант сказал, что по законам сцены ружье в первом действии должно висеть на стене, а стрелять в последнем действии. Но, с другой стороны, мы не в театре, актеры и зрители у нас в одном лице, так что он не видит противопоказаний тому, чтобы уведомить Малую о решении горисполкома, наделяющем гражданина Бирюка и гражданина Чеперуху правом безотлагательно приступить к строительству.

Андрей Петрович ответил Матвею, что в его совете есть скрытая бравада и давление на психику людей, а обстановка должна быть нормальная: пусть готовят свое собрание, давить на людей не надо. Давить, повторил Бирюк, не надо.

В этом, признал Фабрикант, есть резон: люди в своем волеизъявлении должны чувствовать себя свободными, хотя бы вся свобода их шла от неведения.

Дворовое собрание назначили на выходной, три часа дня, с тем чтобы у женщин было утром достаточно времени для Привоза и Нового базара, где большой рыбный корпус. Дина Варгафтик, Оля Чеперуха, Тося Хомицкая с Лизочкой пошли на Новый базар, который в сторону Херсонского спуска, причем дорога вдвое длиннее, чем до Привоза и, конечно, вернулись с опозданием.

Мадам Малая сделала им заслуженное замечание, что в такой день необязательно было ходить на Новый базар, а надо было прежде всего думать о собрании, которое не для Ивана или Степана, а для всего двора.

Степа Хомицкий удачно разрядил обстановку и напомнил, что Степан как раз здесь, а Дина, Оля и его Тося немножко потрепали соседям нервы, но, слава Богу, нашлись и заняли свои места.

Клава Ивановна объявила собрание открытым и сказала, что на повестке дня один вопрос — квартирный: планы и перспективы жилищного строительства во дворе. С минуты на минуту, известила ведущая, должны появиться Бирюк и Зиновий Чеперуха, которые, несмотря на выходной день, задержались по служебным делам.

— А вот и они, — сообщила Клава Ивановна, хотя каждый мог уже сам увидеть, — попросим их за председательский стол. Попросим также Степана Хомицкого и Идалию Орлову: они принимали прямое и непосредственное участие в техническом осмотре помещения, которое занимали курсы промкооперации, а теперь возвращено двору и жильцам.

Чтобы не ходить далеко в лес за дровами, сказала председатель собрания мадам Малая, уместно еще раз напомнить, что главная заслуга в деле возвращения площади бывших мануфактурных складов двору принадлежит товарищу Бирюку, офицеру-отставнику, Герою Советского Союза.

Хотя никто не давал сигнала аплодировать, люди сами дружно захлопали, и пришлось дважды повторить, чтобы утихли и вернулось рабочее настроение.

— Я думаю, — сказала Клава Ивановна, — Андрей Петрович сам даст вкратце отчет соседям и собранию, как происходило все на практике по линии партийных и советских органов, где почти полтора года решался вопрос. Людям интересно и поучительно узнать, какие колдобины и ухабы попадаются на длинной дороге.

Андрей Петрович поблагодарил соседей за позитивную оценку его усилий, которые дали положительный результат на практике, однако признался, что не видит никакой надобности расписывать свои усилия, тем более в форме отчета, уместного где-нибудь в комитете или какой-нибудь назначенной комиссии, а не в дружеском кругу жильцов и соседей. Если имеются конкретные вопросы по существу дела, он готов, в меру компетенции, ответить и поделиться информацией.

Первый, как уже все привыкли и ожидали, поднялся со своим вопросом Адя Лапидис:

— Ветеран Великой Отечественной войны, кавалер Золотой Звезды, — сказал Адя, — вы имели право на улучшение жилищных условий в числе заслуженных и, следовательно, привилегированных первоочередников. Почему вы не воспользовались этим своим правом льготника, а предпочли другие, более трудные, вне установленных рамок, пути?

— Интересный вопрос, законный вопрос, — одобрил Бирюк. — Отвечу. Наличие площади во дворе, которую занимали в разные годы всякие случайные поднаниматели, само по себе наводило на мысль, что площадь должна быть возвращена двору, его законным жильцам. Можно удивляться, что этого не сделали раньше.

— В мотивах, которые вами двигали, — спросил Адя, — какую роль играли соображения, подсказанные размерами ныне освободившейся площади?

— Я исходил из жилищных норм, которые установлены в городе Одессе и легко, — пояснил Андрей Петрович, — поддаются расчетам и проверке.

— Бирюк, — сказала Клава Ивановна, — мы с Лялей Орловой и Степой Хомицким трижды измеряли площадь, которая имеется в наличии на третьем этаже, получались небольшие расхождения, но всегда больше трехсот квадратных метров. Сколько квартир можно планировать на этой площади, если в среднем считать комнаты по пятнадцать—двадцать метров?

Сначала во дворе сделалось тихо, как в музее, где висят картины, на которых люди в движении, разговаривают, бранятся, а звуков нет. Потом вдруг, как будто по команде, все зашумели, загудели, называли разные цифры, сами себе не верили, тут же вносили поправки, и все равно не верили, потому что получалось то десять квартир, то немножко меньше, а то целая дюжина.

Зиновий, который умел быстро считать в уме, услышал некоторые расчеты и сказал, что это все до тёти Фени, потому что квартира для семьи это не отдельно взятая комната или две, а комплекс жилых и служебных помещений. А если не учитывать, получится, как было в прошлые годы, когда сикать-какать приходилось соседям бегать во двор, где остался сортир со времен мануфактуриста Котляревского, который построил дом в девятнадцатом веке, еще при царе Александре Втором.

— Зюня, — закричал с места старый Чеперуха, — ты объясни им, что горсовет все равно будет решать по-своему, так что не надо играться в кубики!

Председатель собрания Малая призвала людей к порядку, но пришлось хорошо прикрикнуть, прежде чем удалось утихомирить, и можно было задать вопрос, который интересовал всех, кто пришел на собрание:

— Бирюк, — сказала Клава Ивановна, — известно, что ты провел предварительную работу и ходил в горисполком, чтобы утвердить свой проект. Скажи: проект уже утвердили или еще в стадии утверждения, и ты ждешь решения?

— Проект, — сказал Андрей Петрович, — утвердили, и можно приступать к строительству.

— Сколько квартир, — спросила мадам Малая, — будет строиться на третьем этаже, который освободился?

Андрей Петрович ответил громко и четко: две квартиры.

— А теперь, Бирюк, мы хотим знать: какой метраж, за вычетом этих двух квартир, которые утвердил горисполком, остается незастроенным? И какие, — добавила Клава Ивановна, — на этот счет планы?

По проекту, который утвердил горисполком, будут строиться, повторил Андрей Петрович, две квартиры: одна для семьи Бирюка, другая — для семьи инвалида Великой Отечественной войны Зиновия Чеперухи. Проект не предусматривает никакого незастроенного метража, если не считать площадки, которая будет отделять квартиру Бирюка от квартиры Чеперухи.

— Другими словами, — громко сказала Клава Ивановна, — можно сделать заключение, что общая площадь двух квартир составит триста с лишних квадратных метров.

Люди ахнули, Клава Ивановна сделала рукой знак, чтобы держали себя в руках, и спросила, обращаясь к обоим, Бирюку и Чеперухе:

— Так или не так?

— Нет, — сказал Андрей Петрович, — не так.

— Если не так, — туг же откликнулась председатель Малая, — просим подробно объяснить собранию, как, чтобы всем было ясно и могли понимать без переводчиков.

Здесь, во дворе, сказал Андрей Петрович, все понимают и говорят по-русски так, что переводчики не требуются.

А если надо перевести на украинский язык или на идиш, с ходу предложил старый Чеперуха, так загвоздки не будет: он готов занять рабочее место рядом с мадам Малой задаром, пусть только даст команду.

Получилось так смешно, что все, в том числе сама мадам Малая, не могли удержаться от смеха, потому что за все годы, сколько люди жили во дворе, никому не приходило в голову, что тачечник и биндюжник Иона Чеперуха может на старости лет переквалифицироваться и служить переводчиком.

— Ладно, Иона, — сказала Клава Ивановна, — подай заявление в центральную прачечную или в небесную канцелярию, двор даст свое ходатайство. А теперь послушаем, что скажет товарищ Бирюк. Бирюк, говори.

Первым делом Андрей Петрович поблагодарил уважаемого Иону Аврумовича за готовность бескорыстно служить переводчиком на благо своих соседей и двора, люди улыбнулись, но веселое настроение полностью прошло: все приготовились слушать, как могло получиться, что две семьи займут триста квадратных метров, которых хватило бы, минимум, на полдюжины семей.

Во-первых, объяснил Андрей Петрович, триста квадратных метров — это общая площадь, куда, кроме жилых комнат, входят кухня, туалет, ванная, кладовка, прихожая, которые не включаются в жилую площадь. Во-вторых, в данном случае оба претендента — один как инвалид Великой Отечественной войны, другой как удостоенный высшей советской награды — имеют право на дополнительную жилплощадь. Можно посчитать…

— Мы уже посчитали, — перебила мадам Малая. — Степан Хомицкий, приведи нам цифры, которые получились.

Получилось, сказал Степан, сто пятьдесят квадратных метров жилплощади, если взять на полный максимум.

— Сколько же остается на все остальное: ванные, клозеты, чуланы? — спросила мадам Малая.

На все остальное, ответил Степан, остается больше половины, почти двести квадратных метров. Люди ахнули: двести метров!

— Бирюк, — сказала Клава Ивановна, — твой проект утвердили начальники в горисполкоме. Но не будем забывать: на всякого начальника есть свой начальник.

А на того начальника, засмеялся Андрей Петрович, тоже найдется начальник, так что, как говорит народная мудрость, всем сестрам по серьгам!

Аня Котляр попросила слова, сказала, она услышала с обеих сторон ноты, которые лично ей не нравятся и, судя по выражению на лице, многим другим тоже не нравятся.

— Аня, — отозвалась с места Дина Варгафтик, — не берите на себя так много. У вас две комнаты на двоих, а у некоторых, как у Ляли Орловой, клетушка десять метров и кухня в тамбуре между внутренними и выходными дверями. А туалет, сами знаете, где. На площади, которая освободилась, триста пятьдесят, будем даже считать триста, квадратных метров, можно построить тридцать таких квартир, как у нашей Ляли.

— Варгафтик, — сказала Клава Ивановна, — свои расчеты оставь для себя. А насчет Орловой ты говоришь правильно: она уже не молодайка, как было двадцать лет назад, когда умер старик Киселис и Дегтярь выхлопотал для нее комнату. Она сегодня бригадир на джутовой фабрике, где девушки дали стране только за один минувший год миллион мешков сверх плана. А мы ничего, уже десять лет после войны, ничего не сделали, чтобы улучшить жилищные условия Идалии Орловой, которая у нас в активе двора. Какие будут предложения насчет улучшения квартирных условий для Идалии Орловой? Слова просят сразу трое: Анна Котляр, Дина Варгафтик, Катерина Чеперуха. Двое уже говорили. Слово имеет Катерина Чеперуха.

— Помещение форпоста, в котором мы жили, — сказала Катерина, — будет возможность вернуть нашим пионерам, как было когда-то. А квартиру, которую занимают сегодня Бирюки, надо отдать Ляле Орловой. Еще покойный Дегтярь говорил, что надо улучшить ей жилищные и бытовые условия, чтобы могла иметь человеческие удобства, как все.

Тося Хомицкая поднялась с места и, хотя не просила слова, сразу накинулась на Катерину и напомнила ей, как издевалась над покойным Фимой Граником, а сегодня даже не вспомнила, что квартиру, которую занимают Бирюки, до войны занимали Граники, всю семью замордовали в Доманевском концлагере, осталась одна Лизочка, после войны вернулся папа Ефим, которого прямо с фронта зашпандырили в наш концлагерь, потом отпустили, а у него уже не было сил жить и наложил на себя руки.

Тося заплакала, рукавом вытерла слезы.

— Хомицкая, — у Клавы Ивановны у самой на глазах стояли слезы, — успокойся. Успокойся, я тебе говорю, или садись на место и дай другим говорить.

Аня Котляр подняла руку, сама встала с места и требовала слова. Катерина Чеперуха сделала то же самое и трясла рукой в воздухе, чтобы обратить на себя главное внимание.

Мадам Малая две-три секунды смотрела на одну, на другую, наконец, выбрала:

— Котляр, говори.

Лизочка Граник, сказала Аня, уже не девочка, а девушка, ей шестнадцатый год, через несколько месяцев она получит паспорт. Поскольку освободится квартира, в которой она родилась, когда были живы папа и мама, квартиру надо переписать на ее имя, а Тося Хомицкая как опекунша, которая заменила ей родителей, может, если надо, выступить как юридическое лицо. А что касается Ляли Орловой, которая имеет законное право на улучшение жилищных условий, рядом с квартирами Бирюка и Чеперухи вполне можно выделить кусок площади, чтобы построить комнату с удобствами, метров двадцать—двадцать пять, где найдется место для туалета и небольшой кухни.

— Котляр, — сказала Клава Ивановна, — когда выступаешь с предложением, надо думать головой. Поскольку Тося Хомицкая является опекуншей, горсовет, хоть бейся головой об стенку, не даст отдельного ордера на Лизу Граник. Да, Лизочка — круглая сирота, выросла у нас во дворе, но в Одессе в каждом доме есть свои сироты. Ты предлагаешь: давай перепишем на них квартиры, где двадцать лет назад жили ихние папы и мамы, бабушки и дедушки. Если хочешь, попробуй сама, походи в райжилотдел, в горжилотдел и расскажешь нам, что из этого получилось. Нам будет интересно послушать. А теперь, Катерина Чеперуха, тебе слово: ты хотела что-то сказать.

— А вы уже все сказали, — ответила Катерина. — Я могу только повторить: квартиру, которая освободится от Бирюков, надо отдать Орловой. Здесь горсовет должен будет согласиться.

— Горсовет, — громко сказала мадам Малая, — сам знает, что он должен. Там сидят люди не глупее нас с тобой. Другое дело: можно подсказать. Если горсовет захочет отдать квартиру Бирюков нашей Ляле Орловой, будем считать, что нам сильно повезло. А пока надо думать, как иметь полную гарантию на комнату с уборной и кухней для Ляли на третьем этаже, где Бирюк и Зиновий Чеперуха собираются строить свои хоромы. Какие будут предложения? Дина Варгафтик, я вижу, тебе не терпится. Говори.

От имени двора, предложила Дина, надо написать в горсовет, чтобы дали разрешение строить квартиру для Ляли Орловой, которая не только имеет право, но вполне заслужила.

Аня Котляр первая поддержала предложение Дины Варгафтик, но при этом сделала оговорку, что здесь может получиться палка о двух концах. Если просить горсовет, чтобы разрешили строить комнату и кухню для Орловой, то тем самым двор отказывается от квартиры, которая освободится после Бирюков.

— Котляр, — сказала мадам Малая, — в твоих рассуждениях есть зерно, от которого с нашей стороны было бы неправильно просто отмахнуться. Не будем даром терять время: кто хочет высказаться? Катерина Чеперуха, ты хочешь. Говори.

Прежде всего, заявила Катерина, не надо мешать все карты и путать божий дар с яичницей. По строительству двух квартир горисполком принял решение и полностью утвердил проект. Переделывать проект и просить, чтоб горсовет утвердил другой, которого еще нет и никто не видел, значит, опять даром терять время, тянуть кота за хвост. А насчет квартиры Бирюка, которая освободится, не надо ждать до последнего момента, а надо заблаговременно подать все документы на Лялю Орлову, чтобы она была первым и единственным претендентом, которого поддержала общественность и все соседи двора, а майор Бирюк, Герой Советского Союза, поддержал своим авторитетом. И можно быть уверенным, успех гарантирован на все сто процентов.

Последние слова насчет стопроцентной гарантии успеха, который ждет Орлову, Катерина произнесла с подъемом, как здравицу, и, глядя в сторону Ляли, громко захлопала. Андрей Петрович первый поддержал аплодисменты и тут же попросил председателя собрания предоставить ему слово.

— Слово, — объявила мадам Малая, — имеет товарищ Бирюк. Говори.

— Уважаемый товарищ председатель, — обратился Андрей Петрович, — дорогие соседи! Только что мы все слышали речь женщины, которая живет с нами в одном дворе. Пока она говорила, не могу объяснить почему, мелькала у меня на уме Клара Цеткин, как она заставляла слушать свою речь весь рейхстаг, в Берлине еще сегодня живы рабочие, которые помнят Клару. У нас в Одессе есть переулок Клары Цеткин.

Иона Чеперуха вспомнил, что переулок назывался раньше Лютеранский, там находилась кирка, немецкая церковь с башней, которая многие годы после революции понемногу разваливалась, но все равно еще хорошо держится, потому что немецкие каменщики и мастера строили ее для себя, а немцы, какие они ни есть, строить умеют.

— Чеперуха, — одернула мадам Малая, — потом будешь рассказывать свои байки, а сейчас сам слушай и другим не мешай. Бирюк, продолжай.

— Так вот, Катерина Антиповна, — продолжал Бирюк, — должен признаться, что стопроцентной гарантии для Орловой, Идалии Антоновны, в вашем варианте не вижу. По этой причине считаю уместным при строительстве квартир для семьи Бирюка и семьи Зиновия Чеперухи зарезервировать двадцать—тридцать квадратных метров, чтобы потом не пришлось ломать и переделывать.

— Зиновий, — обратилась Клава Ивановна, — мы слышали здесь два предложения: одно — от Бирюка, другое — от Катерины Чеперухи. Какое предложение ты готов поддержать? Объяви, чтобы все могли хорошо слышать.

На минуту или около того во дворе сделалось тихо, как будто все дали зарок не проронить ни звука.

— Я поддерживаю целиком и полностью, — громко сказал Зиновий, — предложение товарища Бирюка.

— Шая, — деланно, с истерической ноткой в голосе, засмеялась Катерина, — ты еще Фиму Граника вспомни, как кусок форпоста отдали, а теперь еще Лизочке теремок сладим!

— Орлова, — обратилась Клава Ивановна, — ты просила слова. Двор слушает тебя.

На самом деле Ляля не просила слова: она только собиралась с мыслями, но Клава Ивановна, видно, прочитала по глазам и решила не ждать.

— Я не знаю, как начать, — сказала Ляля. — Жизнь сложилась так, что у меня не было своей семьи. Но я никогда не чувствовала себя одинокой. Я всегда была с вами, вы всегда были со мной. Покойный Дегтярь заменил мне старшего друга, наша Клава Ивановна сделалась мне за столько лет ближе и роднее, чем родные по крови. В последние два с половиной года все так переменилось. Сначала непонятно было, как мы будем жить без Сталина. Теперь, — развела руками Ляля, — можно оглянуться без страха назад и никому не приходит в голову, что надо бояться, когда смотришь вперед, в наше завтра или послезавтра. В газетах сообщили, что в феврале состоится XX съезд партии. Я надеюсь, нет, — поправилась Ляля, — я уверена, что комната с кухней, со своим туалетом, которую я ждала столько лет, отворит свою дверь, и я смогу войти как законная хозяйка. Спасибо Андрею Петровичу, который добился, чтобы нашему двору вернули площадь, которая столько лет была в чужих руках. Не надо бояться перемен: надо хотеть перемен, потому что наша жизнь, жизнь человека, жизнь советских людей — это перемены.

На последние слова двор ответил общими аплодисментами, Клава Ивановна обвела взглядом, сказала, нет ни одного воздержавшегося, и добавила: она съела с Орловой пуд соли, но оказалось, все равно недостаточно, чтобы узнать, что наша Ляля Орлова, кроме того что передовик производства у себя на фабрике и член актива у нас во дворе, еще и подкованный философ, который прошел хорошую школу у покойного Дегтяря, так что он может спокойно лежать и не бояться, что забыли или забудут его уроки.

Андрей Петрович взял слово, чтобы сказать насчет перемен в нашей жизни, которые происходят у всех на глазах, но детали иногда проходят мимо внимания. Чтобы детали не проходили мимо внимания, он ставит в известность всех жильцов и соседей, что двор включен в титульный список горсовета по ускоренной программе газификации.

Во дворе поднялся гул, какой бывает, когда ждут, как обещано, маленькой новости, а на самом деле новость оказывается не только большой, но и полностью для всех неожиданной.

— Бирюк, — обратилась мадам Малая, — уточни нам, о какой газификации идет речь: будут привозить во двор баллоны с газом или планируют провести магистральную линию с газового завода, который на Пересыпи?

В будущем году, ответил Бирюк, все квартиры во дворе будут обеспечены газовыми плитами. Укладка труб для подачи газа потребует некоторого времени, но с установкой газовых плит будет обеспечена доставка баллонов, так что газ войдет в наш повседневный быт до завершения работ, связанных с магистральной линией газопровода.

Люди аплодировали, Дина Варгафтик вместе со всеми, вытирала слезы и вспоминала вслух, как ее Гриша, который положил голову на фронте, еще до войны не один раз говорил ей: «Увидишь, Динчик, придет день, в нашем дворе будет газ — и тебе не надо будет возиться с примусом и керосином». Оля Чеперуха сидела рядом и призналась, что тоже многие годы мечтала, но ни за что бы не поверила, что когда-нибудь это будет не сон, а наяву.

Когда аплодисменты стихли, Тося Хомицкая сделала Клаве Ивановне знак, что хочет сказать слово. Как можно было ожидать, она поблагодарила товарища Бирюка, который своим авторитетом сумел добиться, чтобы каждая кухня во дворе была обеспечена газом, а иначе пришлось бы ждать годы и годы. От себя лично и от Лизочки, которая всегда рада помочь ей по хозяйству, она еще раз говорит спасибо и просит товарища Бирюка, чтобы комнату, которая освободится, когда Ляля Орлова получит новое жилье, переписали на имя Лизочки Граник. Они с Лизочкой вместе ходят в Успенскую церковь и будут благодарить за доброе дело, которое сделал Андрей Петрович.

— Тося, — тряхнула головой мадам Малая, — твои походы в Успенскую церковь — это твое личное дело. А насчет комнаты Орловой, когда она освободится, можешь сама ходить в райсовет, в горсовет, а не давать другому поручение и обещать свечки и молитвы Богу от себя и от Лизочки.

Андрей Петрович, который взял слово после Малой, сказал, что председатель собрания проявляет в данном случае излишнюю суровость, но что касается юридической стороны вопроса, ордера на имя Лизы Граник, можно думать, что шансы очень малы или вообще нет. Попытка, однако, не пытка, спрос не беда, как говорит русская пословица, попозже, когда определится с квартирой для Орловой, можно будет поставить вопрос насчет комнаты для Лизы Граник, учитывая, что из семьи в пять человек осталась одна, а по украинским законам о браке в шестнадцать лет имеет право выходить замуж.

— Спасибо, товарищ Бирюк, на добром слове, — сказала Тося, — а то жди три года, пока услышишь.

— Хомицкая, — тут же поправила Клава Ивановна, — где же три года, если ты сама за пять минут три раза сказала спасибо.

— Малая, — крикнул с места Иона Чеперуха, — так это же она сказала три раза спасибо за пять минут, а ей за Лизочку, которой она как родная мама, за пять лет ни разу не сказали!

Люди зашумели, признали, что в данном случае Иона прав на все сто процентов, и само собою вышло, что Тося получила неожиданно одно большое спасибо от всего двора.

Когда собрание кончилось и люди разошлись, Клава Ивановна сказала:

— Бирюк, ты сегодня заслужил в глазах двора больше, чем за два с половиной года с тех пор, как вернулся из Берлина в Одессу.

Марина дома хваталась за голову, когда представляла себе, какую грубую и ненужную ошибку могли сделать, если бы не договорились с Малой и не пришли на собрание вместе со всем двором.

Фабрикант, когда Марина при нем повторила свои слова насчет грубой и ненужной ошибки, какую могли допустить, но не допустили, сказал, что известный философ XVII века Спиноза в своем трактате «Этика» утверждал, что в природе вещей нет ничего случайного. Совершенно очевидно, что ошибки в этом ряду не составляют исключения, и ненужные ошибки, которых удалось избежать, так же, как и нужные ошибки, которых не удалось избежать всем нам, заключил Матвей, в науку, ибо сказано: на ошибках учатся.

— Да брось ты, Мотька, свои фарисейские штуки! — одернул Бирюк. — Садись за стол, прими на грудь двести, ибо, говорят немцы, шнапс на пользу дела, помогает от холеры — как там у них: Schnaps 1st gut fur die Cholera — и доложи военному совету: как с материалами, когда приступаем к строительству?

Приступить, сказал Матвей, можно с понедельника, но при дополнительном осмотре обнаружилось, что оконные переплеты, хоть могут простоять еще сто лет, надо менять: хозяев не было, красили последний раз при царе Горохе, шпингалеты открывали-закрывали молотком. На деревообделочном комбинате обещали управиться в не-делю-полторы, но не будем терять даром время: поднимем кирпичные стены между квартирами, поставим внутренние перегородки — облегченная кирпичная кладка или сухая штукатурка. Пол в квартире Бирюка — дубовый паркет. Насчет квартиры Чеперухи надо выяснить, какую древесину может предложить завод Кирова.

— Полагаю, — добавил Матвей, — дубовая или буковая клепка исключаются. Однако…

— Мотя, — Марина прижала руку к груди, — прошу тебя: никаких однако, сделай так, чтобы у Зиновия тоже был паркет. Необязательно дубовый, буковый, но не половая доска, как положили, когда строили склады.

В санитарных узлах, туалете и ванной, лучше, сказал Матвей, дать для полов метлахскую плитку, для отделки стен — керамические глазурованные плитки. Соседу можно предложить на выбор, чтоб расходы были поменьше, линолеум для полов, древесно-волокнистую плиту для ванной комнаты и стен в кухне.

Для отопления и горячего водоснабжения в обеих квартирах, поскольку газовый завод взял на себя социалистическое обязательство обеспечить в первом квартале следующего года подачу газа, рекомендуется установить, сказал Фабрикант, автоматические газовые водонагреватели АГВ-80 или АГВ-120. Колонки различаются мощностью, но обе модели обеспечивают запас горячей воды.

Оборудование для туалета и ванной комнаты — голубой унитаз, биде, ванна, умывальник, душевой смеситель и прочее — частью, как было предусмотрено заказом Марины Игнатьевны, будет поставлено по линии «Торгмортранса» из импорта, частью по линии закрытых распредов, предназначенных для лиц, постоянная служебная перегрузка которых, пояснил Фабрикант, лишает их возможности пользоваться обычными магазинами в установленные рабочие часы.

— Матвей Ананьич, — покачал головой Бирюк, — с таким реестром годика три назад ты кромсал бы киркой грунт где-нибудь в Воркуте или подалее, в чукотских краях.

— Годика три назад, — сказал Фабрикант, — ты бы, Андрей Петрович, и сам, поскольку у тебя на дому гость раскатал реестрик для хозяев, получил от родины в натруженные свои руки лом али кирку.

— Мужики, — завела руки над головой Марина, — что за разговоры дурацкие за столом, где сегодня праздник у людей! Ты бы, Андрюша, насчет комнаты для Ляли Орловой поговорил с Мотей, а то кинемся в последнюю минуту.

— Матвей, когда, планируешь, сможем закончить объект? Сейчас к съезду, — сказал Андрей Петрович, — на трудовую вахту народ рвется. Строители без дела не сидят.

— Ну, Петрович, ты меня, — признался Фабрикант, — удивляешь: а мы, что ли, не на вахте? Строим квартиры для наших советских людей: один — Герой Советского Союза, другой — офицер, потерял ногу на фронте, и это не вахта в канун XX съезда партии, для которой советский человек — первая забота, главная ценность! Из всех капиталов, которые у нас имеются, какой у нас самый ценный капитал, майор Бирюк? Самый ценный капитал у нас, учил товарищ Сталин, люди! В городе как были институты, заводы, фабрики, клубы имени Сталина, так и остались, а самого товарища Сталина, батьку родного, корифея, мудрые слова его… да что тут говорить, сам видишь.

— А что видеть-то! Как о Сталине говоришь! — стукнул по столу Бирюк, хмельные глаза сделались зеленые, как будто с подсветкой изнутри. — Такие талмудисты, такие Спинозы, как Ананыч-Хананыч Фабрикант, из кожи лезут вон, чтоб сбить нас с панталыку! А нам панталык наш, гордость наша, дороже всего, потому что выстрадали, одержали со Сталиным победу над Гитлером, какой не знал мир, а всякие Америки на чужом… в рай выехали!

— Хлопчики! — закричала Марина. — Да вы что, сказились, с глузду съехали! Минуту назад были первые кореша, родные братья, а тут на тебе, ни с того ни с сего с цепи сорвались!

— Марина Игнатьевна, — обратился Матвей, — ты скажи Бирюку своему, что Фабрикант на него не в обиде. А насчет Сталина, голову даю на отрез, скоро услышим такое, что волосы, как говорит моя соседка Маня Ойг-лядь, у всех дубом встанут.

— Бирюк, — сказала Марина, — ты уши воском не залепливай: гость говорит, что не в обиде на тебя, а насчет Сталина предупреждает, что скоро услышим на свой, на русский лад, Али-баба и сорок разбойников.

— А ты, — ответил Андрей Петрович, — гостю своему передай, что и сами не пальцем сделанные, видим, какие крены с памятью у людей, а только опережать локомотив истории пусть не торопятся, а то сами угодят под колеса.

— Матвей Ананьич, слыхал предупреждение? — спросила Марина. — Ты смотри, под колеса не лезь: ты нам еще нужный, ой, как нужный!

Марина подошла, чмокнула Матвея в щеку, остался след помады, вытерла пальцами, разлила по стаканам остатки водки, первая подняла и предложила:

— Выпьем за мужиков, чтоб были крепкие, как наши бабы!

— Эге, — сказал Матвей, — для этого сколько ни пей, все равно не допьешь!

Андрей Петрович то ли придержал себя, то ли поостыл малость после всплеска ярости, взял из буфета чекушку, добавил себе и гостю в стаканы, чтоб замирение покрепче было, и предложил тост в память о Сталине, которому отдельного мавзолея, как Ленину, не сделали, но положили рядом, хоть мавзолей поставили основателю государства, а основатель один: Ленин.

Марина опять напомнила, что надо бы поговорить насчет комнаты для Орловой, а то не сегодня завтра приступаем к строительству, а вопрос висит в воздухе.

Фабрикант, когда Бирюк объяснил, какой оборот получился на дворовом собрании, сказал, что технически сложностей больших не предвидится, но, если сделать заявку наперед, в горсовете могут найти своих кандидатов, и Орлова, у которой есть комната, ордера на себя не получит.

— Ты, Матвей Ананьич, — удивился Бирюк, — предлагаешь, что ли, на другое имя ордер выбить?

Фабрикант сказал, ну зачем на другое имя, только сами запутаемся и горсовет настроим против себя. А надо оставить как есть: квартиры строим по утвержденному проекту, а на площади Зиновия Чеперухи отведем под службы на пару десятков метров меньше, чтобы практически не зависеть ни от каких столоначальников, когда возникнет надобность сделать для хорошего человека хорошее дело. Поставить дополнительную кирпичную стенку можно так, что никаких квартирных интриг, кто бы ни затевал, не допустим: через стену без окон, без дверей никакая баба-яга не пролезет.

— Андрюша, — с ходу поддержала идею Марина, — тут и думать нечего: ты обещал Орловой при свидетелях, весь двор, все соседи слышали, и будем держать слово, которое дал Бирюк. А горсовет даст добро или не даст, Орлова переселяется фактически…

— Де-факто, — подсказал Фабрикант.

— Де-факто, — повторила Марина, — и выселять никто не будет, потому что квартиры в титульном списке нет, а теперешняя квартира Орловой освободится, и горсовет может распоряжаться, как ему забандюрится.

— Зиновия, — сказал Бирюк, — поставим в известность, тем более что сам поддержал: надо зарезервировать для Орловой, если другого варианта не будет, двадцать—тридцать метров из наличной площади.

Когда другого варианта не будет, заметил Фабрикант, тогда и поставим в известность, а сегодня будем делать, как наметили, устраивать референдумы — это никому не надо: публичность, как показывает опыт, не только помогает делу, но и мешает делу.

— Вижу, — засмеялся Андрей Петрович, — какой ты у нас, геноссе Фабрикант, страж демократии: она для тебя что дышло — куда повернешь, туда и вышло!

— Это так, — подтвердил Матвей, — главное, чтоб не боком вышло.

С понедельника, хотя твердо договорились, начать строительство не удалось. Стройматериалы — кирпич, сухую штукатурку, цемент, доски — завезли, но Федю Пушкаря, который лично обещал Бирюку, что приведет пару хороших хлопцев из своей стройбригады, срочно, вместе с хлопцами, перебросили на ударный, в честь предстоящего XX съезда партии, объект: строительство поселка из девяти двухэтажных домов для рабочих и служащих завода Октябрьской революции в районе Лузановки. Ребята оказались совестливые, в выходной день, как только освободились от праздничной вахты, в девять утра уже были во дворе и приступили к делу.

Фабрикант прислал своего парня, который заранее обеспечил переброску стройматериалов на третий этаж, так что можно было сразу приступить к кладке кирпичных стен. Марина и Катерина, когда увидели, как у них на глазах поднимается с полу до самого потолка красная кирпичная стена, пришли в восторг и наговорили строителям столько комплиментов, сколько не могли услышать хлопцы на своей работе за целый год, тем более от таких красивых женщин. Федя Пушкарь сам останавливал их и объяснял, что они испортят ему мастеров, которые, как все настоящие мастера, ничего особенного в том, что сделали своими руками, не видят. Марину и Катерину, наоборот, эти слова только подстегивали, и они объясняли мастерам, что те сами не понимают, какие они удивительные специалисты, прямо волшебники.

Бирюк и Зиновий Чеперуха пришли чуть позже, еще успели услышать восторженные ахи и охи дам и просили их взять градусом пониже, чтобы не мешать мастерам и не отвлекать их.

Андрей Петрович спросил Федю Пушкаря, какую будут делать штукатурку, и, не дожидаясь ответа, выразил уверенность, что будут работать не под сокол, то есть на глаз, а по маякам, чтоб поверхность штукатурки получилась гладкая и не было надобности потом доводить до кондиции. Федя подтвердил: по маякам, а под сокол — это для чумаков.

Настроение на рабочей площадке вошло в норму, и единственное, что давало будничной картине приподнятую ноту, была Золотая Звезда на лацкане пиджака у Андрея Петровича. Хлопцы сами подошли, чтобы получше рассмотреть, потрогать своими руками, и признались, что раньше не было случая видеть так близко Золотую Звезду Героя Советского Союза.

Ничего, пошутил Андрей Петрович, зато у каждого есть шанс заработать золотую звезду «Серп и Молот», тем более что основная работа на заводе сельскохозяйственного машиностроения, где делают известные на весь мир навесные плуги, управляемые прямо из кабины тракториста без помощи прицепщиков.

К концу дня показался Мотя Фабрикант, внимательно осмотрел кирпичную стену, сказал, что раствора не пожалели, кирпич выдавливает из-под себя избыток, придется зачищать, а в целом работу можно принять с оценкой «хорошо».

Федя Пушкарь хоть улыбался, но видно было, что обиделся за своих ребят.

— Товарищ начальник, — сказал Федя, — а у нас в стройбригаде на заводе Октябрьской революции за такую работу дали бы «отлично», да еще бы на Доску повесили.

— Когда у нас будет своя Доска, — засмеялся Фабрикант, — тоже повесим!

На другой день сбили каркасы для сухой перегородки, но со щитами решили повременить, пока не придут сантехники и точно не очертят места, где будут работать со своими трубами для подачи воды и канализации. Поскольку в квартире Бирюка намечались два туалета и две ванные комнаты, целесообразно было расположить рядом, чтоб не делать дополнительных отводов для подачи воды и стока, но Марина хотела, чтоб было, как она видела у Курта и Эльзы в Берлине: туалет и ванная комната для хозяев — при спальне.

Андрей Петрович говорил, нечего слепо копировать немцев, получаются только лишние осложнения, но Матвей, хотя признал, что получаются лишние осложнения, поддержал хозяйку, вариант которой психологически был более оправдан, поскольку учитывал известное стремление человека к постоянному увеличению бытовых удобств.

— Ну, — махнул рукой Бирюк, — давай, заговорщики, увеличивай удобства советского человека: не для кого-то строим — для себя строим.

— Андрюша, до чего же ты, — сделала комплимент мужу Марина, — бываешь идеологически подкованный, когда хочешь.

— У нас, Марина Игнатьевна, — сказал Фабрикант, — всякий хочет, но не у всякого получается: не сами выбираем свой генотип, наверху, — Матвей указал пальцем в небо, — решается.

Катерину, когда пришла посмотреть, какую работу успели сделать за день, Марина познакомила с Фабрикантом, о котором сообщила, что здесь, на нашей стройке коммунизма, он главный спец.

Мотя сам представился по полной форме: Матвей Ананьевич Фабрикант.

— Екатерина Антиповна Чеперуха-Тукаева, — представилась хозяйка второй квартиры. — Можете называть меня просто Катерина.

Матвей сказал, что психологически еще не готов быть так накоротке, но по мере того, как будет продвигаться строительство, знакомство будет само собою крепнуть.

— Матвей Ананьевич, — обратилась Катерина, — у меня к вам вопрос. Можно? Так, сразу, прилично?

— Екатерина Антиповна, — ответил Фабрикант, — позволю себе сослаться на авторитет одной дамы, героини английского писателя Оскара Уайльда, которая говорила: неприличных вопросов не бывает — бывают неприличные ответы.

Катерина засмеялась: ой, как правильно! Она как раз хочет спросить насчет третьей квартиры, которой в утвержденном проекте нет, а за кулисами строят всякие интриги и планы.

Какие строят интриги и планы за кулисами, сказал Фабрикант, он не знает, а насчет третьей квартиры, которой нет в утвержденном проекте, беспокоиться не следует, поскольку площадь, выделенная под квартиру Чеперухи, вполне отвечает нормам жилой площади, установленным в городе Одессе.

— А кухня, а туалет, а все остальное? — спросила Катерина.

— А кухня, а туалет и все остальное, Екатерина Антиповна, — развел руками Матвей, — естественно, определяются пригодной для размещения этого рода служб площадью. В вашем случае, повторяю, оснований для беспокойства нет.

— А рядом в квартире будем строить два туалета, две ванные, и площадь позволяет? — улыбнулась Катерина.

Марина разговаривала с мастерами, вопроса слышать не могла, Матвей машинально обернулся, Катерина сказала, она готова повторить вопрос, чтобы могли услышать, но надобности в этом, по словам Матвея, не было, лучше прямо адресоваться в горисполком, а так получится просто дискуссия и перепалка на уровне коммуналки, что имеет свой эмоциональный резон, но практически никак не скажется на самом объекте.

— А я, Матвей Ананьевич, — скривилась Катерина, — напомню вам красивые слова одной умной дамы: неприличных вопросов не бывает — бывают неприличные ответы. А дорогу в горисполком без вас знаем.

— Екатерина Антиповна, — улыбнулся Матвей, — если понадобится моя помощь, мое участие, всегда рад служить.

Подошла Марина, поглядела на Катерину, на Матвея, весело подмигнула обоим:

— Кажется, я здесь третья лишняя?

— Марина Игнатьевна, — с ходу откликнулся Матвей, — здесь лишних нету: здесь две хозяйки и с ними спец.

— Товарищ спец, — обратилась Марина, — а могут хозяйки рассчитывать, что к XX съезду партии въедут в новые квартиры?

— Страна, — сурово ответил Фабрикант, — сделает все, чтобы могли въехать к сроку.

— А товарища Фабриканта, главного спеца, — вставила Катерина, — надо будет — подтолкнем.

— Обязательно надо будет, — поддержал Матвей. — Советская власть на всех этапах соцстроительства должна была подталкивать спецов, чтобы держались всегда в рабочем режиме, не поддавались соблазну расслабиться.

— Не, — засмеялась Катерина, — чего-чего, а расслабиться не дадим!

— Катерина Антиповна, — сказала Марина, — у нас всегда на стрёме: сибирская закалка.

— А Мариночка у нас, — лукаво сощурилась Катерина, — хоть одним глазком, а ничего не упустит, за всем присмотрит: господарочка!

Когда остались вдвоем с Фабрикантом, Марина зло, как будто накипело на душе, долго сдерживала себя, чуть не выкрикнула:

— Чалдонка! Навезла от бурятских своих шаманов всяких наговоров, Зюньку нашего, одесского мальчика, приворотами своими в руках держит! И про меня небось на-гудела тебе в уши, что два туалета, две ванные, а ей, чалдонке, по одной! Кипит, что от чулана ее, от кладовки Ляле Орловой отрежут закуток, чтоб могла свой унитаз поставить, не бегать с ночным горшком по утрам сливать в дворовом сортире. А должна бы чалдонка кланяться в ноги Бирюку, который из пионерского форпоста переселяет ее с кодлом в новую квартиру со всеми удобствами, какой не только во дворе, а во всем домохозяйстве другой такой у людей нету.

Матвей сказал, здесь Марина Игнатьевна допускает неточность: в проекте заложены две квартиры, так что можно будет ходить друг к другу в гости и сравнивать. Прогноз очевиден.

— Мотька, заткнись! — Марина закрыла Матвею рот ладонью. — Свою объективность будешь показывать в другом месте! А Орловой я сама подскажу, чтоб через пару недель наведалась, посмотрела собственными глазами, какие ожидают перспективы, если горсовет не даст ордера на квартиру, когда освободят Бирюки.

Разговор, который Марина планировала провести с Лялей, пришлось отложить из-за других дел, выступивших на передний план: двор включился в общегородскую кампанию по организации в широких масштабах откорма свиней с использованием пищевых отходов, собираемых в жилых домах, столовых, школах, санаториях и других городских точках, где ежедневно питанием охвачена большая масса людей. Газета «Знамя коммунизма» сообщила, что кампания проводится по инициативе горкома партии и горисполкома.

На заседании домового актива мадам Малая предложила назначить ответственным за кампанию Идалию Орлову, которая хорошо зарекомендовала себя по этой линии во дворе в последние годы как при жизни товарища Дегтяря, так и после его кончины. Все кампании, какие бы конкретные задачи ни включали, всегда характеризовались активным участием жильцов и соседей, с которыми Ляля Орлова находила общий язык.

В новом начинании, подчеркнула мадам Малая, поскольку нет и не бывает в природе человека, чтоб мог обходиться без пищи, максимально повышается индивидуальная ответственность каждого за успех кампании, инициаторы которой — горком партии и горисполком, а это говорит само за себя, и отдельно объяснять не надо.

Чтобы не приходилось инструктировать персонально каждого квартиросъемщика, Ляля Орлова предложила созвать дворовое собрание, но не общее, а по принципу представительства одного человека от семьи. Само собою разумелось, что на этого представителя будут возложены функции своего рода групорга, ответственного за ячейку, связанную родственными узами.

Предложение приняли единогласно, и Орлова тут же выступила с новой инициативой: чтобы не уходило, как обычно, время на раскачку, прямо сейчас обойти все квартиры, пусть выделят своих представителей, чтоб могли собраться завтра после работы, обсудить все организационные и технические вопросы, выработав конкретное практическое решение, как претворить в жизнь.

Мадам Малая сказала, что, с одной стороны, она готова приветствовать новую инициативу Идалии Орловой, но, с другой стороны, не надо создавать ошибочное впечатление, что имеет место какой-то кратковременный аврал, из-за которого вынужденная спешка и горячка. Поэтому лучше дать дополнительно еще день-два, чтобы люди сами могли обдумать, принять деловое участие в обсуждении и наметить, как лучше реализовать инициативу горкома партии и горисполкома нашего города-героя. Одесса всегда держала и высоко держит свое боевое знамя, особенно в эти дни, когда вся страна живет и работает, подчеркнула Малая, под девизом двадцатого съезда партии, который состоится в феврале.

Актив проголосовал за предложение Малой. Ляля сказала, она остается при своем мнении, но голосует вместе со всеми за, потому что один в поле не воин, а в атаку надо идти сомкнутыми рядами, плечом к плечу. Клава Ивановна пожала Ляле руку и пожелала успеха как руководителю столь важной и ответственной кампании во дворе.

Бирюк, который не мог присутствовать на заседании актива, потому что в этот вечер на кафедре экономики строительства в институте представлял свой курсовой реферат, договорился с Малой, что наверстает упущенное на дворовом собрании представителей, где будет конкретный разговор о порядке хранения и транспортировке пищевых отходов в кормокухни пригородных свинарников. Как раз накануне горком партии и горисполком провели совместный семинар-инструктаж, в котором приняли участие ведущие профессора холодильного института консервной промышленности и технологического института мукомольной промышленности имени Сталина.

На дворовое собрание, как и следовало ожидать, каждая семья прислала своего представителя, а в ряде случаев пришли целой семьей в полном составе, включая детей школьного возраста. Гриша и Миша сидели рядом со своей мамой Катериной, и у каждого на шее был красный пионерский галстук, который старшая пионервожатая школы сама повязала им сегодня в первый раз. Бабушка Оля и дед Иона сидели рядом с внуками, и у обоих на лице была такая гордость, как будто это их самих сегодня торжественно принимали в пионеры.

Клава Ивановна сообщила присутствующим, что актив поручил вести собрание представителей Идалии Антоновне Орловой, которая назначена ответственным за кампанию в нашем дворе. Некоторые, обратила внимание мадам Малая, вместо «кампания» говорят «компания». Это неправильно, потому что «компания» — это просто несколько друзей или какая-нибудь группа коммерсантов, а «кампания» — это политическое и общественное мероприятие, которое проводят, как в данном случае, горком партии, горсовет или другие вышестоящие органы.

Майор Бирюк подсказал, что бывают также военные кампании, но, конечно, сегодня разговор не об этом. Ляля Орлова заняла свое место ведущего, подхватила слова Бирюка и объявила, что Андрей Петрович, который был приглашен на городской семинар-инструктаж, сейчас подробно нам расскажет, как технически проводить кампанию по сбору пищевых отходов для откорма дополнительного поголовья свиней, чтобы к фондовым ресурсам, выделенным для трудящихся по линии государства, одесситы к своему обеденному меню сами могли добавить кусок свинины или свиной колбасы, полученных из пищевых отходов города.

Первая задача, стоящая сегодня перед нами, сказал Бирюк, не политическая, не экономическая, не техническая, а психологическая: надо раз и навсегда отказаться от представления о пищевых отходах как отбросах, которые по линии санитарии осложняют наш быт, портят картину повседневной жизни, хотя каждый чувствует по себе, жизнь становится и радостнее, и краше. Да будем говорить прямо: и добротнее, сытнее! Не станем оглядываться на годы войны. Вспомним первые послевоенные годы: кто не видел у мусорника голодного человека, который выискивал корку хлеба и тут же, находя, поедал? А сегодня ведрами, баками, цистернами город выбрасывает остатки пищи, только бы не коробили глаз!

— Что это? — спросил Андрей Петрович. — Не будем крутить-вертеть, назовем своим именем: бесхозяйственность. В Японии на поля орошения сбрасывают отходы человеческого организма, фекалии, чтоб удобряли землю, а мы со своего обеденного стола куски пшеничного хлеба, недоеденные котлеты, недожеванный кусок мяса в мусорное ведро выбрасываем! Спрашивается: до каких пор? Как могли проходить мимо и не замечать, как будто в порядке вещей, как будто так и надо!

— Бирюк, подожди, — остановила мадам Малая. — Дай им минуту, дай время — пусть они хорошо подумают и дадут себе ответ.

— Не только они, — сказал Андрей Петрович, — а и Малая, и Бирюк, и Орлова, которые, не будем кивать друг на друга, поступали по одному рецепту!

— Браво! — закричал с места Иона. — Браво, Бирюк: режь правду в глаза, невзирая на лица, а то Дегтярь приучал нас, что все вокруг виноваты — только один не виноват!

— Чеперуха, — одернула Клава Ивановна, — закрой свой грязный рот: ты оскорбляешь не только память Дегтяря, ты оскорбляешь всех нас, весь двор, в том числе самого себя!

— Малая, — вскочил с места Чеперуха, — человек, когда он говорит правду как есть, не оскорбляет себя и не оскорбляет других, а, наоборот, уважает и требует, чтоб его тоже уважали, а не кричали, чтоб закрыл свой грязный рот!

— Иона Аврумович, — обратился Бирюк, — во-первых, сядь на место, во-вторых, успокойся. В твоих словах совесть труженика, совесть рабочего человека, который может ошибаться, но говорит, как думает. Малая понимает не хуже нас с тобой, но не хочет, чтобы словами подменяли дело. А дело у нас у всех сейчас одно: как превратить пищевые отходы каждой семьи и всего двора в корм для наших свиней, которые воздадут нам за это сторицей.

Орлова сообщила, что приготовила для всех листки бумаги и карандаши, чтобы могли записать. Желающие смогут получить сейчас или по первому требованию, когда Андрей Петрович будет делать инструктаж.

Желающих поначалу не было, но в ходе инструктажа, когда коснулись вопроса о целлофановых и полиэтиленовых мешочках, в которых надо хранить отходы скоропортящихся продуктов, причем с учетом уязвимости по линии температуры и сроков, листки и карандаши быстро разобрали.

Андрей Петрович указал, что в данном случае можно делить жильцов и соседей на две основные категории: на тех, у кого есть в хозяйстве холодильник, электрический или ледник, и на тех, у кого нет. Обладатели холодильников, естественно, имеют очевидные преимущества, однако и у них есть свои узкие места, поскольку перемороженные пищевые отходы, как и недостаточно охлажденные, делаются непригодными для кормокухни свинарника, у которой свои установленные стандарты доброкачественности.

Поскольку на целлофановые и полиэтиленовые мешочки имеется известный дефицит и не всегда они есть под рукой, сказал Андрей Петрович, уместно выделить кастрюлю или другую емкость, чтобы удобно было хранить нужное время пищевые отходы.

— Нужное время кому, — спросила Орлова, — пищевым отходам или хозяевам?

Все засмеялись, получилась, преднамеренно или невольно, само собою веселая шутка, инструктор сразу уловил и ответил в том же тоне: нужное время и пищевым отходам, и хозяевам, поскольку в данном случае у них общие интересы. А общие потому, что продукты, когда они портятся и скисают, имеют отталкивающий вид и запах.

Учитывая это обстоятельство, сказал Бирюк, горком партии и горисполком указали, чтобы в каждом дворе были установлены баки и контейнеры необходимой емкости, способные принимать в полном объеме ежедневные пищевые отходы. Транспортировка баков и контейнеров будет производиться по месту назначения автомашинами.

— Бирюк, — Иона поднялся во весь рост, чтобы каждый мог хорошо видеть, — дай лишь команду, я беру на себя обязательство не только перед съездом партии, но и после доставлять на свинофермы тару, баки и контейнеры с отходами быстрее, чем любой грузовик!

— Иона Аврумович, — ответил Бирюк, — мы тебя не ловим на слове, все знают: потомственный одесский биндюжник — господин своего слова.

— Чеперуха, — обратилась Клава Ивановна, — видишь, теперь никто не говорит: закрой свой грязный рот! Наоборот, ты еще раз подтвердил, что Дегтярь был сто раз прав, когда на свою ответственность брал тебя под защиту, хотя в это же время другие могли требовать, чтобы передали дело Чеперухи на улицу Бебеля, серый дом, все хорошо знают адрес.

— Малая, — сказал Андрей Петрович, — ты не хочешь при соседях срамить по имени Бирюка за прошлое. Я сам скажу тебе и всему двору: Бирюк был тогда неправ, Бирюк ошибался, и называй по фамилии, а не намеки-экивоки, пусть все берут с тебя пример, как надо, а не как не надо. Никита Сергеевич не побоялся, сам поехал к Тито в Югославию извиняться, чтобы все могли услышать, а сил и международного авторитета у нас не убавилось, наоборот, прибавилось, стали крепче.

Малая хотела сразу ответить, уже встала с места, но люди так громко хлопали, что оставалось одно из двух: либо кричать, чтобы могли услышать, либо ждать, пока нахлопаются и утихнут.

— Бирюк, — сказала Клава Ивановна, — ты заслужил эти аплодисменты. Видишь, старуха Малая говорит прямо, а не намеки-экивоки, как ты выразился. И дай Бог, чтобы каждый мог так всегда говорить, как мы говорим здесь сегодня.

Адя Лапидис, который до этого момента молчал и только слушал, заявил, что у него вопрос по теме инструктажа к товарищу Бирюку: производились ли экономические расчеты по целесообразности сбора в городе пищевых отходов для откорма свиней в пригородных хозяйствах?

Такие расчеты, ответил Андрей Петрович, производились, конкретными цифрами располагают специалисты. Что же касается неспециалистов, в числе которых и жильцы нашего двора, ни у кого из них, как видим, не возникало сомнения в экономической целесообразности кампании, поскольку она самоочевидна.

Для многих, возможно, даже для большинства, она самоочевидна, сказал Адя, но мы ничего не услышали сегодня о потерях, которые неизбежны при несовершенных средствах хранения пищевых отходов, которыми располагают домохозяйства.

Это, признал Андрей Петрович, заслуженный упрек в его адрес, и он благодарит товарища Лапидиса, что поднял, будем говорить прямо, ключевой вопрос, на который надо отвечать сообща, всем собранием.

— Товарищи, — обратился к собранию Бирюк, — здесь перед вами, рядом со мной, сидит старший инженер завода Кирова Зиновий Чеперуха, которому и дадим слово. Зиновий Ионович, расскажи нам, что делает по линии шефства над нашим двором в рамках кампании по сбору пищевых отходов завод Кирова. Какую конкретно информацию ты получил от партийной и профсоюзной организации завода?

— Товарищ Бирюк начал с партийной и профсоюзной организации, а я начну, — сказал Зиновий, — с нашего конструкторского бюро, где мои коллеги-инженеры сами предложили модель контейнера для пищевых отходов. Не входя подробно в технические детали, скажу только, что контейнер может закрываться почти герметически, а поддон смонтирован так, что представляет собою своего рода корыто, из которого, по необходимости, может удаляться жидкость, неизбежно образующаяся при хранении в общей смеси разнородных пищевых продуктов. Отвечая на вопрос Ади… Радия Ивановича Лапидиса, соглашусь с ним, что средства хранения пищевых отходов у нас и во дворах, и в квартирах несовершенны. Скажу больше, и на продуктовых складах, и на пищеблоках общепита уйма изъянов и огрехов. А средство есть, притом доступное всякому: не жди, пока начнет смердеть, не жди, пока благовоние, как говорит моя Катерина Антиповна, в ноздрю ударит.

— Ах ты вражье племя, — крикнула Катерина, — супругу выдаешь! Ну, погоди!

Поскольку его жизни, как все видят, открыто угрожают, отшутился Зиновий, надо побыстрее поставить в известность собрание представителей, чтобы могли передать своим семьям и соседям, что каждая квартира получит в машинописном виде инструкцию о порядке эксплуатации контейнера, в котором крышка будет открываться и, соответственно, закрываться с помощью специальных зажимов.

— Зиновий Ионович, — обратилась Идалия Орлова, ответственная за кампанию, — из вашего объявления следует, что открытие и закрытие контейнера — это двуединое действие, в котором равно важны обе операции. Я правильно поняла?

Зиновий, видно было по лицу, собрался ответить, но Клава Ивановна успела опередить:

— Орлова, это очень правильно и к месту, что ты своим вопросом объяснила, чтобы у нас в этот раз не получалось, как бывало в других случаях, кто в лес, кто по дрова: крышку контейнера ты открыл, когда тебе надо было, ты и закрой, а не жди, что следующий закроет крышку после тебя, и так будет целый день, особенно летом, мухи будут летать, разносить заразу, а ночью крысы будут залезать, как в свою кормушку.

Дворничка Лебедева сказала, что крысы не будут ждать ночи, а будут залезать и днем, как теперь залазят в смит-ник, и сколько ни приезжают с эпидстанции, сколько ни травят, а им отрава до одного места. А если хотят, чтоб с контейнерами соблюдали порядок, надо штрафовать каждого, кто нарушил.

— Лебедева, — откликнулась мадам Малая, — давай еще участкового из милиции поставим, чтоб было сразу кому платить штраф.

Участкового, сказала дворничка, не надо, штраф она может сама получать и давать расписку, когда поймает на месте, кто не закрыл контейнер. А Зиновий у себя на заводе пусть скажет, чтоб придумали свисток или пищалку: нехай свистит или верещит, пока не захлопнули, как надо, всегда, днем и ночью, найдется во дворе, кто услышит.

Адя Лапидис, хотя никто от него не ожидал, поддержал дворничку Лебедеву и добавил еще свое предложение: пусть Идалия Антоновна Орлова, как общедворовый ответственный за кампанию, заведёт рапортичку и на каждый день назначает дежурного, который будет вносить в рапортичку фамилии жильцов, замеченных в нарушении правил эксплуатации контейнеров для сбора и хранения пищевых отходов.

Аня Котляр, Ляля Орлова и сама Клава Ивановна заявили, что будут голосовать против предложения Ади Лапидиса, потому что с самого начала имеет место демонстративное недоверие к соседям и ко всему двору. Адя возразил, что никакого демонстративного недоверия здесь нет, а есть, наоборот, доверие, поскольку каждый, как дежурный, будет в свое время заполнять рапортичку, соседи будут следить, точнее, не следить, а наблюдать друг за другом, и все будут знать, что дело не пустили на самотек, а контролируют сами жильцы, то есть двор.

Нет, стояла на своем мадам Малая, не будем начинать с того, что заведем кондуит, как было в старое время в гимназиях и на военной службе, а у квартального в полицейском участке был свой журнал. Если опыт покажет, что нужно завести, сначала разберемся, почему так получилось, а надо будет завести кондуит или рапортичку — заведем. Но, повторила Малая, сначала разберемся, выясним, по чьей вине, и тогда будем принимать меры, а не начинать с этого.

Бирюк сказал, пусть собрание делает выбор, какое принять решение, но лично он стоит за предложение Лапидиса, которое всех соседей ставит в одинаковые рамки, рамки сами по себе помогают держать дисциплину, и не надо ждать, пока кто-нибудь нарушит, чтобы принять, как предлагает Малая, меры.

Зиновий Чеперуха, заявил, что предложение Ади Лапидиса исключает надобность в свистках и трещотках, которые дворничка Лебедева призывает установить на контейнерах, чтобы немедленно оповещали о нарушениях. Все стали смеяться, только сама Лебедева грозила то одному, то другому пальцем, но, в конце концов, когда Гриша и Миша стали громко свистеть и верещать, махнула рукой и тоже зашлась в смехе. Зиновий сказал, что своим смехом двор отверг приемы акустического контроля, а в предложении Ади Лапидиса никакой акустики нет, а есть одно визуальное наблюдение, не требующее никаких приборов, и каждый может обходиться своим глазом.

— Зюня, — уточнил с места старый Чеперуха, — не глазом, а двумя глазами!

Когда собрание проголосовало, оказался результат, какого никто не мог ожидать: голоса разделились точно пополам. Андрей Петрович сказал, что надо учесть мнение одной и другой половины или провести общедворовое собрание. Адя Лапидис заявил, что отзывает свой голос и, таким образом, его предложение не проходит, но все равно он уверен, что на практике увидят необходимость ежедневного учета, а пока можно обходиться устной информацией, которую будет получать ответственный за кампанию от жильцов двора.

Клава Ивановна в заключительном слове выразила благодарность Аде Лапидису, который, как всегда, поступил благородно и не поставил свои амбиции выше интересов двора.

Андрей Петрович воздержался от публичной оценки, а после собрания сказал Аде лично:

— Радий Иванович, я считал вас более принципиальным человеком.

Зиновий, который при этом стоял рядом и внимательно смотрел на Адю, дал свою оценку:

— А он не мог согласиться, чтобы предложение оставалось в силе, когда большинство не приняло. Адя уверен, что придет день и двор скажет: «А помните, Лапидис предлагал!»

Адя засмеялся:

— И еще листок будут вывешивать в подъезде, как было при Дегтяре, когда строили форпост, кто во дворе хороший, а кто плохой! Плохие возмущались, а когда делались хорошими, сами следили, чтоб вывешивали листок.

Тетя Аня дома сначала не желала разговаривать с Адей, а потом назвала его провокатором, который хочет, чтобы люди своими действиями сами показали, какие они на самом деле.

Адя в ответ обнял тетю Аню, поцеловал, как родной сын, и спросил: а провокация в чем? Так и христианских святых, и еврейских цадиков можно считать провокаторами, потому что ставили всякого человека перед самим собою, как перед зеркалом, чтоб мог видеть себя, какой на самом деле.

— А Зюня наш, — сказала тетя Аня, — с тех пор, как Бирюк устроил ему квартиру, меняется прямо на глазах.

Адя покачал головой: не очень-то Зюнька наш меняется — порода не та! Да и Бирюк хрущевский не прежний, не сталинский Бирюк.

— Здоровый буц, а наивный мальчик! — Аня закрыла лицо руками, шрам, который остался от ранения на фронте, сделался совсем синий. — Я им не верю, никому не верю: ни тем, сталинским, ни этим, хрущевским. Обещали открыть лагеря, уже почти три года, а от папы как не было пятнадцать лет ни слова, гадали, на каком свете, так продолжаем гадать.

Андрей Петрович, хоть не на все сто процентов получилось, как было бы с максимальной пользой для дела, с собрания пришел в хорошем настроении. Марине сказал, что чувствует, как в людях перемены идут. Кампанию по сбору пищевых отходов, суди не суди, а каждому дополнительный гембель с хранением отбросов, которые прежде просто сбрасывали в мусорник, принимают, в целом, со знаком плюс. Адя Лапидис, вечный критикан, сделал предложение, чтобы с контейнерами для пищевых отходов соседи сами контролировали друг друга, потом пошел на попятный, но с дальним прицелом: все равно вернутся соседи к его предложению, да еще сами чесать в затылке будут, как сразу не увидели.

— Дело, — сказала Марина, — известное: всегда были задним умом крепки. В одну пятилетку не поумнеем.

Утром позвонили из промышленного отдела обкома партии: в двенадцать ноль-ноль на проходной Бирюка будет ждать пропуск к завотделом.

Марина забеспокоилась: отчего такая спешка, не по квартирному ли делу, откуда стройматериалы, сантехнику, арматуру достаем?

— Ты, мать, чего несешь! — то ли с упреком, то ли с насмешкой отозвался Бирюк. — Промышленный отдел вызывает, а не какая-нибудь парафия по контрольной части.

— Ой, Андрюша, — облегченно вздохнула Марина, — сама не знаю отчего, а всегда какая-то струна в душе натянута, как будто ждет своего момента, чтоб забренчать.

— Санацию, — весело воскликнул Бирюк, — санацию, Марина Игнатьевна, совести своей сама устраивай, а не жди, чтоб прислали со стороны!

— Ну, слава Богу, — сказала Марина, — вижу, у тебя хорошее предчувствие. Я верю в предчувствия.

Предчувствие, как и ожидали, не обмануло. Андрей Петрович воротился из обкома с новостью, в которой была и радость, и тревожная нота, как всегда при больших неожиданных переменах. Предстояло еще, сказали в отделе, утверждение на бюро обкома, но в общем дело было решенное: Андрея Петровича ставили секретарем парторганизации на швейной фабрике имени Воровского, где штат, работницы и инженерно-технический персонал, перевалил за тысячу человек. Причем намечалось создание швейного объединения с общей администрацией для всех предприятий швейного и ткацкого профиля, так что штат, по расчетам, увеличивался минимум в три раза.

Самое, однако, главное, по словам заведующего промышленным отделом, было не само по себе укрупнение, а изменение всего технологического процесса массового пошива одежды. Июльский Пленум ЦК партии принял постановление о дальнейшем подъеме промышленности и техническом прогрессе. На швейной фабрике Воровского при массовом выпуске изделий переход с одного фасона костюма или пальто на другой неизбежно вызывал остановку всего производственного процесса. От этого страдали и сами изготовители, и, что особенно важно, тысячи и десятки тысяч потребителей, которые предъявляли спрос на одежду разных видов, фасонов и мод.

Выйти из этого тупика можно было только путем создания многофасонного секционного потока, который дал бы возможность одновременно шить на конвейере одежду разных видов и фасонов.

На фабрике был пущен первый в Советском Союзе цех, в котором можно одновременно изготовлять десять фасонов одежды. Теперь задача, как формулировали в обкоме, состоит в том, чтобы частный, по сути экспериментальный, успех превратить в общепроизводственный. Для этого нужны новые конвейерные линии и сложное оборудование диспетчерской системы управления производством.

Когда Андрей Петрович рассказал об этом своей Марине, она схватилась за голову:

— Ой, Андрюша, да это же не твое, ты же в этом деле ни бельмеса!

Бирюк, хотя и другими словами, сам говорил это в обкоме заву промышленным отделом.

— Ну, а он? — спросила Марина.

— А он, — сказал Бирюк, — похлопал по плечу и говорит: «Ты кавалер Золотой Звезды. Учи других — сам научишься!»

Матвей Фабрикант, когда Бирюк сообщил ему новость, с ходу дал оценку и прогноз:

— Ну, Петрович, теперь ты в обойме. Рассчитывали, что пойдешь по строительной части, а партия решила, что швейпрому Бирюк нужнее.

Андрею Петровичу тон не понравился, сказал Фабриканту:

— Ты хохмочки свои, Мотька, оставь. Чувство у меня, знаешь, какое?

— Знаю, — кивнул Матвей. — А у Серго Орджоникидзе, когда Политбюро и товарищ Сталин поставили его, фельдшера, наркомом тяжпрома, какое чувство было, знаешь? И ничего, справился. Сейчас у нас что главное? Июльский Пленум определил: главное у нас сейчас — технический прогресс. Вот и налегай на инженеров, пусть обеспечивают технический прогресс. Четырнадцатого февраля открывается XX съезд партии. А ты за неделю до того, в крайнем случае за три дня, пусти на фабрике новую линию. Не только у тебя, у всего коллектива, сам понимаешь, какое чувство будет! И Марине Игнатьевне праздник будет.

На швейной фабрике, отозвалась Марина, без нее есть кому радоваться: полно баб. А насчет технического прогресса хорошо бы попросить Зиновия, чтоб из конструкторского бюро завода Кирова, станки которого идут за границу, привел на фабрику пару мозговитых ребят, пусть посмотрят, обязательно чего-нибудь сообразят по линии рационализации.

Матвей сказал, сообразят не сообразят, вреда не будет, а польза может быть, потому что сам по себе визит инженеров с завода Кирова, где впервые в мировой практике на координатно-расточном станке применен электроиндуктивный метод отсчета расстояния между заданными точками детали, наверняка встряхнет фабричных технарей.

Андрей Петрович, когда стал входить в дела фабрики и на техническом совете предложил проконсультироваться со специалистами по электронике из КБ завода Кирова, не нашел, вопреки ожиданию, энтузиазма, на который рассчитывал. Главный мотив был, как объясняли инженеры, в специфике швейного производства, где точность, конечно, нужна, но электроиндуктивного метода отсчета координат-расстояний между заданными точками на выкройках, по которым производится раскрой ткани, нет никакой надобности применять, если бы даже было возможно, потому что точность в швейном производстве исчисляется не в микронах, а с помощью сантиметра.

Зиновий и друг его Миша Кацнельсон из КБ завода Кирова, когда Бирюк привел их на фабрику и устроил встречу с технарями-швейниками, говорили после встречи, что ребята хорошие, но у всех одна болезнь: технофобия. Заряда технического прогресса, какой имелся у них, хватило на один цех, который был новым словом на экспериментальной стадии многофасонного пошива. Теперь нужны новые конвейерные линии, автоматическая телефонная станция для диспетчерской службы, свой, фабричный, радиоузел, сигнализация с командами управления, оповещения и оперативной корректировкой.

На производственном совещании, где присутствовали наряду с администрацией и инженерно-техническим начальством цеховые мастера и рядовые швейницы, секретарь парторганизации Бирюк еще раз заверил, что XX съезд партии фабрика встретит новым цехом многофасонного пошива, в создании которого примут участие, кроме наших фабричных инженеров и техников, опытные ленинградские специалисты, а подольский завод имени Калинина оснастит цех уникальными швейными машинами, недавно созданными заводскими изобретателями и конструкторами, но уже получившими признание за рубежом.

За три дня до начала съезда, как и намечали, был пущен новый цех. Митинг по поводу пуска провели прямо в помещении цеха, работницы оставались на своих рабочих местах и благодарили строителей за удобства, за освещение, как во дворцах, о каком еще вчера можно было только мечтать, а сегодня, в завершающие дни перед съездом, сказала закройщица Ангелина Щербань, это уже вошло в жизнь фабрики, как будто настоящее чудо по щучьему велению в наших русских народных сказках.

Весь январь и первую половину февраля Андрей Петрович чуть не дневал и ночевал на фабрике, где коллектив готовил к пуску новый цех. Марина несколько раз напоминала, что надо вплотную заняться строительством квартиры, иначе новоселье к съезду не получится, хотя осенью, когда начинали, рассчитывали, что получится.

Зиновий Чеперуха и Матвей Фабрикант тоже были заняты, каждый у себя на службе, делами, которых никак нельзя было отложить. Матвей говорил Марине, что со своим «Торгмортрансом» он несет предсъездовскую вахту на всех океанах и широтах.

Действительная же причина задержки, сказал Фабрикант Бирюку, была в том, что голубой унитаз и голубая раковина, которые должны были поступить из Марселя, прибыли в Одессу, но кто-то из пурицов успел наложить лапу. Кто именно, необязательно звать Шерлока Холмса, чтобы идентифицировать, объяснял Матвей, но лучше, Бирюк сам хорошо понимал ситуацию, не поднимать хипежа, не гнать волну, тем более что никакой пользы делу не будет, а можно только нарваться.

Катерина Чеперуха догадывалась, что задержка с квартирами произошла из-за туалета и ванной для Марины, сказала Зиновию, чтобы не набирал в рот воды, а потребовал ключи от своей квартиры, как подобает полноправному хозяину.

Зиновий выслушал молча, а потом вдруг разбушевался:

— Ты, Катерина Антиповна, воду не мути! Не надо лебезить, не надо кланяться в ноги, но благодарность, когда есть за что, надо чувствовать. Благодарность не унижает, а делает человеком, иначе холоп холопом и останется.

— А ты, Зиновий Ионыч, и есть холоп! Бирюк со своей Маринкой, когда взялись строить свои хоромы, тобою, — затрясла кулаками Катерина, — инвалидом Великой Отечественной войны, прикрывались: смотрите, какие мы заботливые, как радеем об одноногих воинах! Фоняк ты, а не воин. Говорят, хитрое племя, а ты посмотри на себя: да любой Ванька тебя в дураках оставит!

Гриша и Миша выскочили из своей каморки, во все глаза смотрели на папу-маму, Катерина схватила одного и другого за плечи, затолкала обратно, захлопнула дверь и приказала:

— Байстрюки, лежать в кроватях, а не то в углу место стеречь будем до самого солнышка!

Воротясь к Зиновию, Катерина, как будто вдруг подменили, обняла мужа, стала прижиматься, он, хоть не противился, видно было, держит себя в руках и ждет, пока жена сама угомонится, почувствует, что не к месту.

— Катерина, — сказал Зиновий, — моя вина: я первый на тебя накинулся. Но мой тебе совет: хочешь обличать — обличай, твое право. А тексты свои и лексику редактируй. Надеюсь, говорю понятно: редактируй.

— Не, не понятно. Но редактировать, — засмеялась Катерина, — буду. И вообще сама себе рот заткну, только бы муж любил и делал, как советовала жена, пока не навесила на рот себе замок. А с Бирюком, Зюня, последний раз говорю, ты себя не роняй. Он кто? Партийный дядька, надзиратель. А ты инженер, талантливый конструктор.

— Катя, Катя, Катерина — нарисована картина! Катя голову чесала, офицера дожидала! — Зиновий обнял жену, поцеловал в щеку. — Бирюк, какой приезжал из Берлина при Дегтяре, был один Бирюк. Теперь, три года как похоронили Дегтяря, другой Бирюк.

— Другой, — подтвердила Катерина, — хрущевский. А Хрущев, что ли, навсегда?

— Катерина, — погрозил пальцем Зиновий, — сказано было: баба, редактируй себя!

Спать легли вместе. Катерина прижалась к мужу, сказала, в первые годы казалось, никогда не привыкнет, что полноги не хватает, а вот привыкла.

— Думаешь об этом? — спросил Зиновий. Катерина молчала, казалось, засыпает или заснула, потом ответила, голос был не сонный:

— Думаю. И другое думаю: четырнадцатого числа собирались справлять новоселье. К съезду. Завтра четырнадцатое.

Вся страна ожидала этого дня, 14 февраля 1956 года, когда в Москве соберется XX съезд партии — первый съезд партии за все годы советской власти, на котором Сталин уже не мог присутствовать.

Съезд открыл первый секретарь ЦК товарищ Хрущев, предложил почтить вставанием память виднейших деятелей коммунистического движения Иосифа Виссарионовича Сталина, Клемента Готвальда и Кюици Токуда. Клемента Готвальда все хорошо знали, некоторые даже видели живого в Праге и Москве, а насчет Кюици Токуда по имени, без объяснений, было понятно, что японский коммунист, но конкретно лишь единицы представляли себе, какую Токуда играл роль, пока был живой. Съезд, как положено, в равной мере воздал должное памяти всех трех лидеров мирового коммунистического движения, почивших в промежуток времени между XIX и XX съездами.

В отчетный период, в особенности с марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, страна сделала большой шаг вперед в области народного хозяйства и роста благосостояния трудящихся. Повысилась реальная заработная плата рабочих и служащих, доходы колхозников выросли на сто процентов, то есть в два раза. Пошло в гору производство товаров народного потребления и повсеместно набирало темпы жилищное строительство, достижения которого многие семьи уже смогли почувствовать явственно на собственном опыте и в быту.

В отчетном докладе товарищ Хрущев указал, что все нации неизбежно придут к социализму, но, учил Ленин, придут не совсем одинаково, каждая нация внесет свою лепту в ту или иную форму демократии, в тот или иной темп социалистических преобразований. Необходимо, подчеркнул товарищ Хрущев, иметь в виду, что формы перехода от капитализма к социализму многообразны и отличаются в конкретных условиях одна от другой. На нынешнем этапе в некоторых странах рабочий класс мог бы завоевать большинство в парламенте, а это, в свою очередь, привело бы к тому, что мирное развитие социалистической революции протекало бы легче и быстрее. Марксизм-ленинизм не считал и не считает, что переход власти в руки трудящихся, в руки рабочего класса проходит только путем вооруженного восстания и гражданской войны.

В связи с директивами по шестому пятилетнему плану съезд указал партийным организациям на необходимость совершить крутой поворот к вопросам конкретного руководства промышленностью и хозяйственным строительством в целом. Съезд особо подчеркнул, что ЦК обязан обеспечить дальнейшее всемерное развитие советского социалистического демократизма, для чего необходимо всячески повышать и развивать творческую инициативу и активность трудящихся, энергичнее привлекать массы к широкому и всестороннему участию в управлении государством.

Хотя каждый имел возможность слушать передачи радио из Москвы и читать материалы съезда в газетах, на фабрике Воровского каждый день проводили в цехах пятнадцатиминутную информацию во время обеденного перерыва, чтобы работницы одновременно имели возможность съесть свою баночку супа, хлеб с котлетой или колбасой и кусочек домашнего пирога с яблочной начинкой.

Во дворе только один раз, в воскресенье, удалось провести беседу по материалам съезда с участием Андрея Петровича, который с головой ушел в дела фабричной парторганизации. Малая сказала, что хорошо понимает, какая нагрузка в эти дни ложится на плечи Бирюка по делам фабричного коллектива, но вспомнила при этом Дегтяря, который на своей обувной фабрике был занят в такие дни не меньше, однако всегда находил способ какое-то время уделить своему двору.

Бирюк ответил, он готов принять на веру каждое слово Малой, но не надо ждать у моря погоды, а надо приучать наших женщин — Лялю Орлову, Аню Котляр, Марину Бирюк, Катерину Чеперуху, — чтобы сами по газетам подбирали материал и намечали вопросы, на которые следует направить внимание, чтобы все могли чувствовать себя по линии двора в одном строю.

Орлова, когда Бирюк прямо предложил ей заранее подготовиться и провести следующую политбеседу, начала с того, что Дегтярь, незадолго до того как ушел от нас, тоже планировал сделать из нее беседчика, но при этом сам указывал, что по части политической грамотности ей требуются постоянная помощь и контроль со стороны компетентных товарищей.

Андрей Петрович обнял Лялю за плечи, от полной неожиданности она вся зарделась и вздрогнула, как будто ударило током. Андрей Петрович, то ли, занятый своими мыслями, не заметил, то ли не придал значения, сразу перешел к главному: если Идалия Антоновна признает его компетентным товарищем, будем считать, что он принял на себя обязанности, и пусть политбеседчик Орлова, когда потребуется совет или помощь, обращается без церемоний, по-товарищески.

— А по линии ответственности за кампанию по сбору пищевых отходов? — лукаво прищурилась Ляля.

Бирюк засмеялся: ну, если Малая не сможет разрешить все вопросы, тогда к нему, а по технической части с контейнерами — к Зиновию Чеперухе.

— Ах, товарищ Бирюк, — Ляля пожала плечами, как школьница, — но вы же знаете его Катерину, которая, если ей что-нибудь не понравится, может навести на человека своих духов, которых привезла из тайги. Ой, я так боюсь!

— А не надо, гражданка Орлова, бояться, — Андрей Петрович положил дружески руку на плечо. — Наши русалки и с водяными управляются!

— А я, — призналась Ляля, — и наших русалок, и водяных боюсь!

Ляля хотела заговорить насчет комнаты с кухней и санузлом, которую строили рядом с квартирой Чеперухи, но не решилась: по настроению был подходящий момент, но по теме никак не вязалось.

И тут случилось прямо чудо: Бирюк сам поднял вопрос и обещал, что через неделю, через две подтолкнет товарищей из горисполкома, чтобы дали определенный ответ насчет ордера на квартиру, которую его семья освобождает. А если ответа не дадут, тогда можно будет практически решать насчет квартиры, которую сейчас достраивают.

— Ах, Андрей Петрович! — зажмурила глаза Ляля. — Можно, я вас поцелую? Поймите меня правильно: у меня внутри сейчас такое делается, что надо обязательно дать выход, иначе я просто умру!

Андрей Петрович сказал Ляле, если вопрос стоит в такой плоскости, он не может допустить, чтоб была смерть по его вине, тем более такой женщины, пусть целует, и тут же сам поцеловал Лялю, которая подставила свои губы.

Получилось так неожиданно, что Андрей Петрович поначалу не знал, как реагировать, то ли рассердиться, то ли похулить себя за то, что допустил неловкость, но Орлова уже сама вытирала платочком след от помады, который остался у него над верхней губой. Андрей Петрович с силой отвел Лялину руку, вышло немного грубо, видно было, что вполне уже оправился, громко, по-солдатски, засмеялся и сказал, в общественной работе есть свои колдобины и водовороты, которые надо своевременно учитывать, а иначе могут застигнуть врасплох и засосать.

— Ах, — поморщилась Ляля, — вы говорите не свои слова, вы говорите чужие слова, как будто каким-то чудом подслушали. Я не хочу называть по имени: вы знаете, кого я имею в виду.

— Идалия Антоновна, — сказал Бирюк, в голосе появилась холодная нота, — не будем играть в фанты. Дег-тяря помним и будем помнить. А какие параллели подсказывает память Орловой, это личное дело Орловой. Лучше обсуждать с Малой, которая дольше общалась и больше знает. У двора сегодня свои дела. Что касается политинформации, если будут вопросы, повторяю, обращаться без церемоний.

Насчет сбора и хранения пищевых отходов Андрей Петрович напомнил, что приближается весна, вот-вот месяц март, уже и в феврале бывали дни с плюсовой температурой. Март у нас с ветрами, но теплый, так что забот прибавится. Насчет транспортировки, чуть что, бить тревогу, а не ждать, пока придется надевать противогазы.

Ляля вдруг прыснула со смеху, сама себя стала хлопать пальцами по губам, но не могла сразу остановиться и объяснить Андрею Петровичу, что вспомнила довоенные годы, когда во двор приходил инструктор Осоавиахима, женщины надевали маску противогаза, а коробку крепили к туловищу шпагатом, шпагат иногда не выдерживал, так был натянут, особенно у Оли Чеперухи с ее бедрами и животом, коробка падала на камни, тянула за собой гофрированную трубку, все в ужасе кричали, что человек сейчас задохнется, только мадам Малая сохраняла присутствие духа и категорически приказывала Оле: «Корова, маску не снимай! Отвинти трубку от коробки противогаза, потом опять привинтишь».

Андрей Петрович, когда узнал, отчего Лялю забрал такой смех, сам развеселился, хоть при этом немного взгрустнул: время идет, Малая уже не та, что была, да и мы уже не те, а перемены в нашей стране будут идти все быстрее и быстрее, но веселое всегда будет вспоминаться весело.

Через три дня Орлова подготовила политинформацию по докладу товарища Булганина о директивах XX съезда партии по шестому пятилетнему плану развития народного хозяйства СССР на 1956–1960 годы. Клава Ивановна чувствовала себя неважно, можно было остаться дома, не приходить, но сама объяснила, что такие вопросы, как повышение заработной платы низкооплачиваемым группам работников, упорядочение пенсионного обеспечения, сокращение рабочего дня до семи и шести часов требовали ее присутствия, так как понять по-настоящему, что имеешь уже сегодня и вдобавок получишь в ближайшие три-четыре года, можно только в сравнении с прошлым, а некоторые забывают и предпочитают говорить о том, чего им не хватает, а не о том, что они получили и получат дополнительно в ближайшие годы.

Женщины спрашивали, какое можно ожидать понижение цен первого апреля текущего года, и повторяли слух, который неизвестно откуда пошел, что вообще никакого понижения цен в этом году не будет.

Орлова сказала, она тоже слышала, но никаких сообщений в газетах и по радио не было, а гадать не хочет. Мадам Малая со своей стороны добавила, что правительство и так каждый год понижает цены, а зарплату при этом многим категориям повышает, так что можно только удивляться, откуда берутся ежегодно такие средства. Наши моряки загранплавания, которые бывают в Неаполе, в Марселе, Барселоне, Нью-Йорке, в один голос говорят, как там все дорожает на глазах не только каждый год, а каждые полгода. И простым людям, горько усмехнулась мадам Малая, не приходит в голову спрашивать, когда правительство, наконец, остановит и понизит цены, потому что все давно хорошо знают ответ: никогда!

Ляля спросила, какие еще вопросы будут по шестому пятилетнему плану. Дина Варгафтик сказала, подождем, что покажет первое апреля, а пока у нее вопрос к Малой и Орловой: сегодня, когда она ехала с Нового базара двенадцатым трамваем, она случайно прислушалась к разговору, который вели между собой две женщины интеллигентного вида, обе сели на остановке недалеко от медицинского института. Одна говорила другой, что Суслов и Микоян выступили на съезде против Сталина, который, в отличие от Ленина, не хотел считаться с другими вождями, принимал все решения сам, а тех, кто не соглашался с ним или просто не устраивал, убирал с дороги. Суслову и Микояну не дали договорить речь до конца.

Тося Хомицкая сказала, сегодня на Привозе она тоже слышала, что на съезде Микоян и другие, она не запомнила фамилии, критиковали Сталина, который приказывал Ежову и Берии, чтоб приняли меры к тем, кого Сталин укажет. Эти люди исчезали, одни сразу, другие через какое-то время, и никто из близких не знал, куда они девались, что с ними.

— Орлова, — сказала Клава Ивановна, — я сама буду отвечать на грязные слухи, которые принесли с Нового базара и Привоза обе кумушки, Дина Варгафтик и Тося Хомицкая. Первая, по ее собственным словам, случайно прислушалась к трамвайному разговору посторонних женщин насчет Суслова и Микояна, а вторая, тоже случайно, услышала, как на Привозе обсуждали выступление Микояна в Кремле. В одном и в другом случае речь идет о том, как оба выступали против Сталина. Но, во-первых, кто знал Суслова до войны и сразу после войны, если на руководящей работе в ЦК он появился в самые последние годы жизни Сталина и среди соратников его никогда не называли? Я не помню ни одного случая, — сказала мадам Малая, — чтобы Дегтярь вспомнил имя Суслова. Другое дело — Анастас Иванович Микоян. Еще при нэпе он был нарком внутренней и внешней торговли, а в тридцатые годы нарком пищевой промышленности, которую поднял на небывалую высоту. Все пищевики и миллионы советских людей не просто знали Микояна, соратника Сталина, но любили, как любили когда-то Кирова и Орджоникидзе, с которыми Микоян дружил, начиная с революции, всю жизнь до самой смерти. А Киров и Орджоникидзе были среди самых любимых, самых близких соратников Сталина. Так я спрашиваю вас: как Микоян мог выступать против Сталина и как можно было принести эти грязные слухи и клевету в наш двор! Мы не допускаем, что у Дины и Тоси был какой-то злобный или враждебный умысел. Но надо признать, что с тех пор, как не стало с нами Дегтяря, мы запустили общественную и воспитательную работу, которая всегда была у нас во дворе в центре внимания и держала его на нужной высоте, так что двор всегда мог служить примером для всего Сталинского района, а Сталинский район был и остается главным районом в Одессе. Орлова, я думаю, надо договориться с Бирюком, пусть сам проведет итоговое занятие по двадцатому съезду партии и затронет все вопросы, которые накопились и ждут ответа. Орлова поставила предложение на голосование, но мадам Малая сказала, голосовать в данном случае не надо, потому что у нас политбеседа, а не собрание, и надо все решить в рабочем порядке. Если будут какие-то технические трудности, она сама подключится и найдет способ договориться с Бирюком насчет удобного для всех времени, пусть люди успеют хорошо продумать и подготовить свои вопросы.

Ляля планировала на следующий вечер встретиться с Бирюком, рассказать подробно, как прошла политбеседа, и поставить в известность насчет слухов, которые Дина и Тося принесли с Привоза и Нового базара. Хотя рабочий день давно закончился, оказалось, что хозяин еще не вернулся домой и, по словам хозяйки, раньше полночи не вернется, как было все последние дни. Договорились, что Марина передаст Андрею Петровичу просьбу Орловой, а он либо сам, либо через нее сообщит, когда сможет встретиться с Лялей и выделить необходимое время, чтобы не приходилось вести разговор впопыхах.

Хотя формально никаких претензий не могло быть, у Ляли от визита осталось немножко неприятное чувство: можно было ожидать, что Марина предложит чашку чая, сама захочет поговорить насчет дворовых дел, тем более что в последнее время стала уделять заметно меньше внимания, но весь разговор ограничился конкретным вопросом, ради которого пришлось объясняться с хозяйкой через порог.

Никакой срочности видеться с Малой не было, но Орлова решила навестить ее, чтобы справиться насчет здоровья. По дороге она строго наказала себе не затевать никакого разговора по поводу приема, какой оказала ей Марина. Однако Клава Ивановна сама, когда узнала, что Бирюка не было дома, спросила, как встретила хозяйка, какой был разговор, Ляля замялась, было впечатление, норовит что-то утаить, и старуха, глядя в глаза, выдала полной мерой:

— Ты хочешь, чтобы Малая сама тебе сказала, как она тебя встретила? Я скажу: она держала тебя у порога и даже не пригласила присесть. Ты еще увидишь ее, когда она въедет в новую квартиру с унитазами и раковинами из Неаполя и Марселя. Но не надо здесь ставить знак равенства с Бирюком. Конечно, Бирюк не Дегтярь. Таких как Дегтярь делается все меньше…

— И скоро, — засмеялась Ляля, — совсем не будет!

— Смейся, смейся, — погрозила пальцем Клава Ивановна, — но к этому идет. Слава Богу, старуха Малая не доживет. Не думай, что я фантазерка, чтобы не сказать наивная дурочка или прямо идиотка. Я помню, еще мой Борис Давидович рассказывал, когда приезжал с коллективизации, что при Сталине не все было как надо, не все было правильно. А при Ленине? Ленин сам говорил, что делали ошибки. Но главное не преувеличивать, главное — вовремя исправлять. С Бирюком, какого мы видим сегодня, можно найти общий язык. Но что будет завтра? Орлова, если бы ты знала, какие камни лежат у Малой на сердце! А что еще будет, я даже боюсь произнести вслух. То, что сегодня болтают бабы на Привозе и Новом базаре, то завтра будут кричать на всех перекрестках, как говорили в старое время, во всю ивановскую.

Хотя в конце февраля съезд завершил свою работу и можно было ожидать, что Андрей Петрович не сегодня завтра назначит день, чтобы на политбеседе подвести итоги, никаких известий ни от него самого, ни от его Марины, которая твердо обещала связаться, не было.

В первых числах марта по городу пошли слухи, что на закрытом заседании в последний день съезда Хрущев сделал доклад о Сталине, в котором говорил о его преступлениях и ошибках, начиная с тех дней, когда, вопреки советам Ленина, Сталина назначили генеральным секретарем партии, и до самых последних дней его жизни, когда перед роковым мозговым ударом, как будто уже предчувствовал и торопился, он приказывал расстреливать сотни людей и готовился ссылать и расстреливать тысячи.

Многие вспоминали, как еще до болезни Сталина, в пятьдесят третьем году, стал распространяться слух, что всех евреев будут высылать из Одессы и других городов в Казахстан, в Сибирь, в Заполярье, чтоб, кто выдержит и останется живой, осваивали там пустынные земли и районы. Теперь люди прямо ссылались на своих знакомых железнодорожников, которые готовили на Товарной, на Заставе, на Сортировочной товарняки с нарами и теплушки для привилегированной категории евреев из числа ученых и специалистов, пригодных для использования на урановых разработках и в производстве плутония, необходимого для создания ядерного горючего и ядерных бомб.

Одесситы, которые в первые дни марта оказались в Тбилиси, когда там отмечали третью годовщину со дня смерти Сталина, привезли оттуда известие, что молодые грузины собрались на митинг у памятника Сталина, начались беспорядки, секретарь ЦК Мжаванадзе, сам грузин, вызвал войска, сотни людей были ранены и убиты. Раненых укрывали друзья и родственники, трупы убитых грузили на машины и развозили по моргам городских больниц.

На Привозе, где грузины имели свои места и продавали свежие овощи и фрукты, с одесситами были всегда самые хорошие отношения, хотя домохозяйки постоянно завидовали, что эти кацо и генацвали из своих мандарин, персиков и помидоров могут построить себе дома как в сказке. Грузины весело отвечали, что в самом деле могут построить за этот счет дома, как в русской сказке, на курьих ножках, без окон, без дверей, но в таких домах только русские могут жить, грузин не поселится ни за какие деньги.

В мартовские дни, почти до конца месяца, грузин на рынке было гораздо меньше, чем обычно, иногда буквально единицы, сами о себе говорили, что мингрелы и аджарцы, покупатели выражали сочувствие по поводу кровавых событий в Тбилиси, тут как тут оказывались рядом какие-то шустрые ребята, приценивались к овощам и фруктам, но не было случая, чтобы что-нибудь купили.

Аня Котляр раз в неделю делала базар на себя и на Адю, случайно встретила на Привозе Лялю Орлову, которая делала базар на одного человека, на саму себя, поделились своими впечатлениями и чувствами, оказалось, что у обеих, хотя в городе идет нормальная, как обычно, жизнь, на душе не проходит какая-то тревога, вроде что-то вот-вот должно случиться или уже случилось, а люди просто не замечают и остаются в неведении.

Аня еще немного задержалась в овощных и фруктовых рядах, чтобы найти для Ади грузинские персики, помидоры, которые он очень любит, а Ляля уже сделала покупки и пошла в сторону вокзала, где останавливается второй трамвай, чтоб побыстрее вернуться домой, где в этот день она затеяла у себя генеральную уборку.

Задняя площадка, как всегда, была плотно забита, хотя внутри вагона, между рядами сидений, можно было свободно, без толкотни, продвинуться вперед. В этот раз было даже свободнее, чем обычно, пассажиры сами старались расступиться, чтобы дать дорогу Жоре-профессору, который декламировал свои новые стихи на темы дня:

И вертухай, и заключенный Похожи оба на людей: Простим невинно осужденных И заодно простим их палачей.

Пассажиры, хотя это было бы к месту где-нибудь в клубе или театре, а не в трамвае, стали аплодировать, с задней площадки послышался веселый голос:

— Давай, Жорик, давай: Микита заплатит тебе гонорар, получишь пожизненную пенсию и койку, чтоб было где свободно протянуть ноги!

Ляля сошла на остановке возле Успенской церкви и по дороге повторяла вслух Жорины стихи, чтоб не забыть и можно было дома записать на бумаге, показать Малой и Бирюку.

Клава Ивановна, когда услышала трамвайные Жорины стихи, сказала, пусть Орлова немедленно выбросит их из головы, как будто никогда не слыхала. Ляля не могла твердо обещать, потому что стихи уже хорошо запомнились и сами держались в памяти.

Бирюк, наконец, немного освободился на своей фабрике и через дворничку Лебедеву передал Орловой, что на этой неделе можно будет встретиться и обсудить дворовые дела.

На этой неделе, хотя намечали, не получилось, пришлось перенести на следующую неделю, на апрель месяц. Прошел слух, что на больших заводах — Январского восстания, Октябрьской революции, Кирова, Дзержинского и других — членам партии, наряду с ними были допущены и отдельные представители беспартийного актива, читали при закрытых дверях доклад Хрущева про Сталина на XX съезде. Говорили, что некоторые, особенно из числа женщин, не выдерживали, открыто плакали и были даже случаи истерики, когда доходили до тех мест, где речь шла о видных коммунистах, которых следователи подвергали непереносимым издевательствам и пыткам, потом расстреливали, а теперь выяснилось, что они ни в чем не были виноваты.

Марина, когда Андрей Петрович в общих словах пересказал ей секретный доклад Хрущева, который в полном объеме, специально для секретарей заводских и фабричных парторганизаций, читали в обкоме партии, некоторое время сидела неподвижно, как будто нашел столбняк, потом, хотя никак нельзя было ожидать, вдруг засмеялась и произнесла гортанным, вроде не своим, голосом:

— Ну что, товарищ майор: за что боролись, на то и напоролись. Теперь поди расскажи Малой, расскажи нашим бабонькам во дворе. Полковника Ланду пригласи, пусть поделится воспоминаниями. А вернется из лагеря старший Лапидис — и ему будет чего досказать. Ах, Андрюша, смотришь на меня, такая-сякая, а мне кричать, понимаешь, кричать хочется!

Марина обхватила себя руками, заплакала, кулаками вытерла слезы, сама про себя сказала, чего-то мамзеля разнюнилась, вспомнила слова из сказки Андерсена, которые повторяла Зиночке, когда дочь сильно переживала за героев: «Позолота сотрется — свиная кожа остается!»

На следующий день Бирюк встретился с Малой, она позвала Орлову к себе, за чашкой чаю, найдется и немножко вишневки, можно будет втроем обсудить, как лучше провести вечер вопросов и ответов по итогам XX съезда, чтоб у людей не оставалось впечатления, что стараются обойти острые углы.

— Бирюк, — сказала Клава Ивановна, — я уверена, все наши соседи уже знают про культ личности и доклад Хрущева больше, чем сам Хрущев и делегаты съезда.

Андрей Петрович засмеялся, он лично слышит впервые, но готов согласиться, что Малая знает ситуацию не хуже, чем знают в сером доме на улице Бебеля и на Куликовом поле, где обком и горком.

— Бирюк, — Клава Ивановна налила вишневку в рюмки, — ты сказал правду больше, чем сам рассчитывал: если бы Малую спросили, как надо, такого, как мы имеем сегодня, когда у людей за один вечер отняли то, что собирали и копили тридцать лет, такого бы не было. Запомни слова старухи Малой, ты еще не раз будешь возвращаться. Люди должны понимать: Сталин — это Сталин. Орлова, ты предупредила всех, чтоб собрались, или придется звать в последний момент?

Ляля ответила, что звать не придется: люди сами спрашивают каждый день, до каких пор будут переносить и откладывать. Собраться можно будет в коридоре, на втором этаже, где мраморная лестница и окна смотрят во двор. Места хватит на всех, хоть на двести человек. Наверняка придут из других дворов тоже: люди знают Андрея Петровича и хотят лично послушать.

Ляля оказалась права: пришли соседи и жильцы из других дворов, и в коридоре набилось столько людей, что многим пришлось стоять.

Андрей Петрович поблагодарил присутствующих за активное участие в общественной жизни двора и всего домохозяйства и выразил уверенность, что уже в самом этом факте кроется залог того, что мы идем в правильном направлении.

Ляля захлопала первая, некоторые поддержали, но большинство явно не одобряло, потому что пришли не для того, чтобы аплодировать, а для того, что поговорить о том, что волнует сегодня каждого.

Андрей Петрович сказал, что хорошо понимает и тех, у кого сами вырвались аплодисменты, и тех, кто воздержался, потому что у всех ныне одна забота: XX съезд осудил культ личности, который имел место в последние годы, включая XIX съезд партии и несколько месяцев после, вплоть до марта 1953 года. Теперь партия мобилизует народ и страну на полное преодоление и устранение всех последствий культа личности. Сохраняя все великие достижения минувших десятилетий социалистического строительства, каких не знала история человечества, мы продолжим и умножим их, идя дорогой, начертанной великим Лениным.

Андрей Петрович остановился, внимательно посмотрел людям в глаза, переводя взгляд с одного лица на другое, невольно задержался на девушке в очках, которая стояла у окна рядом с парнем, тоже в очках, было впечатление, она хочет задать вопрос, но оказалось, вопрос у парня: как могло получиться, что два десятилетия — в тридцатые, сороковые и начале пятидесятых годов — партия не замечала, что в стране культ личности, культ Сталина, по приказу которого убивали честных коммунистов и командиров Красной Армии?

— Я не спрашиваю вашего имени, — сказал Андрей Петрович, — а вот попробовали бы вы в те годы, в годы ежовщины, в годы Берии, задать такой вопрос. Знаете, где бы вы сейчас были?

— Знаю, — ответил парень, — вот потому и спрашиваю: кто поставил Ежова, кто поставил Берию и почему столько лет не замечали?

— Не надо передергивать факты, — с укором произнес Бирюк, — не надо: Сталин, когда вскрыли злоупотребления, расстрелял Ежова.

— И поставил Берию, — с ходу продолжил парень, — а расстрелять его досталось наследникам Сталина, до пятьдесят третьего года его соратникам и партийным камерадам, которые знали, что НКВД применяет методы физического воздействия, то есть пытки.

— А вы откуда знаете? — Бирюк прищурил один глаз, другой, наоборот, сделался совсем круглый.

— А земля слухом полнится, — спокойно, как будто сообщает известный адрес, произнес парень. — В пятьдесят третьем году Сталин приказывал бить врачей, а перед войной, в тридцать девятом, секретарям обкомов разъяснял, что ЦК ВКП(б) с тридцать седьмого года санкционировал методы физического воздействия в практике НКВД.

— А вы откуда такой отважный, никого не боитесь? — усмехнулся Бирюк.

— А моего отца, — сказал парень, — забили до смерти, когда я школяром был. А теперь извещение прислали, что вины на нем больше нет: реабилитирован.

— Ну вот, — воскликнул Андрей Петрович, — сами же говорите, что идет преодоление культа личности и его последствий, и приводите пример из жизни своей семьи!

Адя Лапидис поднялся, сказал, у него тоже есть пример: от отца пришло письмо, что рассчитывает скоро вернуться в Одессу.

Люди стали громко аплодировать, кто стоял рядом с Адей, пожимали ему и Ане Котляр руку, у нее на глазах были слезы, Иона Чеперуха сказал, что ее Иосифа тоже, не за горами день, реабилитируют, но он уже все равно никогда не вернется: мертвые не возвращаются.

У Ади Лапидиса был вопрос к товарищу Бирюку:

— Как могло получиться, — спросил Адя, — что больше 1100 делегатов XVII съезда партии, из общего числа около двух тысяч, было арестовано по обвинению в контрреволюционных преступлениях? Семнадцатый съезд — съезд победителей. Так?

— Так, — подтвердил Андрей Петрович.

— Получается, — сделал свой вывод Лапидис, — победил съезд контрреволюционеров, но на самом съезде ни сам Сталин, ни его соратники, включая тогдашнего первого секретаря Московского горкома партии Хрущева, на съезде не заметили, что победили контрреволюционеры. Так?

— Нет, — ответил Бирюк, — не так. Вы, Радий Иванович, занимаетесь софистикой и нам хотите навязать, хотя логика подсказывает всем, в том числе вам, что на съезде ВКП(б) контрреволюционеры не осмелились открыть свое истинное лицо. Другое дело после съезда…

Люди зашумели, видно было, что не всех устроило объяснение, Адя Лапидис тут же сделал новое заключение:

— Выходит, что скрытые контрреволюционеры, которых партия избрала делегатами съезда, голосовали за генеральную линию ВКП(б), за товарища Сталина, и получился таким образом съезд победителей.

Многие засмеялись, так ловко Адя все перекрутил, Андрей Петрович тоже стал смеяться и вспомнил слова Ленина насчет субъективной гибкости понятий, иначе говоря, всяких уловок и словесных трюков, которые, в отличие от диалектики, на самом деле есть софистика.

— Только что, — Бирюк указал пальцем на Адю Лапидиса, — все могли видеть своими глазами наглядный пример.

— Такие примеры, наглядные или ненаглядные, — удачно сыграла словами Клава Ивановна, — в этом дворе мы уже не раз когда-то слышали от наших философов и больше слышать не хотим. Хватит!

Соседи и гости из других дворов, многие поднялись со своих мест, громко аплодировали, а старый Чеперуха сложил руки рупором и закричал:

— Старая гвардия, есть еще порох в пороховницах!

Адя Лапидис, чтобы не остаться в изоляции, тоже аплодировал, но сразу, едва аплодисменты утихли, поспешил с новым вопросом к ведущему:

— Как могло случиться, — спросил Адя, — что с тридцать седьмого года и до самого нападения фашистской Германии Сталин, по клеветническим обвинениям, проводил истребление командиров и политработников Красной Армии? В результате репрессий погибли три маршала из пяти, из шестнадцати командармов — четырнадцать, две трети всех командиров дивизий и больше половины комбригов. Погибли все заместители наркома обороны, одиннадцать человек, и семьдесят пять из восьмидесяти членов Высшего военного совета. Тридцать пять тысяч человек, тридцать пять тысяч, — повторил Адя, — почти половина всего командного состава Красной Армии, начиная с командиров рот и батальонов, были расстреляны или попали в тюрьму. Что это было: заговор?

— Лапидис, — громко приказала Клава Ивановна, — сядь на место и немедленно закрой свой рот! А иначе…

— А иначе, Малая, — остановил Бирюк, — давай будем помнить: тридцать седьмой год был — больше не будет. А вам, Радий Иванович, вопрос: откуда идут цифры по кадрам Красной Армии на предвоенные годы, начиная с тридцать седьмого, которые вы здесь только что приводили? Из каких источников: из наших или из закордонного эфира?

Адя задумался, видно было по выражению лица, что решает, отвечать или не отвечать, Аня Котляр сделалась бледная как смерть, в коридоре стояла тишина, как будто вмиг опустел и не осталось ни души.

— Из обоих источников, — твердо сказал Адя, — из нашего и из эфира.

— Нашего? — переспросил Бирюк.

— Нашего, — повторил Адя, — доклад Хрущева на двадцатом съезде. А эфир — Би-би-си.

— Би-би-си, — сказал Андрей Петрович, — английское радио, антисоветская волна.

— Хрущев и Булганин, первый секретарь ЦК и глава правительства, оба сейчас в Англии, — сказал Адя, — встречаются с Иденом, Черчиллем, в Букингемском дворце были гостями королевы Елизаветы. Никита Сергеевич выступал перед британскими военными моряками, объяснял им, что теперь линкоры и крейсеры — это плавающие гробы, а будущая война — война ракет. Госпоже Идеи, жене премьера, открыл секрет, что наши ракеты не только могут достать Британские острова, но и полетят дальше. Она сразу и прикусила язык. Меня лично, — заявил Адя, — программа Би-би-си наполнила гордостью за наших вождей, за нашу страну.

Парень и девушка в очках, гости из другого двора, сказали, они тоже слушали эти передачи Би-би-си и получили интересную информацию, в дополнение к нашему московскому радио и московским газетам. Вчера пили на улице газированную воду с сиропом, лотошник рассказывал покупателям, что у одного прохожего радио торчало прямо из кармана, передавали программу Би-би-си, как Черчилль, когда за обедом сидели рядом, говорил Хрущеву насчет осуждения культа личности, что люди обычно консервативны, надо проводить осторожно, постепенно, а не вдруг, чтобы не обжечься.

— Где ж это, — весело спросил Андрей Петрович, — на какой улице вы нашли такого лотошника-информатора, что, небось, сам слушал передачи Би-би-си, а взваливал на какого-то случайного прохожего!

Шутка всем понравилась, люди смеялись, Андрей Петрович одобрил реакцию соседей и гостей, отметил, что здесь проявляет себя здоровая оптимистическая природа советского человека, строителя коммунизма, который способен справиться со всеми нагрузками, какие бы действительность ни взваливала на него.

Когда беседа кончилась, Клава Ивановна сказала Андрею Петровичу, что по настроению получилось неплохо, но по вопросам и репликам у нее было такое чувство, как будто попала к чужим людям, в чужую компанию.

— Малая, — сказал Бирюк, — с младшим Лапидисом будет отдельный разговор, тем более что старший Лапидис возвращается из лагеря.

Дома Марина сообщила новость: Матвей получил из Марселя голубой унитаз, биде и раковину. До Первого мая закончим установку. Насчет новоселья Марина сказала: не то время, справлять не будем.

Хотя Адя предупредил Клаву Ивановну, что со дня на день можно ожидать возвращения отца, все равно получилась полная неожиданность. Когда раздался звонок и она отворила дверь, перед ней стоял тот самый Лапидис, с которым виделись в последний раз почти двадцать лет тому назад.

— Лапидис! — успела вскрикнуть Клава Ивановна, с ногами, как будто ударили сзади под коленками, произошло что-то непонятное, то ли сами оторвались от пола, то ли наоборот, пол оторвался и оставил тело без опоры, но удержаться удалось только благодаря тому, что Лапидис успел тут же подхватить под мышки и не отпускал до тех пор, пока не вернулись силы и способность твердо стоять на ногах.

— Малая, — сказал Лапидис, — лицом ты немножко изменилась, но штуки, я думаю, какие у тебя были, такие и остались. Помнишь, как у Ани ты требовала записку, которую она получила от Вани Лапидиса? Так вот, теперь ты уже не сможешь требовать: Иван Лапидис прописывается у Ани Котляр.

— Лапидис, — Малая заплакала, голова немножко тряслась, — если бы ты знал, какая я сегодня счастливая: ты живой! Господи, ты живой, и голос у тебя такой, как был, и глаза нахальные, открытые, ничего не прячут, никакой хитрости, все на виду! Боже мой, кто может поверить, что человек из лагеря, двадцать лет как один день! Я всегда говорила Дегтярю: Овсеич, ты не видишь Лапидиса, ты не так его видишь, как надо, как он заслуживает!

— Малая, — сказал гость, — Овсеич видел Лапидиса как надо, как заслужил. Сначала мне дали по АСА пустяк: пять лет. АСА — это…

— Можешь не объяснять, — перебила Клава Ивановна, — Малая сама знает: антисоветская агитация. Малая все знает.

Не, покачал головой гость, не все. Потом, во время войны, когда срок кончился, надо было Лапидиса выпустить, отправить на фронт, по приговору ОСО — Особое Совещание, оба слова с большой буквы, — дали еще десять лет с отбыванием в Свитлаге, на Колыме, Северо-восточные исправительные трудовые лагеря, Лапидис там был нужнее, чем на фронте. Овсеич в этот раз был ни при чем.

— Иван, — с укоризной произнесла Малая, — уже четыре года его нет среди нас, а ты по-прежнему имеешь зуб на него.

— Товарища Сталина среди живых тоже нет уже четыре года, а разговор идет каждый день, — весело подмигнул Лапидис, — как будто сколько ни говорим, а не можем никак наговориться.

— Ой, Иван Анемподистович, — тяжело вздохнула Малая, — я вижу, какой ты был, такой ты и остался.

Лапидис, как будто какой-то парубок или кубанский казак, для полного сходства не хватало только гармошки в руках, запел немножко хмельным голосом:

Каким ты был, таким остался, Орел степной, казак лихой!.. Зачем, зачем ты снова повстречался, Зачем нарушил мой покой?

— Малая, — скомандовал гость, — подхватывай:

Зачем, зачем ты снова повстречался, Зачем нарушил мой покой?

Хотя песня была из послевоенного кино, у Клавы Ивановны, когда подпевала, было такое ощущение, вроде опять, как двадцать лет назад, сидят в форпосте и вместе поют песни, от которых на душе одновременно и сладко, и немножко грустно:

Каким ты был, таким ты и остался, Но ты и дорог мне такой.

— Малая, — сказал Лапидис, — я слышал, что форпост, который забрали под жилье, опять возвращают пионерам. Если перестройка потребует, можешь рассчитывать на участие инженера-строителя Лапидиса, как было двадцать лет назад, когда прачечную переделывали в пионерский форпост.

Клава Ивановна ответила, что решение есть, но надо сначала выселить Федю Пушкаря, которому обещали предоставить жилплощадь. Главное слово здесь остается за Бирюком, который после Дегтяря занимает во дворе его место.

— Лапидис, — сказала мадам Малая, — ты должен с ним познакомиться и проведем во дворе встречу с соседями.

Гость молчал, видно было, что обдумывает предложение, которое только что услышал, хозяйка немножко удивилась, что требуется столько времени для ответа, готова была подтолкнуть, но оказалось, что уже нет надобности.

— Малая, — сказал гость, — никаких встреч устраивать не будем. Одна сторона дела: экс-зэк Лапидис не хочет. Другая сторона: преемник Дегтяря, товарищ Бирюк, не хочет.

— Лапидис, — Малая провела пальцем черту в воздухе, — не расписывайся за других!

Гость вынул из кармана красивый роговой гребень с большими зубьями, положил на ладонь, поднес хозяйке и сказал:

— Малая, причесывайся на здоровье много лет, зэк Лапидис специально для тебя выпилил из оленьего рога.

У Клавы Ивановны выступили на глазах слезы:

— Поклянись здоровьем, что специально для Малой.

— Клянусь, — сказал Лапидис, — не встать мне с этого места, если вру!

Хозяйка открыла шифоньер, достала с верхней полки бутылку вишневки, поставила на стол:

— Выпьем до самого дна, хочу напиться пьяной один раз в жизни, потому что, как у нас с тобой сегодня, Иван, бывает один раз в жизни и не повторяется. Если бы Дегтярь дожил и мог видеть своими глазами!

— Тогда бы, — засмеялся гость, — Лапидис не мог увидеть своими глазами. Малая, каравай, каравай — кого любишь, выбирай!

Хозяйка тоже засмеялась, видно было, что совсем захмелела, сказала пьяным голосом:

— Малая всю жизнь выбирала, а теперь пришел Хрущев и говорит: неправильно, старуха выбирала, а со мной будешь правильно выбирать. Иван, сиди сколько хочешь, а я должна лечь.

Насчет Бирюка, что будет против вечера встречи с соседями, Лапидис оказался прав. Познакомились на квартире у Зиновия Чеперухи, Катерина приготовила все, как для почетных гостей: бутылка перцовки, на огромном блюде разложила две дюжины лиманских бычков, тонкими ломтями нарезала копченую грудинку, помидоры и огурцы парниковые, по вкусу не хуже полевых. Зиновий хотел пригласить и Адю, но Катерина встала на дыбы: ни за что, обязательно какие-нибудь фу-ты ну-ты выкинет!

Насчет трудоустройства соседа, инженера-строителя, Бирюк обещал поговорить с Матвеем Фабрикантом, Зиновий — навести справки у себя на заводе Кирова, где квалифицированным строителям цену знают.

— Вы, Иван Анемподистович, — спросил Бирюк, — в Свитлаге по специальности были заняты?

С весны пятьдесят третьего года по специальности, строил дома в поселках, сказал Лапидис, а до этого больше с тачкой приходилось в золотых забоях.

— Трудно было? — в вопросе Бирюка звучала и догадка: трудно.

— Работа с горными породами, — пожал плечами Лапидис, — всегда нелегкая работа. А было ли как-то особенно трудно? Как всем, так и мне: не труднее, не легче. Как всем.

— Мы ожидали вас в прошлом году, сразу после двадцатого съезда, — сказал Бирюк. — По какой причине произошла задержка?

— Да ни по какой, — усмехнулся Лапидис, — просто в конторах не справлялись с канцелярской нагрузкой. Дело известное: как на воле, так и там, в колымских лагерях.

Катерина сказала, дважды, весной и летом, она ездила с отцом на Колыму. У людей представление, что дикий край, земля покрыта мхами да лишайниками, а на самом деле такую красоту, как там, где над головой громадное-громадное небо, а под ногами столько всяких цветов, что в словаре не найдешь всех слов, чтобы различить по колеру и оттенкам, нигде больше не увидишь. Куст рябины низкорослый, а ягоды, светло-желтые, сочные, такого размера, что пойди поищи у нашей красной рябины, хоть до неба достает.

— Да, — подтвердил Лапидис, — весной, когда пригреет солнце, и летом красота такая, что сам себе не раз говорил: если бы не лагерники, не зэки, кто б из людей мог увидеть эту красоту!

— Придет время, — засмеялся Зиновий, — советские люди будут туда ездить на экскурсию, за экскурсовода дадим им Катерину Антиповну, чтоб могли вместе собирать гербарии для учебных кабинетов по биологии и истории СССР.

— Гербарий из Магаданского края для кабинета истории СССР, — сказал Бирюк, — это ты, Зиновий Ионыч, неплохо придумал. Иван Анемподистович, на какой срок потянула бы такая задумка во времена Ионы Овсеича?

— Думаю, — ответил Лапидис, — на такой, как во времена Иосифа Виссарионовича. Ну, а сегодня у нас Никита Сергеевич. Выпьем за Никиту Сергеевича.

— Вот это от души, по-нашему! — воскликнул Бирюк. — А кто первый вспомнил? Сосед Иван Лапидис, вчера еще колымский старожил. За Никиту Сергеевича!

Подняли стаканы, Катерина за компанию, бычки, сколько было, все ушли. Хозяин выставил вторую бутылку перцовки, Бирюк предложил выпить за новую квартиру Зиновия Чеперухи, и чтоб у всех наших людей было не хуже.

Марине, когда вернулся домой после встречи, Андрей Петрович признался, что не хотелось идти, все внутри бунтовало, а на поверку обернулось по-другому: Иван Лапидис, которого в свое время засадил Овсеич, оказался хороший мужик. Ну, понятно, полностью не открывается, по отдельным словам, по репликам чувствуется, нет мира под оливами, но мужик прямой, с характером, сын, Адя, пошел в него. Ну, папа-то грек, а мама была еврейка.

— Тут, Марина Игнатьевна, — засмеялся Бирюк, — как ни крути, ни финти, а надо брать в расчет: серединка на половинку.

— Ты, Андрюша, — поморщилась Марина, — сходи в ванную, прополощи рот, а то от перегара твоего деваться в комнате некуда.

— А ты, Марина Игнатьевна, — вдруг взъершился Бирюк, — садись на голубой свой унитаз и облейся одеколоном Коти!

— Духами Коти, — поправила Марина. — Да от тебя только того и жди — дождешься!

— Дождешься, — веселая нота вернулась к хозяину, — планируют вот открыть в городе не то «Березку», не то валютный подберёзовик.

— Ты, Андрюшенька, — предложила Марина, — спать сегодня ложись в спаленке, откроем окно, а я в светелке, мне завтра рано вставать: полугодовой отчет по бухгалтерии готовим.

Утром Марина, пока принимала у себя в ванной душ, включила радио. Передавали, что с 22-го по 29 июня в Москве проходил Пленум ЦК. Пленум заслушал доклад товарища Хрущева «О положении в партии» и принял резолюцию, осуждавшую антипартийную группу Маленкова, Кагановича, Молотова и примкнувшего к ним Шепилова. Все четверо выведены из состава ЦК и освобождены от государственных постов, которые занимали.

— Андрюша, просыпайся! — закричала Марина. — Ты слышал, что в Москве делается!

Андрей Петрович встал, надел спортивный тренировочный костюм, который по утрам был за домашнюю одежду, жена вышла из ванной в махровом халате, наброшенном на голое тело, сели друг против друга в кожаные, с фигурными подлокотниками кресла.

Марина, все еще взвинченная, вмиг угадала, что для мужа никакой новости в передаче московского радио не было, знал об этом уже неделю назад, когда шел в Москве Пленум.

— Знал, — скривилась Марина, — да открыть супруге не фасон партийцу.

— Сегодня, — сказал Бирюк, — у нас четвертое июля. Две недели назад, в двадцатых числах июня, Президиум ЦК сместил Хрущева, гадали, то ли поставить министром сельского хозяйства, то ли отправить новоселом на целинные земли. Не угадали, — засмеялся Бирюк, — получилось как в басне Крылова: «Ан в деле вышел оборот совсем не тот». Хоть в компании с хитроумным Лазарем, просчитались Вячеслав Михайлович с Георгием Максимилиановичем. Самим нынче придется прописываться на целине, а то и подальше.

— Ты что, — всполошилась Марина, — неужто на Колыму загонят?

— На Колыме, — ни к селу, ни к городу стал расписывать Андрей Петрович, — весной и летом, знаешь, какая красота. Другого такого места не найти. Спроси у Катерины-чалдонки, спроси у Лапидиса. Катерина туда экскурсии будет водить.

— Шутишь, товарищ майор. Ой, — воскликнула Марина, — дошутимся!

Через десять минут примчалась старуха Малая, в халате, шлепанцы на босу ногу, забарабанила в дверь, как на пожар:

— Бирюк, ты слышал, что передавали из Москвы по радио: Молотова, Кагановича и Маленкова сняли с работы! Микита сказал, что антипартийная группа и надо всех троих отстранить от руководства. Бирюк, я тебя спрашиваю: как такое может быть, Молотов и Каганович тридцать лет были на самых ответственных постах и лучше всех справлялись со всеми заданиями, которые давала им партия. Лазарь, когда строили в Москве метро, мой сын работал там, сам рассказывал мне, всегда как первый друг поддерживал Микиту и подталкивал вверх!

— Малая, — сказал Бирюк, — ты не спрашиваешь, а сама отвечаешь на вопросы Малой. Марина, налей нам чаю и сделай двойку бутербродиков с сыром. А теперь, Ивановна, слушай. Твои Молотов, Каганович, Маленков, Шепилов сбоку припека, на заседании Президиума ЦК честили Хрущева таким-сяким — волюнтарист, подорвал международный авторитет партии, в вопросах экономики самочинно хочет навязать нам свои скороспелки — дадим, если покается, пост по сельскому хозяйству, пусть покажет свое умение и сметку, а дальше поглядим.

— А что глядеть, — схватилась Малая, чуть не опрокинула на себя чашку с чаем, — когда рассказывает сказки барона Мюнхаузена: догоним в три-четыре года Америку по мясу, по маслу, по молоку! Догоним, — притворно засмеялась гостья, — если покажет, как одним шомполом прострелить дюжину куропаток и вдобавок полдюжины коров!

Андрей Петрович хотел ответить как следует, но невольно, когда Марина стала смеяться, сам заразился общим настроением и дружески похлопал гостью по плечу:

— Ну, Малая, тебе в цирке выступать с уроками политграмоты, на галерке успех обеспечен. А партия с тобой не согласна. Партия сказала Хрущеву: доверяем тебе, Никита Сергеевич, поддерживаем, руководи, как руководил, антипартийную группу гони с дороги, пусть не путается под ногами, не мешает держать шаг.

— Бирюк, ой, Бирюк, — покачала головой Малая, — держать шаг — это еще не все, надо хорошо видеть, в какую сторону шаг, а иначе будем топать, куда глаза глядят, пока не дотопаемся. Как скинули Молотова, Кагановича, Маленкова, так чуть что будем скидать всякого, кто не угодил или не пришелся по вкусу. Бирюк, ты можешь хлопать ушами и улыбаться, но я чувствую здесь, — гостья ткнула себя пальцем в левую грудь, — пройдет какое-то время, сам сможешь убедиться, старуха Малая предчувствовала, сердце подсказывало ей.

Марина, которая сидела молча и слушала, неожиданно поддержала гостью:

— Клава Ивановна, если хотите знать, не только вам сердце подсказывает. Андрюша, не смотри на меня такими глазами: сердцу не прикажешь.

Когда Малая ушла, Андрей Петрович сказал жене:

— Накаркала старуха. Да и ты хороша, тоже в ворожки подалась.

— Андрюша, — Марина смотрела широко открытыми глазами, отчужденно, — ты не знаешь, не понимаешь этого чувства, у мужчин его нет, а у женщин есть. Женщины — от природы гадалки. Вот, прямо сейчас будет тебе звонок и важная новость.

Бирюк невольно замер, уставился на телефон, но никакого звонка не было, рассмеялся и махнул рукой:

— Ну что, госпожа гадалка, отдай полтинник: не угадала.

Минут через пятнадцать телефон зазвонил, Марина подняла трубку и тут же передала мужу.

Звонили из обкома: в десять ноль-ноль быть в приемной у первого секретаря.

Марина стояла бледная, сама не своя, глухим голосом сказала:

— Ну вот, теперь будешь верить.

Андрей Петрович подошел, обнял жену, поцеловал в одну щеку, в другую и твердо произнес:

— Не верил, мадамочка, и не буду верить: случайное попадание. Теория вероятностей. Артиллерийская наука.

Сбросив тренировочный костюм, Бирюк быстро переоделся, надел пиджак с Золотой Звездой и запел громко, как в солдатском строю:

Артиллеристы, Сталин дал приказ! Артиллеристы, зовет отчизна нас! Из сотен тысяч батарей За слезы наших матерей, За нашу родину — огонь! огонь!

В приемной у первого сидели люди с папками, ждали приема, тут же, после звонка, секретарша пригласила:

— Заходите, товарищ Бирюк.

Первый встал из-за стола, пожал руку, сказал:

— В нашем распоряжении четверть часа. Думаю, уложимся.

Сразу пошел разговор о главном. Хозяин поставил в известность, что с первого июля вступил в силу принятый седьмой сессией Верховного Совета СССР закон о перестройке управления промышленностью и строительством. В числе других создан Одесский экономический район со своим Советом народного хозяйства. Годовой выпуск валовой продукции свыше семи миллиардов рублей. В два раза, до двух миллиардов рублей, увеличивается объем продукции промышленности местного подчинения, которой переданы полтораста государственных и более ста кооперативных предприятий.

— Бирюк, — сказал первый, — областная парторганизация ставит тебя на важнейший участок: промысловую кооперацию. Будешь у нас красным миллиардером. Знаешь, что такое миллиардер? Болгарские товарищи объяснили мне: миллиардер — это человек, который начинал простым миллионером. Давай приступай, товарищ простой миллионер.

Шутка понравилась всем, кто присутствовал при разговоре, пожелали держать высоко знамя нашей одесской промысловой кооперации, у которой в биографии средиземноморская торговля и незабываемое порто-франко.

Сыну Алексею и Зиночке, дочке, новость понравилась, выразили уверенность, что папа обязательно будет министром, а Марина, то ли от неожиданности, то ли от волнения, срывающимся голосом стала твердить, что никому это не надо, в промкооперации вокруг всякие цеховики, гешефтмахеры, и голова постоянно пухнет, как быть в ладу с государством, у которого промкооперация — бельмо на глазу еще с нэпа.

Матвей Фабрикант, когда Марина при нем повторила все, что думает насчет нового назначения мужа, сказал, что цеховики и гешефтмахеры есть не только в промкооперации, но и в госсекторе, хоть называются по-друтому. Кавалер Золотой Звезды Бирюк для того и ставится, чтобы каждый хорошо знал свое место.

Одесский облпромсовет, если сравнить по экономическим параметрам, к примеру, с соседней Молдавией, — это целое республиканское министерство.

— А ты, Марина Игнатьевна, — Матвей склонил голову, — в глазах какого-нибудь зарубежного бизнесмена — госпожа министерша.

Андрей Петрович сделал вид, что недоволен табелью о рангах, которую нарисовал Матвей Фабрикант: получается, что он будет состоять управляющим при госпоже министерше, поскольку сам еще не министр.

Фабрикант сказал, не следует слишком переживать, почти английская ситуация: принц Филипп состоит мужем при королеве Елизавете.

Марина ушла к себе, остались вдвоем в кухне, хозяин поставил на стол четвертинку, налил в стопки с толстым дном, привез в свое время из Германии, казалось, вдвое больше, чем было на самом деле, чокнулись без слов, взяли по воловану с красной икрой и с крабом.

— Ах, — сказал Мотя, — и кто эти гадости выдумал, чтоб ему хорошо было на том свете, сколько жить будет. Гений!

— Матвей, ты готов пойти со мной, скажем, председателем научно-технического совета? — спросил Бирюк. — Надо оборудовать и оснастить промкооперацию, чтоб артельщики наши, красные кооператоры, могли чувствовать: в двадцатом веке живем.

— А долго нашим артельщикам, красным кооператорам, осталось жить, Андрей Петрович? Товарищ Хрущев сказал, надо держать курс на укрупнение, на специализацию артелей. А вообще, что она, промкооперация, по мнению Никиты Сергеевича? Рассадник мошенничества и жульничества. Надо возвысить до уровня государственной собственности. Антипартийная группа — Маленков, Каганович, Молотов — стояла за то, чтоб артели сохранить. А теперь кто будет стоять?

— А мы с тобой, Матвей Ананьевич, и будем стоять. Ферштеен?

— Натюрлих, — сказал Матвей. — А сколько сможем стоять?

— А сколько сможем, столько сможем, — сказал Бирюк. — В промышленном отделе обещали года три-четыре. А я думаю, что не управимся в три-четыре года, и в пять не управимся, так что запас времени имеется.

— А ежели в три года управимся, гражданин начальник? Я не артельщик, не кооператор. Кустарей, одесский мальчик, уважаю с детства. Независимые, гордые были люди. Работал у нас на углу Абрам Шапиро, латки клал на модельную женскую обувь. Художник: старая туфля через латку и задник получала новое лицо.

Андрей Петрович налил по второй, взял бутерброд с селедкой, прожевал старательно, сказал Матвею:

— Кончай свои хохмы. Разговор по делу. Партия посылает в артель. Идешь со мной или не идешь? Ты, Хана-ныч, нужен артельщикам, кооператорам, душа об них будет у тебя болеть. У евреев кооперация — две тыщи лет в крови.

— Больше, — кивнул Матвей, — две с половиной тыщи, с пророков. Кибуцы в Израиле начали по аграрному профилю, а сегодня деревообделочные предприятия, чесальные машины для хлопка, упаковочные механизмы, бойни, консервные заводы, кожа всех видов: обувная, галантерейная, техническая.

— Ты, Мотька, — засмеялся Бирюк, — в командировку, что ли, просишься? Придет время — будет тебе командировка на историческую родину, за опытом к библейским кооператорам.

Марина вошла в кухню, успела услышать последние слова и с ходу заявила, что тоже хочет в командировку на Святую землю, к библейским колхозникам. Люди в те времена знали не меньше нашего, не грех поучиться у тех, кто не все позабыл.

Насчет промкооперации для себя лично, сказал Матвей, надо побалакать с родней, а то жена грозит бросить: и так, говорит, горишь на работе, записываться к тебе на прием надо.

— А и Лильке твоей, — тут же придумала Марина, — найдем место по художественному промыслу, будет своими куклами людям нести в дом эстетическую красоту и радость.

В промышленном отделе обкома Андрею Петровичу дали неделю, чтоб без спешки мог передать свои дела на швейной фабрике и уделить какое-то время другим вопросам, которые тоже не решаются с кондачка.

В горисполкоме, наконец, утрясли вопрос с ордером на жилплощадь, которую держали в резерве после того, как Бирюк с семьей перебрался в новую квартиру. Насчет Ляли Орловой с самого начала было ясно, что шансов мало, но только в минувшем месяце окончательно отказали и поставили в известность, что ордер выдан Маргарите Израилевне Бляданс, вдове репрессированного коммуниста, которой после XX съезда был посмертно реабилитирован.

Поскольку имя Орловой было все эти месяцы постоянно на слуху, хлопцы в горисполкоме сами предложили, что новую комнату с кухней и санузлом, построенную на третьем этаже, где прежде были мануфактурные склады, внесут в титульный список и дадут Орловой ордер на жилплощадь.

Во дворе не надо было объяснять, каждый хорошо понимал сам, что ордер Ляля могла получить только благодаря вмешательству Бирюка, который в этом случае полностью сдержал свое слово. Малая вспоминала, что предыдущую жилплощадь, когда умер старик Киселис, Ляля получила двадцать лет назад по ходатайству Дегтя-ря, и в этом, говорила она, живые могут своими глазами видеть эстафету поколений в нашем дворе.

Новые жильцы, Маргарита Израилевна и ее дочь Жанна Андреевна, произвели на Малую хорошее впечатление.

Андре Бляданс, покойный муж Маргариты Израилев-ны, был французский моряк, коммунист, в 1919 году, французская эскадра стояла тогда в Одессе, участвовал в восстании на кораблях Антанты. Друг Жанны Лябурб, он чудом остался в живых, когда она была расстреляна вместе с другими членами «Иностранной коллегии». О Жанне Лябурб Ленин говорил, что ее имя известно всему французскому пролетариату и стало лозунгом борьбы против мирового империализма.

— Нашу дочь, — сказала Маргарита Израилевна, — в память о ней мы назвали Жанной. А старший мой внук, Люсьен, носит имя своего прадеда, парижского коммунара. Вот такая у нас эстафета поколений.

Андре закончил институт в Одессе, работал инженером на судоремонтном заводе имени Марти, два раза его посылали в командировку в Марсель, на верфи и доки, где у него были старые, еще со школьных лет, друзья.

— Он всегда, — улыбнулась Маргарита Израилевна, — как специалист был на хорошем счету. Получал всякие награды: значки, грамоты, премии. А в тридцать восьмом году, летом, его вдруг арестовали. Жанночке было тринадцать лет. Больше мы его не видели. А теперь его реабилитировали. Дали нам квартиру здесь во дворе. Я учительница музыки. Обещали, когда будет возможность, дать отдельную комнату, чтоб можно было поставить инструмент и заниматься с детьми, которые не все могут поступить в музыкальную школу, а мамы хотят, чтобы умели играть на фортепиано. Мадам Малая, вы хорошо помните, как в старое время в центре Одессы с каждого этажа можно было слышать гаммы, которые дети должны были разучивать с утра до вечера?

— Еще как помню, — засмеялась Малая, — моя мама стояла у меня над головой и сама тыкала пальцами в клавиши, чтобы я повторяла за ней, пока октава не получалась как надо и rfe резало слух. Но я смеюсь сейчас не только поэтому.

— Не только поэтому? — удивилась Маргарита Израилевна, было впечатление, что немного встревожена. — Да, в жизни всегда было много смешного.

— Вы говорили, что ваш покойный муж, Жанночкин папа, был из Марселя и в советское время получал туда командировки, чтобы лучше познакомиться с работой в доках. А сегодня, — сказала Клава Ивановна, — вы получили ордер на квартиру, хозяйка которой, Марина Бирюк, тоже имеет связи с Марселем: для ванной в новой квартире ей привезли голубой унитаз и биде из Марселя. Такое совпадение!

— Ой, — воскликнула Маргарита Израилевна, — вы еще больше удивитесь, когда узнаете, что брат моего мужа, Лоран, Жанночкин дядя, имел в Марселе свою небольшую фабрику, где изготовляли всякие причиндалы для туалетов и ванных. Французы всегда придавали этому очень большое значение.

Жанна Андреевна, пока мать вела разговор с мадам Малой, осматривала квартиру, вышла в коридор, до конца которого от дверей было полных восемь шагов, пять-пять с половиной метров. По ширине коридор, окна которого выходили во двор, имел хорошие два с половиной метра. Весь кусок, если отделить его, начиная от дверей, перегородкой от общей для всех соседей части, может составить пятнадцать квадратных метров. Для матери целая комната и достаточно места для инструмента, не только фортепиано, можно поставить даже рояль. Перестройки никакой не потребуется, одна перегородка с дверью, не надо решать в райсовете, в горсовете: все на месте, в домохозяйстве, или еще проще — во дворе, с той же Малой и с Бирюком, который у них главный политрук и решает все вопросы. И, слава тебе Господи, не надо будет ждать милостей от этих колгоспников из горкомов-обкомов.

Первая мысль у Жанны Андреевны была прозондировать почву прямо сейчас, пока мадам Малая и мать вели свой ностальгический разговор старых одесситок. Когда Жанна присела к столу, Клава Ивановна, как будто каким-то чудом угадала мысли, сказала, что дочка, наверное, думает, как устроить комнату для мамы, чтоб могла поставить свой инструмент и заниматься с приходящими учениками.

— О, мадам Малая, — воскликнула Маргарита Израилевна, — вы даже не представляете себе, какая у меня дочь: теперь таких днем с огнем не найдешь!

— Мама, — одернула Жанна, — прекрати!

— Мадам Бляданс, — сказала Клава Ивановна, — можете не объяснять: я сразу сама догадалась, когда увидела через окно, как Жанна ходит взад-вперед по коридору, считает шаги и переводит в метры-сантиметры.

Жанна расхохоталась, сказала, что все правильно, мадам Малая просто дельфийская пифия, но сантиметров не было.

Да, признала свою промашку Малая, сантиметров не было: были метры и квадратные метры. И сколько получилось? Наверное, хороших двенадцать—пятнадцать метров. Двадцать лет назад, когда здесь жил маляр Фима Граник со своей Соней и двумя детьми, он тоже мечтал прирезать кусок коридора, чтобы сделать себе мастерскую, где можно было бы разводить краски и малевать. Человек так устроен, что как ни хорошо, а хочет, чтоб было еще лучше. Покойный Деггярь говорил ему, пусть выбросит эти мысли и пустые бредни из головы: жилотдел никогда не даст разрешения, чтобы общую площадь, которая принадлежит всем жильцам, захватила для себя одна семья.

Когда мадам Малая ушла, Маргарита Израилевна сказала дочери:

— Какая милая женщина! Жанночка, нам просто повезло, что дали квартиру нам в таком дворе, с такими соседями.

— Мама, — Жанна Андреевна говорила как будто главная в доме, — сколько можно повторять: в твои годы неуместно приходить в восторг, когда тебе прямо велят выбросить пустые бредни из головы.

— Но мадам Малая, — развела руками Маргарита Израилевна, — не выдумывает: она ссылается на прецедент.

— Ах, мама, — сделала кислую мину дочь, — неужели ты не видишь: тебе дали понять, что бдят об интересах всех соседей, а твоя Жанна посягает на площадь, которая со времен коммунхоза была в общем пользовании, хотя фактически в коридоре целиком примыкает только к нашей стене.

— Жанночка, — покачала головой мать, — не надо было затевать разговора с мадам Малой.

— Это моя ошибка, — сказала Жанна Андреевна. — Я ошиблась. Следующий разговор будет с Бирюком. Он у них здесь главный. В прятки играть не буду: сама поставлю в известность, какая была реакция Малой.

— Жанна, — мать сплела пальцы, прижала к груди, — умоляю тебя: не делай этого — ты нарочно идешь на открытый конфликт!

— Не волнуйся, — дочь засмеялась весело, как будто разыграли смешную сценку, — мадам Малая сама доложит ему, какой был разговор с новыми жильцами, Маргаритой Израилевной и Жанной Андреевной Бляданс.

В действительности так и получилось. Первая узнала об этом Маргарита Израилевна, причем узнала от самой Клавы Ивановны. Вопреки толкованиям дочери, которая в ссылке мадам Малой на историю Ефима Граника двадцатилетней давности усмотрела параллель к сегодняшней картине, притом с заведомо негативным прогнозом, на самом деле Клава Ивановна стояла за то, чтобы вопрос, если дойдет до жилотдела, был решен положительно для вдовы бывшего французского коммуниста, члена ВКП(б), Андре Бляданса, в свое время осужденного, ныне посмертно реабилитированного.

Андрей Петрович, когда узнал, какая смешанная в плане национальности семья — муж вдовы был француз из Марселя, сама — одесская еврейка, дочь — полуфранцуженка, в паспорте записана француженкой, внуки — Люсьен и Рудольф, хитро прищурился и сказал:

— Малая, это как раз то, чего не хватало в нашем дворе для полного интернационала.

— Бирюк, — тут же ответила Клава Ивановна, — я тебе напомню: покойный Дегтярь не сомневался, что ты родом из немецких колонистов, по крайней мере по линии отца или матери, а твоя Марина, сам знаешь, лицом и фигурой вылитая пани.

— Ивановна, — весело погрозил пальцем Бирюк, — ты мне смотри, а то я тебе через твоего Борис Давидовича найду предков на исторической родине, так что придется отлучать от нашего русского корня. А насчет твоих французов, Ивановна, надо самому познакомиться, посмотреть, что за люди. А сейчас у нас на очереди Федя Пушкарь. В райжилотделе обещали комнату, которая освободилась после Орловой, можно будет передать ему. Скажи Пушкарю, пусть на этой неделе выбирается со своими манатками из форпоста. А то и так затянули. Моя Зиночка каждое утро начинает с одного: «Папа, когда откроют пионерскую комнату?»

— Ну, Бирюк, — Клава Ивановна сделала вид, что упрекает, а на самом деле хорошо было видно, что сама не своя от радости, — если бы ты был такой сознательный, как твоя Зиночка, наши дети давно уже получили бы обратно свой форпост.

— Малая, — Андрей Петрович нахмурил брови, но глаза оставались по-солдатски веселые, озорные, — ты это постышевское название, пионерский форпост, выбрось из своего словаря: наши дети сегодня знают пионерскую комнату. Вот и будем с тобой называть, как хотят наши дети: пионерская комната.

Клава Ивановна сказала, форпост — очень удачное название, из военного лексикона, пионеры в тридцатые годы любили и гордились, она сама привыкла и готова написать лично Хрущеву, просить, чтобы оставили: теперешние молодые папы и мамы смогут на примерах из своего детства передавать эстафету от одного поколения к другому. А наши колхозники, бывшие крестьяне, которые скинули в России царя с царицей, сегодня, скорчила мину Малая, могут иметь у себя королеву полей — кукурузу. Кто заядлый кукурузник, пусть повторяет, как попугай, если нравится, про новую королеву.

— Малая, — командирским голосом окликнул Бирюк, — думай, что говоришь!

— Бирюк, — тут же ответила Клава Ивановна, — старуха Малая думает, что говорит: ты чересчур молодой, чтобы мог помнить, как во время революции и в первые годы советской власти люди чувствовали каждое слово и по словам могли безошибочно поставить диагноз, кто чем дышит.

— Малая, — сказал Андрей Петрович, — я слышал, что по материнской линии ты была из дворян. Правда?

Да, ответила Клава Ивановна, правда. В последнее время все чаще сами приходят на память слова матери, которая не раз повторяла: пройдут годы — и в России опять будут гордиться дворянским происхождением.

— Ивановна, — прищурился лукаво Бирюк, — Лейба Троцкий был из арендаторов, а Ленин и Крупская — из дворян. Разница. В твою пользу. Давай, дворянка, — засмеялся Бирюк, — наводи порядок в своем дворе: выселяй из форпоста штукатура Пушкаря и начнем строить для детей пионерскую комнату, до начала учебного года надо закончить и будем торжественно справлять второе рождение.

Клава Ивановна подошла к Андрею Петровичу, велела наклонить голову, чтоб могла, как мать сына, поцеловать, когда заслужил.

— Ох, Ивановна, — Бирюк сделал, как просила Малая, то ли казалось, то ли в самом деле заблестели, как бывает, когда удается удержать слезу, глаза, — живи сто двадцать лет, чтоб не пришлось нам носить тебе цветочки на второе христианское, на Люстдорфской дороге.

— На Черноморской дороге, — поправила Малая, — Люстдорфская дорога, Бирюк, была двадцать лет тому назад, когда ты был курсантом артиллерийского училища и ни наяву, ни во сне не мерещилось тебе, что придется когда-нибудь иметь дело с этой юной пионеркой Малой, которая сама никогда не имеет покоя и другим не дает.

— Да какая же ты юная пионерка, — чуть не захлебнулся от смеха Бирюк, — да ты, Малая, хоть с красным галстуком на шее, хоть без него, а день и ночь, круглые сутки, верхом то на метле, то на помеле!

Можно было ожидать, что сравнение покажется Клаве Ивановне немножко обидным, но, оказалось, наоборот, она сама сказала о себе, что слава ей не нужна, но художник из журнала «Крокодил» мог бы нарисовать бабу-ягу с пионерским галстуком, верхом на помеле, которая похожа на старуху Малую и вечно куда-то несется.

— Малая, — сказал Бирюк, — ловлю тебя на слове: в художественных мастерских промкооперации есть талантливые художники, умеют делать портреты и шаржи, выберем одного-двух, пусть рисуют с тебя, а готовую картину повесим в нашей пионерской комнате, и сама подпишешь, что подарок от тебя всем детям и пионерам, пусть знают и помнят, что ты всегда рядом, не спускаешь глаз, не слазишь с метлы!

Клава Ивановна ответила, она должна еще подумать, потому что в пионерскую комнату будут приходить из всего домохозяйства, из всех дворов, найдутся такие, которые захотят перевернуть с ног на голову, и все может закончиться совсем не так весело и смешно, как рассчитывали, когда начинали.

Бирюк сказал, пусть Малая хорошо подумает, никто не гонит, а пока надо связаться с Иваном Лапидисом, чтоб изучил помещение, определил, какие возможности имеются с точки зрения инженера-строителя, и пусть набросает эскиз, чтоб можно было получить наглядное представление, покажем другим специалистам и примем решение.

С Лапидисом удалось связаться на следующий день и осмотрели вдвоем ту часть бывшего форпоста, которую занимала семья Зиновия Чеперухи. Можно было только удивляться, в каком порядке и в какой чистоте оставили квартиру, уборная была тщательно побелена, как будто хозяева не выселялись, а, наоборот, собирались вселиться.

Лапидис остановился посреди комнаты, включил свет, хотя и без того было светло, некоторое время стоял молча, видно было, что нахлынули воспоминания. Мадам Малая, то ли передалось настроение соседа, то ли сами встали перед глазами картины далеких дней, когда все были живы и никто не думал, что уже не за горами война с Гитлером, оккупация Одессы, многие никогда не вернутся в родной двор, вообще никуда и никогда не вернутся, невольно вспомнила: только насчет одного Ивана Лапидиса знали, что где-то, если живой, далеко-далеко в Сибири, а если нет, значит, нет, так устроен мир: где есть жизнь, там обязательно есть смерть. По-другому не бывает.

— Лапидис, — окликнула мадам Малая, — хватит вспоминать, давай заниматься делом, а то кони стоят непоеные, коровы стоят недоеные. Сейчас кажется, что форпост когда-то был больше. За перестенком есть еще кусок, который занимает Федя Пушкарь. Три дня никто его не видел. Подождем пару дней, не появится — сами откроем, дальше ждать не будем.

Антресоли, которые Зиновий устроил в детской, дали небольшое прибавление площади, в пионерской комнате можно будет использовать как кладовую для хранения игрового инвентаря. Такие же антресоли, сказал Лапи-дис, целесообразно устроить в той части, которую занимал Пушкарь. Подниматься на антресоли дети смогут по узкому трапу с перилами, как на судах, наверняка всем понравится, сами захотят взбираться наверх и будут хранить в порядке свое пионерское имущество. Перила, предложил Лапидис, можно будет сделать из пенькового каната, как на пароходах, а наверху подвесить судовой фонарь, чтоб была атмосфера морской романтики и странствий, о которой мечтают все дети.

А на потолке, Малая задрала голову, опять, как было в форпосте, нарисуем голубое небо, в небе самолет, из кабины высовывается летчик в шлеме, а вокруг большими красными буквами напишем слова из любимой песни пионеров: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!» Когда-то, вспомнила Малая, рисовал и писал Фима Гра-ник, но где найти художника теперь, чтоб мог вложить так душу, как Фима Граник!

— Малая, — откликнулся Иван Лапидис, — не надо так сильно переживать, найдется: у нас в Одессе для этого особенный воздух, другой такой Одессы во всем мире нет.

Через два дня Малая сказала Лапидису, подождем еще один день и позовем Степу Хомицкого, чтобы своими инструментами аккуратно открыл замок и можно было войти в комнату Пушкаря. Дворничка Лебедева получила задание, коль скоро появится или не появится Федя Пушкарь, в одном и в другом случае поставить в известность Малую до девяти утра.

Ровно в девять Пушкарь появился у своих дверей, нахально заявил, что в комнату никого не впустит и будет добиваться, чтобы горсовет дал ему ордер на всю квартиру, которую раньше занимали Зюнька Чеперуха и Катерина со своим кодлом.

— Сукин сын, — закричала Клава Ивановна, — тебе дали комнату Орловой, но тебе мало, ты хочешь в три раза больше! Пушкарь, я тебя выведу на чистую воду: ты строишь двухэтажный дворец с подвалом в Коминтерновском районе, в двух шагах от Лузановки, где городской пляж и украинский «Артек» для пионеров! Ты рассчитываешь драть летом три шкуры с дачников, а сам будешь иметь комнату в центре Одессы. Не выйдет! Я знаю, что ты переписал дом на имя старшей дочери, которая вышла замуж и беременная. Но я тебе сказала и повторяю: не выйдет, ты шахрай, ты жулик и будешь отвечать по закону за свои грязные трюки. Такие, как ты, не останавливаются ни перед чем: ты готов на все, ты готов украсть даже у наших детей пионерскую комнату!

Иван Анемподистович, который видел всю сцену от начала до конца, сказал Клаве Ивановне, что хорошо понимает ее чувства, но все равно не следовало так горячиться, тем более угрожать, сопровождая угрозы бранью и поношениями. В конце концов, люди так устроены, что своя рубашка ближе к телу.

Да, подтвердила Клава Ивановна, своя рубашка ближе к телу. Так есть, но рабочие и крестьяне в семнадцатом году делали революцию, начинали новую эру, чтобы так не было. А из-за таких, как шахрай Пушкарь, получается, что воз и ныне там.

— Не, — засмеялся Лапидис, — не там. Сегодня вечером или завтра утром Федя Пушкарь сам принесет ключи и еще предложит свою кельму штукатура, чтоб мог поработать на строительстве пионерской комнаты.

— А если нет? — спросила Малая, хотя по глазам видно было, что сама скорее верит, чем не верит.

— А если нет, — перекрестился Лапидис, — вот те слово, что сам буду на объекте за штукатура. Гарантирую качество не хуже твоего Пушкаря с завода Октябрьской революции.

Лапидис немножко не угадал: ни вечером, ни утром Пушкарь не принес ключей, но на третий день дворничка Лебедева передала ключи Малой, которая за день до этого имела разговор с Бирюком.

— Малая, — сказал Бирюк, — ты самоуправства не допускай. Как было при Дегтяре, ты это забудь. Пушкарь в своем штукатурном деле — мастер. Профессор.

— Кому, Бирюк, знать, как не тебе: он в новой квартире всю перетирку тебе делал и еще привел, — напомнила Клава Ивановна, — хлопцев из своей заводской бригады. Тоже профессора.

— Информация, — сказал Андрей Петрович, — правильная. Пушкарь с хлопцами сделали перетирку в квартирах Чеперухи, Орловой, Бирюка. Сделали в свободное от заводской смены время, отказывая себе в досуге.

— Бирюк, все хорошо знают, как называются спецы, которые отказываются от досуга ради длинного рубля: шабашники. Шабашники, — повторила Клава Ивановна, — а ты не только не остановил, а сам привлек и поощряешь.

— Открою тебе, Малая, секрет, — сказал Бирюк. — И для штукатурных работ в пионерской комнате я наметил привлечь Федю Пушкаря, да заломил парень цену: для пионеров, говорит, на пионерских началах! Вот тебе и шабашники.

— При Дегтяре, — парировала Малая, — весь двор в три смены работал на пионерских началах! И теперь, гарантирую тебе, соседи сами прибегут и будут проситься, чтобы выделили место и дали рабочее задание.

Нет, решительно заявил Андрей Петрович, теперь переведем строительство на современную техническую базу: субботники организуем только по вывозке строительного мусора. А работы, требующие квалификации, будут выполнять специалисты по профилю, с разрядом. Телевизор, кинопроектор, радиоаппаратуру тетя Хая из Шанхая и Грицько из Крыжополя устанавливать не будут, если только Малая не возьмет на себя техническое руководство.

Если надо, сказала Клава Ивановна, Малая возьмет на себя техническое руководство, а консультации можно получить у Зиновия Чеперухи, у Ивана Лапидиса, у Ади Лапидиса, у сантехника Степана Хомицкого, и никто не откажет, наоборот, каждый будет сам стараться принять участие, чтобы не оставаться в стороне. А Бирюк пусть приводит своих мастеров, тоже не оставим сидеть без дела, найдем чем занять.

Андрей Петрович рассказал своей Марине о разговоре с Малой, она тут же дала оценку: сам виноват, распустил старуху своим вниманием и уважительным отношением. А она привыкла быть при Дегтяре первой скрипкой, отказывается понимать, что другое время на дворе: своим умом, для себя, для семьи хотят люди жить, а не хватать друг друга за рукав, чтоб лучше никому не досталось, чем у кого-то больше. Все революцию делаем, не угомонимся.

Андрей Петрович, пока Марина говорила, слушал внимательно, не перебивал, было впечатление, что согласен, а оказалось наоборот: если б, сказал, принимали решение голосованием, он голосовал бы за старуху Малую.

— Ну и голосуй за Малую, — бойко поддержала Марина, — и бревно не забудь заготовить для субботника, чтоб с одного боку подпереть своим плечом, пусть соседи имеют перед глазами пример коммунистического отношения к труду, как будто прямо с картины сошел во двор.

— Ерничаешь, — нахмурился Андрей Петрович. — А наши люди нутром чувствуют, что в таком раскладе есть своя правда, большая правда для всех, которая живет у каждого в душе от наших отцов, от дедов: копейка, рубль не всему мера.

— А в Берлине, летом пятьдесят третьего, Курты, Фрицы, Эльзы, которые тоже строят у себя социализм, за лишнюю марку, за лишний пфенниг, — Марина сложила два пальца, как будто сжимает монету, боится, что выдерут, — готовы были полезть на танки, подставить голову под пули. А теперь Никита говорит Ульбрихту: мяса в три раза больше жрете, чем наши русские А за счет чего? А за счет нашего зерна и кормов, которые посылаем партайгеноссе Вальтеру, чтоб мог и камерадов-бюргеров и свиней своих накормить.

Насчет мяса, сказал Андрей Петрович, Хрущев поставил задание в три-четыре года догнать Америку, уже заготовляем по шесть с половиной миллионов тонн в год, осталось, по плану, утроить, чтоб могли до двадцати миллионов тонн дотянуть.

— Дотянем, — засмеялся Андрей Петрович. — Тут главное дело, чтоб весы были справные.

— А ты, Андрюша, — подхватила шутку Марина, — у себя в промкооперации найди с Мотей Фабрикантом мозговитых ребят, чтоб новые гири придумали.

— А насчет Малой, — Бирюк вернулся к теме, с которой начали весь разговор, — скажу тебе: старуха, если взять по большому счету, правильно дело видит. За тридцать пять лет набила глаз, за горизонт загибает взгляд.

Федя Пушкарь в жилотделе получил ордер на комнату, которую освободила Орлова, в один день перенес свой скарб. Степа Хомицкий помогал, простукал стены, нашел место, где проходит канализация, в пару дней можно сделать отвод, установить раковину, подвести водопровод, оставался целый квадратный метр для унитаза, для душа, и комната, которая столько лет не имела своей сантехники, превращалась в жилье со всеми удобствами.

Клава Ивановна, когда увидела своими глазами в готовом виде, некоторое время молчала как завороженная, крепко пожала сантехнику Хомицкому руку и сказала:

— Недаром говорят, человек—кузнец своего счастья.

Повернувшись лицом к Пушкарю, который стоял рядом, Клава Ивановна посмотрела пристально в глаза, Федор не выдержал, опустил голову и так, с опущенной головой, стоял, пока не получил приказ:

— Пушкарь, подними голову. Умел, детинушка, воровать, умей ответ держать. Ну, так я тебя спрашиваю, надо было вытворять низкие штуки, которые ты вытворял? На строительстве пионерской комнаты ты будешь иметь шанс показать, что полностью осознал, и докажешь своим трудом.

Через неделю, осматривая стены в пионерской комнате, Клава Ивановна в присутствии Ивана Лапидиса и Степана Хомицкого твердо обещала, что на открытии пионерской комнаты Федору Пушкарю будет публично объявлена благодарность и добьемся, чтобы отметили фа-мотами райсовета и городской пионерской организации.

Федя сказал, что грамот у него уже целая дюжина по линии профсоюза и администрации заводов Октябрьской революции, Красной гвардии и Дзержинского, а от пионерской организации ни одной, так что специально заготовит золотую рамку, чтоб можно было повесить на стене и каждый, кто придет, видел своими глазами.

— Пушкарь, — сделала пальцем Клава Ивановна, — смотри, чтоб у тебя не получилось головокружение от успехов, а то у самых лучших мастеров, бывает, почва уходит из-под ног, и приходится поставить на свое место. Малая дает тебе совет: старайся не доводить до этого, а то за тобой водится.

Эскизный проект, который представил Иван Лапидис, получил одобрение специалистов, Матвей Фабрикант сказал, что такого строителя надо хватать обеими руками, чтоб другие не могли переманить, и предложил Бирюку сразу зачислить на должность в строительный отдел промкооперации. По квалификации наверняка можно будет включить в научно-технический совет.

— Матвей, — остановил Андрей Петрович, — не гони картину. Разговор уже был. В инстанции сказали: отбухал чувак на всю катушку, досрочного освобождения не было, надо хорошо провентилировать. Тем более, что с сыном какие-то закавыки, читал где-то в компании стихи, то ли сам сочинил, то ли чужие, но, в общем, не те стихи. Ну, Адю-то его вижу: червинка есть. А со старшим Лапидисом, думаю, уладим. Мужик дельный.

Малая в этот же вечер, как будто получила сигнал по телепатии, сказала Бирюку, что надо устроить Лапидиса на работу: во-первых, не должен оставаться без дела, во-вторых, надо зарабатывать на жизнь, а не сидеть у Ани Котляр на шее, хоть договорились расписаться.

— От звонка до звонка держали твоего грека, кто, — спросил Бирюк, — может поручиться за него?

— Я, — тут же предложила Малая. — Могу поручиться, как за себя.

— Малая, — засмеялся своим солдатским смехом Бирюк, — да сегодня, с твоей философией и настройкой, надо поискать людей, чтоб за тебя могли поручиться!

Три дня спустя Бирюк зачислил Лапидиса Ивана Анемподистовича в отдел строительства на должность старшего инженера. Аня устроила дома хороший ужин, хотела пригласить несколько старых соседей, но, по желанию самого Лапидиса, ограничились Малой, Зиновием Чеперухой и доктором Ландой, который пришел без своей Гизеллы, причем посидел минут пятнадцать—двадцать, выпил с хозяевами и гостями положенную стопку, пожелал всем всяческих благ и откланялся.

Адя, с его острым языком, не мог воздержаться от колкости по адресу соседа, который своей поспешностью оставил неприятный осадок у хозяев и гостей:

— Бывший зэк Ланда, — сказал Адя, — свое отсидел и не захотел сверх срока засиживаться с бывшим зэком Лапидисом.

Иван Анемподистович сделал сыну замечание: каламбурить, когда режешь правду, надо в лицо, а каламбурить за спиной — только пускать мыльные пузыри.

Клава Ивановна поддержала старшего Лапидиса и сказала Аде, чтобы у отца брал пример самокритики, а иначе получается язык без костей.

На блюде лежал еще не нарезанный язык, Адя поддел вилкой и громко объявил:

— Язык без костей — любимое блюдо наших советских гастрономов!

Отец и Зиновий стали смеяться, а Клава Ивановна и Аня Котляр, обе, сделали вид, что возмущены и не находят слов, чтобы ответить Аде, как заслуживает. В это время раздался сильный стук в дверь, Аня сделалась бледная как полотно, Лапидис встал, рывком отворил, и все увидели на пороге старого Чеперуху.

Лапидис тут же показал рукой, пусть заходит, но сосед оставался за дверью и громко возмущался, как Иван Анемподистович мог забыть в такой день пригласить своего старого друга Иону Аврумовича, который случайно должен был узнать от своей невестки Катерины, какой исторический момент сегодня у нас во дворе: Лапидис опять с нами, опять в рабочем строю, как двадцать лет назад, когда готов был выполнить любое задание советской власти у себя во дворе и далеко за его пределами, где Охотское море, где кончается Дальний Восток.

Наконец Иона ступил через порог, поставил пол-литра на стол и обратился к сыну:

— Зюня, как ты можешь здесь спокойно сидеть, когда происходит такое чудо, а родной батька ломает голову, куда, сукин сын, ты мог подеваться и не поставить отца в известность!

— Иона, — сказал Лапидис, — вини виноватого: я виноват. Но ты сам исправил мою грубую ошибку и дал мне сегодня почувствовать, как никто другой: люди приходят, люди уходят, а двор остается. Выпьем за наш двор!

Через несколько дней, когда надо было вывозить строительный мусор из пионерской комнаты, Лапидис заранее договорился с Чеперухой, чтобы приехал со своей площадкой. Бирюк в это время был во дворе и сказал Малой, которая стояла рядом:

— С такими людьми, как наш Иона, можно перевернуть весь мир!

— И построить, — добавил от себя Иона, который был немножко на взводе, — коммунизм от края и до края, от моря и до моря.

Поскольку мусор разбросан был на полу по всему помещению, можно было только на глаз судить, сколько накопилось за эти дни битого кирпича, обломков сухой штукатурки, обрезков фанеры и досок, бумажных обоев и целой горы тряпья, измазанного олифой и краской.

Малая сказала, надо срочно обойти всех соседей: кого застанут, пусть оставят свои домашние дела и немедленно спустятся с вениками и совками во двор, чтобы принять участие в уборке и погрузке строительного мусора. Бирюк готов был одобрить эту инициативу, но Лапидис сам засучил рукава, призвал в свою компанию Иону и Степана Хомицкого, который пришел с трехколесной тачкой на хорошую четверть куба и тремя лопатами, чтобы каждый имел свою и не приходилось передавать от одного к другому, втроем без лишних разговоров взялись за дело и прикинули, что за пару часов смогут справиться.

Малая была недовольна, что выбрали такой вариант уборки строительного мусора, потому что пионерская комната — общее дело всего двора, весь двор должен принимать участие, чтобы каждый мог чувствовать, он тоже вложил свою частицу.

Бирюк уехал в свою контору, Малой немножко нездоровилось, Лапидис и Хомицкий уговаривали пойти домой, отдохнуть часок-другой, но старуха категорически отказывалась.

— Правильно, Малая, — кричал с площадки своим биндюжническим голосом Иона, — не уходи: мы с тобой должны еще выпить за наших пионеров и пионерский форпост, который для них второй раз в нашей жизни строим!

— Шикер, — весело отвечала Малая, — первый раз ты строил не для них, их еще не было тогда на свете, а теперь ты строишь пионерскую комнату, куда они придут со своими папами и мамами, бывшими пионерами, и сделают салют дедушке Чеперухе!

Чеперуха поставил свою лопату, обеими руками крепко сжал рукоятку, и сказал:

— Малая, я вношу предложение, чтобы новый пионерский форпост носил имя ныне покойного Ионы Дегтяря, которого мы все хорошо помним и никогда не забудем.

Лапидис первый поддержал предложение, но заметил, что слово «покойный» в данном случае будет лишнее, а надо просто, как принято по форме: «Пионерская комната имени Ионы Дегтяря».

Степан Хомицкий сказал, что городское начальство сразу может не согласиться, но будем добиваться в самой Одессе, а не получится, так есть Киев и Москва, откуда лучше и дальше все видно.

— Чеперуха, — обратилась Клава Ивановна, на глазах блестели слезы, — я всегда знала, что ты умный и любишь правду, но оказалось, ты еще умнее и больше правдолюб, чем я думала.

Через два дня Бирюк прислал специалистов из своего технического отдела, которые смонтировали на крыше телевизионную антенну с поворотным механизмом, чтобы обеспечить устойчивый прием программ. Установили телевизор с широкоугольным кинескопом, алюминирован-ным экраном. В этом случае можно было обходиться без защитного стекла, которое ведет к дополнительным искажениям изображения. Поскольку в течение дня, особенно в вечернее время, имеют место заметные колебания напряжения сети, ухудшающие качества изображения и звука, телевизор обеспечили стабилизатором напряжения с автоматической настройкой.

Малая, Ляля Орлова, Дина Варгафтик и Тося Хомицкая, которые оказались первыми телезрителями в пионерской комнате, хотя до официального открытия оставался еще почти целый месяц, готовы были уже сейчас пригласить пионеров, настоящих хозяев комнаты, чтобы своими глазами увидели, как сказка делается былью.

Старуха Малая расплакалась и сказала, что не хочет прятать своих слез, потому что в такой день, как поет Утесов в песне про нашу Одессу, поплакать, право, не беда.

Накануне выходного привезли шестнадцатимиллиметровый кинопроектор и экран, который можно было установить на специальном штативе или подвесить к потолку, где для этой цели ввинчивали два крюка. Пробную демонстрацию сделали без экрана, проецируя изображение на белую стену. С первого кадра получилось настолько хорошее качество, что, по общему мнению, стена вполне подходила, чтобы служить экраном. Помехой могли быть только географическая карта мира и картины на темы родной истории, которые наметили повесить на стене. Но, конечно, все хорошо понимали, нет смысла делать из стены экран в ущерб родной истории и карте полушарий Земли, где СССР занимает одну шестую часть суши.

С антресолями получилась небольшая задержка, потому что трап предполагали установить металлический, но пришлось заменить деревянным, с наложенными на ступени железными пластинами, которые, оказалось, имеют свое преимущество, поскольку при частых ударах каблуков издавали гулкий палубный звук, какой бывает на судах.

Пеньковые канаты закрепили на балясинах, по четыре с каждой стороны, и получилось не только надежно, но по-флотски экономно и сурово, и первопроходцы из пионеров все были в полном восторге.

Контейнеры для пищевых отходов, которые стояли в нескольких метрах от бывшего форпоста, где теперь строили новую пионерскую комнату, решили перенести в другое место, потому что в летние месяцы сильно припекало солнце, запах заметно усиливался, особенно в душные дни, и жильцы с повышенной аллергией на запахи вынуждены были задерживать дыхание, когда проходили мимо.

Бирюк сказал Малой и Орловой, что надо собрать актив и совместно с домовой санкомиссией найти для контейнеров во дворе новую дислокацию, которая позволила бы свести законные претензии соседей к минимуму, а лучше к нулю.

Малая ответила, что в любом случае не будем оставлять контейнеры поблизости от пионерской комнаты, а насчет подходящего места во дворе предложила пригласить инспекторов санэпидстанции, пусть пальцем точно укажут, где можно поставить контейнеры и обеспечить, чтобы запахи, которые идут от пищевых отходов, имели свою границу на замке.

Границу на замке, засмеялся Андрей Петрович, Малая самовольно позаимствовала у наших пограничников и чекистов, но следует признать, что здесь как раз имеются серьезные основания, поскольку надо обеспечить чистоту воздуха и среды обитания советского человека, в данном случае жильцов и хозяев двора, в котором мы все живем.

— Иван Анемподистович, — обратился Бирюк к Лапидису, — ты у нас инженер-строитель, повидал на своем веку всякие конструкции, вот и придумай какую-нибудь хитрую штуку, чтобы сами себе не загрязняли воздух запахами от всяких домашних отходов.

А самая хитрая штука, ответил Лапидис, у всех на виду: не хранить пищевые отходы в контейнерах, как будто впрок заготовляем, а поставить все дело на колеса, чтоб ежедневно, по расписанию, подъезжала к воротам грузовая машина и принимала на борт в одну емкость пищевые отходы, а в другую — всякий бытовой мусор.

— Лапидис, — первая откликнулась мадам Малая, — ты хорошо подумал своей головой, что говоришь? А если грузовик подъехал к воротам, а в одной, в другой, в третьей квартире в это время нет никого дома, кто, спрашивается, будет выносить, чтобы погрузить отходы и мусор на машину?

Степан Хомицкий, который до этого момента слушал разговор и молчал, ответил на вопрос Малой вопросом:

— А расписание, Ивановна, тебе для чего дают? А для того, чтобы ты заранее выбрала день и час, когда ты дома и можешь вынести свое смитье, чтобы машина забрала и отвезла куда положено: свиньям на кормокухню или на городскую свалку.

— А если, — стояла на своем Малая, — рассчитывал пo-одному, а получилось по-другому? Всегда бывают непредвиденные обстоятельства.

Да, согласился Степан, бывают непредвиденные обстоятельства, только на цвинтаре все заранее известно, но в жизни каждый день, всю неделю, такого не бывает, даже на войне, даже на фронте такого не было.

— Степан, — поддержал Иона Чеперуха, который только что подошел, — твои слова — на вес золота: у нас, на 3-м Украинском фронте, я сам сколько раз удивлялся, что война войной, а день идет за днем и, пока живой, по привычке строишь расчеты на завтра, на послезавтра и дальше. А тем более в мирное время, как сегодня.

— Малая, — сказал майор Бирюк, — ты больше прислушивайся к нашим ветеранам-фронтовикам, которые пол-Европы прошагали и немецкого гелертера, если потребует жизнь, за пояс заткнут. А насчет транспортировки пищевых отходов и мусора, как предложил Лапидис, надо подумать в практической плоскости, тем более что в каждой квартире сегодня имеется домашний холодильник, всегда найдется место для пищевых отходов, которые, если не успел вынести, можно, сколько надо, подержать при пониженной температуре, лучше в целлофане или полиэтиленовом пакете, чтоб не давали запаха, и никакое июльское или августовское солнце не пролезет в холодильную камеру.

На следующий вечер Малая собрала в пионерской комнате, куда завезли уже стол и несколько стульев, актив и санкомиссию. Аня Котляр и Катерина Чеперуха насчет нового предложения заявили, что лично не имеют ничего против, поскольку у них крупногабаритные холодильники, где можно сразу держать целого индюка и полбарана за компанию, еще останется свободное место, но у большинства соседей емкость холодильника такая, что хозяйкам не всегда удается найти место даже для скоропортящихся продуктов.

Орлова сказала, действительно хозяйкам не всегда удается найти место даже для скоропортящихся продуктов, но надо спросить себя: а почему? А потому, дала свое объяснение Ляля, что закупают продукты впрок, боятся, а вдруг завтра не завезут в магазин, и забивают свои холодильники, как продуктовые базы.

Сразу поднялось несколько рук, Клава Ивановна велела опустить и сама ответила Орловой:

— Идалия, в твоих словах есть зерно правды, но холодильник в доме как раз для того, чтобы не нужно было каждую минуту бегать в магазин, а можно было иметь на всякий случай небольшой запас. Я сама так делаю, потому что знаю по личному опыту: то времени нет, то нездоровится, то когда срочно надо, или магазины уже закрыты, или не успели завезти продукты, а когда завезут, неизвестно.

Если так рассуждать, пожала плечами Ляля, получается, никакого выхода нет, и пусть благоухание, какое сегодня имеем у себя во дворе, остается до зимних холодов, пока отходы в контейнерах не будут замерзать на морозе.

Актив и санкомиссия конкретного решения не приняли, все, за исключением Орловой, голосовали за то, чтобы пригласить представителя санэпидстанции, послушать, какие даст рекомендации, а дальше можно будет решать по существу.

О результатах Малая поставила в известность Бирюка и заранее ждала неприятного разговора. Андрей Петрович в первое мгновение нахмурился, но тут же улыбнулся, видно было, что хорошо понимает ситуацию, и сказал:

— Ивановна, не горюй: не боги горшки обжигают. Найдем решение.

Два дня спустя областная газета «Знамя коммунизма» сообщила, что по решению горкома партии и горисполкома Одессы одобрена новая схема эвакуации пищевых отходов и бытового мусора из жилых домов. Доставшиеся городу от практики минувших десятилетий дворовые мусоросборники и всякого рода временные баки для пищевых отходов, бывшие источником заразы и постоянного загрязнения воздуха нашего прекрасного южного города, черноморской здравницы, ликвидируются. Вывозка пищевых отходов и бытового мусора будет производиться ежедневно, в установленные графиком часы, грузовыми машинами горкоммунхоза. О своем прибытии машины будут оповещать жильцов с помощью голосовых средств и звоном специального колокольца. Поскольку транспортировка отходов будет производиться в рабочие часы дня, для удобства граждан устанавливается скользящий график с тем, чтобы жильцы, включая школьников старшего возраста, могли заблаговременно определить наиболее удобные для них дни и часы эвакуации мусора и пищевых отходов.

За день до того, как Малая наметила встречу с представителем санэпидстанции, двор огласили мелодичные звуки колокольца, которые сами по себе были приятны для слуха, хотя в торопливости, с какой один звук набегал на другой, чудилось что-то тревожное, побуждавшее жильцов верхних этажей с мусорными ведрами в руках бегом спускаться по чугунным лестницам во двор, а оттуда, тоже бегом или вприпрыжку, спешить к воротам, чтобы не упустить грузовик-мусоровоз.

Гриша и Миша носились по двору, стучали в окна соседям и кричали своими звонкими пионерскими голосами: «Мусор приехал! Мусор приехал!»

Новые мальчики, Люсьен и Рудик, немного задержались, но теперь не отставали от Гриши и Миши, старались перекричать один другого — «Мусор приехал! Мусор приехал!» — и бабушка Маргарита Израилевна должна была специально спуститься с третьего этажа, чтобы внуки услышали ее и воротились домой.

Некоторые соседи из парадных, расположенных в отдаленной части двора, возились слишком долго со своими мусорными ведрами и добежали до ворот, когда мусоровоз уже уехал. Те, что успели, утешали их, ничего страшного, лишний раз пробежались, тоже полезно для здоровья, но в следующий раз надо быть немножко расторопнее, чтоб не повторилось опять, как сегодня.

Хотя скользящий график давал возможность каждому заранее определить для себя наиболее подходящий день, опыт первой недели показал, что всякий раз два-три человека не успевали и вынуждены были возвращаться домой со своими пищевыми отходами и мусором. Поскольку имели место попытки оставлять ведра, накрытые крышкой или куском фанеры, в коридоре у своих дверей, Клава Ивановна приказала Ляле Орловой, чтобы немедленно мобилизовала членов санкомиссии и лично обошли все этажи и квартиры.

Маргарита Израилевна, которая перед выходным днем случайно замешкалась и не успела опорожнить ведро, потому что мусоровоз уже тронулся с места и набрал скорость, воротилась домой и поставила ведро в дальнем углу коридора, где глухая стена и ни у кого не было надобности подходить и проверять.

Осмотрев на этаже все двери, Орлова собралась спуститься вниз, случайно, уже с лестничной площадки, бросила последний взгляд в дальний угол коридора и увидела ведро с пищевыми отходами. Что пищевые отходы, а не какой-нибудь бытовой мусор, можно было определить издали по арбузным коркам, которые торчали над ведром, как рога.

Кому принадлежало ведро, сразу сказать нельзя было, хотя по расположению дверей можно было догадаться, что скорее всего новой соседке, старухе Бляданс. Ляля постучала в дверь, но ответа не было. Желая убедиться, что хозяев нет дома, Ляля подошла к окну и стала заглядывать. В это время со стороны лестницы появилась молодая хозяйка, Жанна Андреевна, и с ходу стала допрашивать: по какому праву Орлова стоит здесь и заглядывает в чужие окна?

Орлова объяснила, что она член санкомиссии и не заглядывает, а хотела узнать, есть ли кто-нибудь дома, чтобы установить, кому принадлежит ведро с пищевыми отходами, оставленное в углу коридора, как будто здесь не площадь общего пользования, а какой-то собственный мусоросборник.

Жанна Андреевна внимательно выслушала объяснение и повторила свой вопрос: по какому праву гражданка Орлова стоит под окном и заглядывает в чужую квартиру? Ляля снова объяснила, что она не заглядывала в чужую квартиру через окно, а только хотела узнать, есть ли кто-нибудь дома, чтобы выяснить, кто оставил в коридоре ведро с пищевыми отходами.

В это время отворилась дверь, на пороге появилась Маргарита Израилевна и сказала дочери:

— Жанночка, мадам Орлова заглядывала в окно и сама прекрасно знает, но предпочитает говорить неправду. Нет смысла с ней объясняться, надо рассказать мадам Малой и товарищу Бирюку, а ведро, если есть такое постановление, я готова убрать, и не надо делать много шума из ничего.

Жанна велела матери оставить ведро там, где поставила, пусть стоит, в таком месте никому не мешает, а насчет представителей санкомиссии, которые позволяют себе заглядывать в окна соседей, будет отдельный разговор.

Ведро с пищевыми отходами Ляля потребовала убрать немедленно, а насчет окон сказала, что лишь тот боится, чтобы к нему заглядывали, у кого есть необходимость прятаться и скрывать. А у кого нет такой необходимости, тот не будет бояться: в нашем дворе соседи не боятся.

На следующий день Малая срочно созвала актив и санкомиссию, Маргарита Израилевна и Жанна Андреевна получили письменное приглашение, но у старухи Бляданс от волнений поднялось давление, дочь отправилась одна, мать вдогонку заклинала держать себя в руках и не доводить дело до скандала.

— Мама, — приказала Жанна, — не вздумай убирать ведро, пусть стоит, где стояло, чтобы прислали своего представителя и объяснили из-за чего сыр-бор. А по поводу Орловой и ее поведения будет особый разговор.

Актив и санкомиссия были в полном сборе, Малая предложила Жанне Андреевне занять место на скамье перед столом, за которым сидела комиссия.

— Ваша мать, — сказала Клава Ивановна, — должна была явиться вместе с вами. Почему ее нет? Во-первых, квартира на ее имя, во-вторых, по обстоятельствам дела она как ответчица, так и свидетель.

Жанна Андреевна ответила, что мать больна, она гипертоничка, у нее поднялось давление. Если нужна справка из поликлиники, можно будет представить.

Мадам Малая сказала, что справка не нужна, а если понадобится, комиссия сама найдет способ получить на руки.

— Бляданс, вы знаете, почему вас вызвали? — спросила мадам Малая. — Я полагаю, знаете. Вы допустили грубое нарушение санитарного режима. Мало того, вы отказались выполнить указание члена санитарной комиссии Идалии Орловой, которая наделена правами и полномочиями.

— Я не знаю, — сказала Жанна Андреевна, — какими правами наделена гражданка Орлова по линии санкомиссии, но уверена, что каковы бы ни были эти права, они не простираются столь далеко, чтобы заглядывать без спросу в чужие окна. Нет надобности объяснять, что и мораль и право, принятые в нашем обществе, не дают санкций на подобные действия, учиненные, как было в данном случае, гражданкой Орловой в отношении соседей.

Мадам Малая подтвердила: правильно, санкций не дают, но бывает в реальной обстановке необходимость, в интересах дела, немножко отступить, и тогда уполномоченный должен сам принять на месте решение. Когда Орлова заглянула в окно, чтобы узнать, есть ли кто-нибудь дома, оказалось, что хозяйка квартиры была на месте, но предпочла сделать вид, что ее не было, потому что хотела избежать неприятных объяснений с членом санкомиссии.

— Ах, Боже мой, — вступила в разговор председатель санкомиссии Анна Котляр, — мадам Бляданс, женщина в летах, притом с гипертонией, не обязана вести объяснения, которые для нее дополнительная нервная нагрузка. Она и так переволновалась, потому что не успела опорожнить ведро и должна была вернуться домой с отходами и мусором, которые приготовила, чтобы выбросить в мусоровоз, но опоздала. Я предлагаю, чтоб Идалия Антоновна извинилась перед Маргаритой Израилевной и Жанной Андреевной, а они убрали свое ведро, хотя у них в коридоре никому не мешает, и больше повторений не будет.

Клава Ивановна готова была поставить предложение председателя санкомиссии на голосование, но Орлова наотрез отказалась извиняться, потому что заглядывала в окно к Блядансам не для себя, ей лично ничего не надо было, а в интересах двора, чтоб на конкретном примере все могли видеть: санитарные правила обязательны для всех и никаких отступлений ни для кого делать не будем, включая учительницу музыки Маргариту Израилевну и ее дочь Жанну Бляданс, микробиолога института Мечникова.

— Орлова, — обратилась Клава Ивановна, — ты здесь свой характер не показывай: где ты права, ты права, а где неправа — открыто и прямо признай, что неправа. Ты должна извиниться.

Ляля повторила, что извиняться не будет, пусть хоть жгут ее на костре, а к Блядансам надо отправиться всей комиссией, все увидят, как в коридоре гниют пищевые отходы и распространяют заразу.

Жанна Андреевна, хотя комиссия продолжала свою работу, демонстративно поднялась со скамьи, на которой сидела, заявила, что здесь ей больше делать нечего, но дела она так не оставит, а найдет адрес, где способны услышать и реагировать. Теперь не то время, чтоб заглядывать к людям в окна и доказывать, что это в интересах народа и страны.

— Анна Моисеевна, — приказала Клава Ивановна, — составь протокол заседания комиссии и подробно опиши главные моменты, чтоб была полная ясность. Протокол будешь писать дома; если потребуется консультация и помощь, Иван Анемподистович рядом, сможет подсказать.

С матерью у Жанны получилась неприятная сцена. Чтобы не доводить дела до красной черты, Маргарита Израилевна сама убрала ведро, пищевые отходы сложила в полиэтиленовый пакет, задвинула в холодильник поглубже, чтобы дочь, когда откроет, сразу не увидела, а на следующий день, когда приедут забирать мусор, можно будет опять положить в ведро и отнести вниз. Жанна весь маневр раскусила с самого начала, нашла в холодильнике пакет с отходами, положила обратно в ведро и поставила в коридоре на то же место, где стояло раньше. Разница была только в том, что арбузные корки теперь не торчали снаружи, а вместе с объедками хранились в пакете.

На следующий день Жанна задержалась на работе, позвонила по телефону Бирюку домой, чтобы попросить о встрече, но, оказалось, еще не вернулся, трубку взяла Марина, голос был приветливый, сказала, что сама хотела бы познакомиться, но сегодня не получится, а завтра в семь вечера Андрей Петрович будет осматривать пионерскую комнату, там наверняка сможет поговорить с Жанной Андреевной.

В семь, как обещала Марина, Бирюк уже был в пионерской комнате, но с Лапидисом и двумя электриками полностью занят был осмотром помещения и технической проверкой аппаратуры. Жанна, когда вошла, сказала, что хорошо помнит пионерский форпост по детским своим годам на Пушкинской улице, в двух кварталах от оперного театра. По интерьеру помещения и техническому реквизиту, конечно, было далеко до пионерской комнаты, которую теперь получат дети у нас во дворе. Бирюк извинился, просил зайти к девяти часам, можно будет спокойно побалакать.

Точно в девять не вышло, пришлось добавить еще полчаса, но разговор сразу получился дельный. Жанна намечала рассказать всю эпопею с самого начала, оказалось, Андрей Петрович уже имел полное представление из трех разных источников: от Малой, от самой Орловой и по письменному протоколу, который составила Анна Котляр, председатель санкомиссии.

— Кто говорит правду? — спросил Андрей Петрович. — Все говорят правду. И председатель санкомиссии Анна Котляр, которая целиком за вас, и Малая, которая учитывает обе стороны, и Орлова, Идалия Антоновна, которой я сам сделал выговор за то, что заглядывала к соседям в окна, и потребовал, чтоб публично, проведем на общем собрании, извинилась: как было во времена культа личности, когда во дворе жильцов со всех сторон контролировал Иона Дегтярь, больше не будет.

Андрей Петрович задумался, взял Жанну Андреевну за руку, положил к себе на ладонь и сказал:

— Я не хиромант, но по пальцам, по линиям руки вижу, что с характером. Мне говорили, вы по специальности микробиолог, сотрудница нашего всемирно известного института эпидемиологии и микробиологии имени Мечникова.

— Вот, — уловила подходящий момент Жанна, — как сотрудник института Мечникова я и утверждала, что нет никакой бактериологической угрозы в действиях моей матери, которая до следующего утра решила подержать мусорное ведро в отдаленной части коридора, где никто, кроме нас, не бывает.

Андрей Петрович улыбнулся, покачал головой: в данном единичном примере это, возможно, так, но если каждый жилец, каждая соседка возьмется экстраполировать применительно к себе, к своим удобствам, имеем реальный шанс получить в коридорах такой санитарный гармидер, что придется звать на помощь бактериологический институт Мечникова.

Ну, лукаво прищурился Андрей Петрович, теперь, когда есть во дворе свой микробиолог, думаю, можем не бояться никакой холеры в наших коридорах.

Во всяком случае, засмеялась Жанна Андреевна, если бы в Одессе и обнаружилась какая-нибудь холера, очага в наших коридорах не нашел бы и сам Владимир Маркович Хавкин, великий одессит-бактериолог, который спас жизнь миллионам людей в Индии.

— В Индии? — удивился Андрей Петрович. — А в России, что, Хавкин этот не мог найти себе дела?

Жанна сказала, она не знает, мог или не мог найти себе дело в России Хавкин, но великий микробиолог Мечников тоже должен был искать себе место вне России, во Франции.

— Жанна Андреевна, — спросил Бирюк, — у вас есть родственники во Франции?

— Есть, — ответила Жанна, — брат и сестра отца. Догадываюсь, следующий вопрос: поддерживаем ли связь? Отвечаю: нет, не поддерживаем.

— Почему? Не хотите осложнений? Времена, — сказал Андрей Петрович, — меняются. В Москве с успехом прошла Неделя французских фильмов. Представляете себе, ваши французы захотят повидать свою племянницу, внуков. У вас в квартире не разгуляешься. У меня, когда вернулся из Германии, была мысль прирезать кусок коридора. Все равно для других без пользы, метров, если дверь прихватить, восемнадцать—двадцать наберется. Мать ваша — учительница музыки, вот ей и студия. Я б свою Зиночку первый дал ей в ученицы.

— Андрей Петрович, — у Жанны дрожали губы, — я вас прошу, больше не говорите, помолчите: ни слова. Вы слышите меня: ни слова!

Андрей Петрович положил свою руку на стол, ладонью кверху, видимо, ожидал, собеседница захочет ответить, положит сверху свою, но Жанна Андреевна закрыла глаза, губы уже не дрожали, плотно сжимала, пока не заговорила:

— Андрей Петрович, я могу передать матери разговор, который был у нас? Если нельзя, я понимаю: нельзя.

— Передайте своей матери, — кивнул Бирюк, — пусть скажет спасибо нашей Малой: она первая подняла вопрос. В райжилотделе проблем не будет, утрясем. Попросим Лапидиса, чтоб набросал эскиз на ватмане.

Жанна протянула Андрею Петровичу руку по-мужски, крепко пожала и сказала, что сегодня у нее по-настоящему счастливый день. Это не случайность, что встретились и первый раз поговорили в новой пионерской комнате, которая подарок не только нашим детям, но и нам самим, потому что детство — это волшебная гавань, где всегда развернуты и полощутся в лазурном небе алые паруса.

Открытие пионерской комнаты наметили на тридцатое августа, чтобы оставался еще один свободный день перед началом учебного года. Дети из других дворов и с других улиц пришли с папами-мамами, которые двадцать лет назад видели своими глазами, как открывали форпост, и навсегда остались в памяти песни и танцы художественной самодеятельности тогдашних юных пионеров.

Сегодня было по-другому. Все ахнули, когда из скрытых динамиков, которые были расставлены в разных углах двора, вдруг услышали голос Клавы Ивановны такой громкий, что никаких других звуков во дворе не осталось:

— Дорогие дети, дорогие мамы и папы, дорогие бабушки и дедушки, дорогие гости, от имени строителей позвольте поздравить всех с нашим общим пионерским праздником — открытием долгожданной пионерской комнаты в нашем дворе, вход открыт для всех, кто чувствует себя пионером! Добро пожаловать!

Многие ожидали, что за приветствием последует Гимн Советского Союза, выпрямились, вытянули руки вдоль туловища, но двор наполнили неудержимые звуки «Марша юных пионеров»:

Взвейтесь кострами, синие ночи! Мы пионеры — дети рабочих. Близится эра светлых годов, Клич пионера: «Всегда будь готов!»

Первый куплет знали все и как один, без исключения, как будто забыли про свои годы, старались петь звонкими пионерскими голосами.

Адя Лапидис, который одет был в длинный балахон, как одесские уличные музыканты, которые в старое время ходили по дворам и пели свои веселые песни, вдруг распахнул балахон, вынул пионерский горн и с первого звука взял такую высокую ноту, что перекрыл динамики, и все, соседи и гости, поражались, какие должны быть у горниста легкие, чтобы извлечь такие звуки.

Когда динамики повторили слова марша пионеров, люди, хотя никто не давал команды, сами снова запели, и в сопровождении пионерского горна получилось с такой силой, что по коже забегали мурашки:

Близится эра светлых годов, Клич пионера: «Всегда будь готов!»

Когда песня кончилась, Клава Ивановна объявила, что слово для приветствия предоставляется Герою Советского Союза товарищу Бирюку Андрею Петровичу, жильцу нашего двора, организатору и главному прорабу пионерской новостройки.

Пришлось подождать целую минуту или даже больше, пока утихли аплодисменты и Андрей Петрович смог произнести слово:

— Дорогие соседи, дорогие гости! Дорогие юные пионеры! Прежде всего, поздравляя всех с сегодняшним праздником, считаю своим долгом уточнить слова предыдущего оратора: главный инициатор, душа пионерской новостройки — товарищ Малая, Клава Ивановна!

Аплодисменты повторились с новой силой, и опять пришлось ждать минуту или больше, пока утихли последние хлопки и люди готовы были слушать.

Андрей Петрович сказал, что считает себя во дворе новоселом, потому что его семья живет здесь всего пятнадцать лет, а дому уже недалеко до полного столетия.

Раздался общий смех и в отдельных местах хлопки, но в этот раз быстро пришли в норму, и оратор мог спокойно, по-деловому продолжать.

— Сегодня, — сказал Герой Советского Союза Бирюк, — главные герои нашего праздника — юные пионеры. Время, когда оно уже прошло, кажется короче, чем когда было впереди. Еще несколько лет — и сегодняшние пионеры станут целинниками, превратят в реальную действительность задание партии: «Догнать и перегнать Америку по мясу, маслу и молоку на душу населения!» Слава нашим юным пионерам! Поздравляю всех с завершением новостройки, которой по решению горкома партии и горисполкома города-героя Одессы присваивается в нынешнем юбилейном году почетное звание «Пионерская комната имени сорокалетия Октября!»

Люди ожидали, что сейчас зазвучит Гимн Советского Союз. В этот раз получилось, как ожидали, и все, словно по общей команде, успели выпрямиться и вытянуть руки вдоль туловища.

Вслед за Гимном, после небольшой паузы, грянула удалая песня бывалого солдата, которую недавно все впервые услышали в новом популярном кинофильме «Максим Перепелица»:

Каждый воин — парень бравый, Смотрит соколом в строю. Породнились мы со славой, Славу добыли в бою. Пусть враги запомнят это — Не грозим, а говорим: Мы прошли с тобой полсвета, Если надо — повторим!

Адя Лапидис опять преподнес сюрприз: достал из необъятного кармана, который доходил до самой полы балахона, саксофон, сделал руками над головой знак, как будто призывает к себе, и тут все увидели, что рядом с ним стоит четверка музыкантов, у каждого в руках труба или саксофон, и заиграли песню на манер джаз-банда, причем саксофоны так заразительно смеялись, что многие невольно ответили смехом и закричали «браво!»

Гриша, Миша, Люсьен и Рудик прыгали перед музыкантами, корчили рожицы, старались повторить за смеющимися саксофонами почти человеческие рулады смеха, и, самое удивительное, иногда получалось так похоже, что взрослые удивлялись и громко восхищались, какие талантливые растут у нас дети.

Андрей Петрович подошел к музыкантам, чтобы лично пожать каждому руку и поблагодарить. Клава Ивановна в это время через громкоговоритель напомнила тем, кто знал, и тем, кто не знал, что руководитель музыкального коллектива Адя Лапидис двадцать лет назад, когда открывали форпост, тогда наш самый юный музыкант, принимал участие как исполнитель. А рядом с ним был Зиновий Чеперуха, сегодня инженер завода Кирова, который передает ему горячий пионерский привет.

— Адька, так держать! — сказал Зиновий. — Лет до ста расти нам без старости!

Из динамиков, со всех сторон, послышались голоса пионерского хора, который исполнял любимую песню юных пионеров «Мы проходим у Кремля»:

Мы проходим у Кремля, Наш чеканный шаг Слышит друг и слышит враг, Слышит вся земля!

Адя сделал рукой знак Лизе Граник, чтобы поддержала, и вместе, в два голоса, повторили слова припева:

Слышит друг и слышит враг, Слышит друг и слышит враг, Слышит вся земля!

Зиновий приглушил динамики, оркестр подхватил мелодию, все дети во дворе поддержали своими звонкими голосами, и можно было только удивляться, как стройно и красиво получилось, хотя никто заранее не готовил и никакой репетиции не было.

Маргарита Израилевна и Гизелла Ланда, обе учительницы музыки с многолетним стажем, получали, как профессионалы, редкое удовольствие и объясняли такое звучание общей для всех нотой подъема и того душевного единства, которое управляет многоголосым хором не хуже дирижера.

Лиза Граник, которая в этом году окончила среднюю школу, стояла рядом с Адей Лапидисом, чуточку ниже ростом, но из-за копны темно-каштановых волос казалась почти одного с ним роста, люди невольно любовались и говорили, это знак судьбы, что в одном дворе рядом такой парень и такая девушка.

У Лизы, когда она расстегнула блузку, выпала наружу цепочка с серебряным крестиком, для многих была неожиданность, но сами объяснили, что теперь среди старшеклассников можно нередко встретить с крестиком, наружу не выставляют, но легко угадать по цепочке на шее.

Адя что-то сказал Лизе, она забрала крестик под блузку, труба и саксофон взяли первый аккорд, на секунду умолкли, и Лиза вступила сразу в полную силу голоса, как поют селянские девчата на юге, в одесских и херсонских степях:

Ой, цветет калина в поле у ручья, Парня молодого полюбила я. Парня полюбила на свою беду: Не могу открыться, слова не найду! А любовь девичья с каждым днем сильней, Как же мне решиться рассказать о ней? Я хожу, не смея волю дать словам, Милый мой, хороший, догадайся сам!

Выпевая последние слова, Лизочка смотрела на Адю не отрывая глаз, со стороны то казалось, что просто прием, какой употребляют на сцене артисты, то казалось, что в песне слова самой девушки, которая воспользовалась случаем, чтобы прямо сказать парню, что любит его, но до этого вечера не решалась открыто признаться.

Когда песня кончилась, Зиновий объявил, что через тридцать минут в помещении пионерской комнаты состоится первый киносеанс: кинофильм «Весна на Заречной улице», производство Одесской киностудии художественных фильмов. Для ребят на столах пакеты с печеньем и конфетами. По желанию пионеров можно, веселым голосом объявил Зиновий, угощать родителей, которые заслужили, и в этом случае каждый юный участник имеет право на второй пакет.

До начала киносеанса Адя со своим оркестром исполнил по просьбе бабушек и дедушек песни из старого одесского репертуара «Семь сорок» и «Школа бальных танцев Соломона Кляра». Люди получили настоящее удовольствие и стали просить, не просить, а прямо требовать, песню «Оц-тоц-первертоц, бабушка здорова» про старушку, у которой налетчики вечером на углу Дерибасовской и Ришельевской отобрали честь.

Музыканты посовещались между собой, Адя попросил Лизочку исполнить пару куплетов, она громко объявила: «Для наших бабушек и дедушек!» — и запела:

Оц-тоц-первертоц, Бабушка здорова, Оц-тоц-первертоц, Кушает компот, Оц-тоц-первертоц, И мечтает снова, Оц-тоц-первертоц, Повторить налет.

Трубы визжали, саксофоны хохотали, Гриша, Миша, Люсьен, Рудик и мальчики из других дворов прыгали перед музыкантами и повторяли слова на свой лад: «Оц-тоц-первертоц, бабушка здорова и мечтает снова повторить налет! Двери все открыты, но не идут бандиты, пусть придут — хотя бы вчетвером. Оц-тоц-первертоц, бабушка здорова, оц-тоц-первертоц, кушает компот!»

Бабушки и дедушки требовали, чтоб песню исполнили целиком, народ говорит, из песни слова не выкинешь, но Андрей Петрович отвел Адю в сторону и сделал ему строгий выговор за старые одесские песни, которые горисполком категорически запретил включать в музыкальный репертуар.

Адя честно признал свою вину и заявил, что готов немедленно искупить. Для начала можно исполнить «Марш Буденного», а за это время товарищ Бирюк и товарищ Малая через динамики назовут свои любимые песни, которые хотели бы услышать в этот праздничный вечер.

Андрей Петрович сказал, будем считать, что заказ уже выполнен, оркестру пора отдохнуть, и в это самое время, как будто подслушала разговор, подошла Клава Ивановна и громко, чтобы все могли услышать, заявила, что хотела бы сегодня услышать «Марш Буденного», который ее Борис Давидович в 1920 году слышал в 1-й конармии в исполнении самого Покрасса.

— Малая, — предложил Бирюк, — объяви через громкоговоритель, что хочешь услышать в этот вечер «Марш Буденного» — песню для всех наших поколений.

— Бирюк, — сказала Малая, — ты сформулировал так, что добавлять нечего: остается только повторить по радио, чтобы услышал весь двор.

Когда все динамики во дворе голосом Клавы Ивановны объявили, что бабушки и дедушки, представители старшего поколения, просят исполнить для них «Марш Буденного», со всех сторон послышались десятки возгласов, которые оповестили, что не только наши бабушки и дедушки, а все, начиная с тех, кто помнит революцию и Гражданскую войну, до теперешних октябрят и пионеров, всегда хотели и были готовы с утра до вечера слушать «Марш Буденного» — кусок нашей истории, которого никто на свете у нас никогда не отнимет.

Мальчики, с пластмассовыми саблями в руках, носились по двору с гиканьем и выпевали своими пионерскими голосами на самой высокой ноте:

Никто пути пройденного У нас не отберет! Конница Буденного, Дивизия, вперед!

У Клавы Ивановны на глазах стояли слезы, она сказала Андрею Петровичу:

— Бирюк, Адя и его ребята так сыграли «Марш Буденного», что надо было записать на пластинку или магнитофон, чтобы Семен Михайлович и композитор Покрасс сами могли послушать своими ушами. Сегодня у нас был настоящий праздник песни.

— Да, Малая, — подтвердил Бирюк, — не просто праздник, а фестиваль песни: оц-тоц-первертоц, бабушка здорова! А наша Лизочка Граник, скажу тебе, готовая эстрадная певица. Помню, испуганная евреечка с крестиком, гадкий утенок, не отходила от тети Тоси, а теперь прямо принцесса. Малая, придет время — позаботимся о сироте, чтоб могла иметь свой угол.

У Ади было хорошее настроение. Попрощался со своими ребятами, Лизу пригласил на чай к тете Ане, у которой всегда наготове скатерть-самобранка.

— Адя, ты очень хочешь, чтоб я пришла с тобой? Если очень, — сказала Лиза, — идем.

Когда вошли, поздоровались, Лиза обратилась к Аде:

— Адя, познакомь меня со своим папой. Я знаю, что твоего папу зовут Иван Анемподистович…

— А вы, — сказал Адин папа, — Елизавета Ефимовна Граник. Вот и познакомились. Лиза, вы прекрасно пели. У вас есть учитель?

Есть, ответила Лиза, указала пальцем на Адю и засмеялась:

— Он учитель. Учитель-мучитель. Подобрал меня на витаминном заводе, где вел музыкальный кружок. В последние два года я училась в вечерней школе, а днем работала на упаковке витаминов.

— Школу окончила, — сообщил Адя, — есть аттестат зрелости. К нему — серебряная медаль. Зачислена в медин. Хочет учиться на эскулапа.

— Радий Иванович, — обратился Лапидис к сыну, — почему держал в тайне?

— Елизавета Ефимовна, — кивнул Адя в сторону Лизочки, — запрещали предавать огласке. Так и маялся знанием, коего нельзя казать на людях. Всегдашняя юдоль иудея. Ты, батя, грек, а сын твой — иудей. Надо брать во внимание. А Елизавета Ефимовна подалась в православные. Тоже параллакс. Ничего, поправимо. Поправим.

— Адя, — Анна Моисеевна ласково хлопнула ладонью по спине, — не строй из себя присяжного дурачка, как будто из кукольного балагана на Привозе.

Адя сказал, что не строит: когда Лиза рядом, прямо мистика какая-то, всегда само собой получается.

— Если так, — пожала плечами Лиза, — я могу уйти.

— Ну, Лиза, Лизочка, — схватилась тетя Аня, на лице был настоящий испуг, — он же просто шутит!

Адя рассмеялся первый, за ним Лиза, теперь видно было, что вдвоем хорошо разыграли веселый дуэт.

Хозяйка поставила на стол бутылку рябиновой и графинчик с вишневкой. Иван Анемподистович сказал, по такому случаю хорошо бы коньячку. Анна Моисеевна вынула из буфета болгарскую «Плиску» и молдавский «Фо-кушор».

— Как сказал бы наш артиллерист майор Бирюк, — пошутил Иван Анемподистович, — батарея, к бою!

Себе и гостье тетя Аня хотела налить вишневки, но Лиза попросила, чтобы ей, как и Аде, Иван Анемподистович налил коньяку.

Лиза первая, получилась для хозяев полная неожиданность, подняла стопку и громко, голос чуть дрогнул или просто почудилось, сказала:

— За вас, Иван Анемподистович, за Адиного отца, который вернулся живой и невредимый! И чтоб больше никогда не повторилось.

Тетя Аня выпила свою вишневку, поставила рюмку на стол, закрыла лицо обеими руками и так, не отнимая рук, поднялась и вышла в другую комнату.

— Анна Моисеевна, — крикнул вдогонку Лапидис, — возвращайся быстрей, а то гости подумают, что не устраивает компания.

Через несколько минут хозяйка вернулась с улыбкой, извинилась, сказала, не надо обращать внимания, просто у бабы немножко расшатались нервы, а на самом деле, засмеялась Аня, все хорошо, прекрасная маркиза!

Иван Анемподистович сделал обоим, сыну и Лизе, комплимент по поводу оркестра, который всем очень понравился, люди говорили, сюрприз и настоящий для них подарок, но старый одесский репертуар лучше было ограничить одной песней, «Семь сорок», которую разрешили петь на эстраде Леониду Утесову, а остальные могут вызвать осложнения в горкоме-обкоме.

— А я, батя, — лихо, с вызовом сказал Адя, — положил на них с прибором!

Гости объявили, что хотят пройтись по Ришельевс-кой, по Дерибасовской, женщины на прощанье обнялись, поцеловались, отец пожал сыну руку, хотел прижать к себе, но Адя уклонился и помахал рукой: чао!

Сначала шли молча. Когда пересекали Александровские садики, было светло, луна висела неподалеку, где-то над портом, над Ланжероном, Лиза вдруг остановилась, взяла Адю за руки, прижалась всем телом и заговорила быстро, торопливо, было впечатление — не хватает воздуху:

— Адя! Адя, мне страшно, я боюсь за тебя! Папа из лагеря, Иосиф, муж тети Ани, умер в лагере, мой папа перерезал себе горло. Адя, я боюсь за тебя, мне страшно!

— Лиза! Елизавета! — сказал Адя. — Возьми себя в руки и не выдумывай.

— Адя, ребята, которые были с тобой в одной компании, рассказывали, как в песне «Широка страна моя родная» ты переиначил слова, и по смыслу получилось все наоборот:

Наша жизнь привольна и широка. Вертухай свободу стережет. Молодым в узде у нас дорога, Старикам везде у нас печет.

Адя расхохотался, обнял Лизочку, стал целовать в губы, в щеки, в глаза, она увертывалась, требовала от Ади, чтоб унялся, она хочет поговорить о главном, о самом главном, потому что скрывала, не говорила, у нее все последнее время такие предчувствия, что никому сказать не может, а сама уже не в силах терпеть и молчать.

— Лиза, Лизенок, — Адя взял за руки, прижал ладони к губам, — ты святая, другой такой нет от Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей, видишь, я не переиначиваю слова, говорю как надо, но иногда находит стих, хочется пошутить, мы не головастики в уличных лужах, которые могут жить без шутки.

Лиза внимательно слушала, при лунном свете Адино лицо было совсем мальчишеское, открытое, незащищенное, у Лизы сжалось сердце, казалось, еще немного, и все, сердце не выдержит, остановится, а он опять смеялся, старался все обратить в шутку, объяснял, что шутка нам строить и жить помогает, она скучать не дает никогда, и тот, кто с шуткой по жизни шагает, не пропадет тот нигде и никогда!

Адя схватил Лизу за руку, двинулись вместе солдатским шагом и держали такт по детской считалке: «Аты-баты, шли солдаты! Аты-баты, на базар! Аты-баты, что купили? Аты-баты, самовар!»

Лиза чеканила шаг наравне с Адей, а на улице Бебеля, когда подходили к серому дому, вдруг остановилась и сказала:

— Ты видишь, где мы! Идем отсюда. Идем!

Адя не захотел уходить, снова запел «Аты-баты!» и потребовал, чтобы с песней прошли у главного входа.

Адя пел один, не так громко, как прежде, но хорошо было слышно. Дверь отворилась, вышли двое в форме, повернули к Александровским садикам. Адя с Лизой шли в противоположную сторону, пересекли улицу Карла Маркса, наконец, недалеко от бывшей Городской синагоги остановились.

— Ну, пифия, — сказал Адя, — где твои предчувствия?

Лиза не ответила, прижалась к Аде, было впечатление, что всхлипнула, осмотрелась, вдали виднелись одинокие прохожие, сказала Аде:

— Адя, прочти стихи, которые ты написал, когда было семидесятилетие Сталина. Ты недавно читал эти стихи в одном доме, всем очень понравилось, тебя очень хвалили и просили прочитать еще раз. И ты прочитал еще раз.

— Елизавета, — спросил Адя, — у тебя есть текст? Лиза сказала, у нее нет текста, но ей говорили, что сделали запись.

То ли Адя удачно скрывал, то ли на самом деле не придавал значения, но веселое настроение, хотя немного убавилось, сохранял и объяснял Лизочке, что до пятьдесят третьего года с такими стихами можно было загреметь, но теперь, после XX съезда, когда Хрущев рассказал всему свету правду про Сталина, можно считать, что эти стихи — просто иллюстрация.

Лиза требовала, чтобы Адя прочитал ей стихи о Сталине, которые читал в чужом доме, где были разные люди, в их числе незнакомые, и Адю не остановило, а сейчас упрямится или проявляет осторожность, как будто в самом деле чего-то опасается.

Веселое настроение, которое у Ади держалось до последней минуты, вдруг как рукой сняло, он сказал Лизе прямо, да, опасается, потому что у страха глаза велики, она все истолкует по-своему и будет своими страхами изводить обоих, хотя на самом деле, повторил Адя, сегодня это уже история и нет оснований выдумывать всякие привидения и пугать самих себя на ночь глядя.

— Хорошо, — согласилась Лиза, — на ночь глядя не надо. Выберем другое время, какое тебе больше подходит. А еще лучше, посоветуемся с твоим отцом. Иван Анем-подистович привидения разные встречал — его не испугаешь.

— При чем здесь отец? — с ходу отклонил Адя. — Я вырос без отца. У него свой опыт, у меня — свой. Я знаю, что на стихи, которые сын сочинил при Сталине, он будет реагировать так, как будто пятьдесят шестого года не было, просто сами себя убаюкиваем и дурачим. Смотри, скажет, все названия со Сталиным — заводы, колхозы, улицы, школы — где были, там остаются. Уже новый культ нарабатываем — культ Никиты Хрущева.

— Адя, — Лиза прижала обе руки к груди, — ты знаешь, какое у меня чувство? Ты мой сын. Я знаю, ты скажешь, это вздор, бред. Но я так чувствую: скажи, что мне делать с этим чувством? Я боюсь за тебя, я готова… я на все готова, только бы с тобой ничего не случилось. Только что ты сказал про Хрущева, что новый культ. Я прошу тебя, я умоляю: забудь, выбрось из головы и не повторяй. Адя, я не хотела говорить, но я должна сказать: ты веришь каждому и всякому, а среди твоих музыкантов есть ребята, которых видели на Бебеля.

— Елизавета, — сказал Адя, — я знаю, что среди моих музыкантов есть ребята, которых видели в сером доме на Бебеля. Ну а мне какое дело? Им нравится — пускай ходят. Я не веду антисоветскую пропаганду, не сотрудничаю с иностранной разведкой, не причиняю своему народу, своей стране зла. Почему я должен бояться, почему должен остерегаться?

— Адя, — всплеснула руками Лизочка, — но твой папа и дядя Иосиф Котляр тоже так рассуждали. А чем кончилось? Мне тетя Тося все рассказывала. Дегтярь предупреждал по-хорошему и твоего папу, и дядю Иосифа, что они доиграются. И доигрались.

— Да он же сам и донес на них, — спокойно, как будто давно минуло, сегодня нет резону вспоминать, сказал Адя. — А теперь кто пойдет? Дегтяри хоть не перевелись, службу не потеряли, но заказчики сами страху натерпелись, возврата никто не хочет.

— Адя, ты прав, я знаю, что ты прав. Ты стихи свои не читай мне. Не надо. Но можно, — спросила Лиза, — я узнаю у ребят, есть ли запись, ходит или не ходит по рукам?

— Можно, Елизавета. Только, — засмеялся Адя, — начинай с нашей Малой и Бирюка: если ходит по рукам, у них обязательно найдется экземпляр.

Неделю спустя Лиза принесла отрадную новость: ребята что-то слыхали краем уха, но никто никаких текстов не видел, и можно считать на сто или почти на все сто процентов, что никакой записи нет, потому что среди студентов есть любители, которые готовы записать все от порнографии до политики, что может пощекотать нервы.

В последних числах сентября Зиновий случайно встретился с Адей у ворот, очень обрадовался и сказал, что завтра или послезавтра хорошо бы выкроить вечерок и пройтись вдвоем по городу. Адя вынужден был отказаться, потому что всю неделю занят по горло, а на следующей неделе можно будет договориться.

— Адя, — покачал головой Зиновий, — я бы не откладывал. Встретимся завтра. Восемнадцать ноль-ноль.

Столкнулись опять у ворот. Пошли в Кировский садик, бывший Старый базар. Зиновий сказал, что хорошо помнит Старый базар, Адя уже не застал, люди говорили, последний кусок Одессы, как было до революции.

Заняли отдельную скамью, со стороны Большой Арнаутской улицы, поблизости никого не было, Зиновий раз-другой внимательно осмотрелся, вынул из кармана листок бумаги и сказал Аде, что хочет прочитать вслух стихи, которые получил от одного фаната поэзии, интеллигентного парня, конструктора завода Кирова.

— Послушаем? — спросил Зиновий. — Стихи называются «Сталин». Читаем:

Я стар, я умудрен, Величьем упоен. Мне почесть воздает людское стадо. В восьмую сотню валит миллион Баранов и ослов. Отрадно Мне, Джугашвили, это сознавать. Но я хочу две тыщи миллионов Иметь баранов и ослов. Но стонов И всяких прочих оскорблений Величью царскому не перенесть: Поток приветствий, гимны песнопений — Вот это делает баранам честь! Народ голоден — время воздержаться, Веселья жаждет — надобно постить: Во-первых, мы должны вооружаться, А во-вторых, вассалов снарядить. Мы на Земле, планете дрянной, Людскому стаду мир дадим, И будет царь не иностранный, А свой, советский, властелин. Помогут в этом с Запада бараны: Тольятти, Готвальд, Берут и Торез. С Востока ясного китайские болваны: Поэтик Мао, Ким-головорез. А коль игрок не выразит смиренья, Он Коминформом будет бит: Тому пример, для поученья, Наш сербский тезка и бандит. Владыки и вожди, вам говорю я: горе! Нью-Йорк низвергну, Лондон, Вашингтон, А камни городов я брошу в море — Таков истории святой закон. Восьмой десяток… Время отлетает. Но есть во мне еще величье, мощь, И мой народ в восторге восклицает: Генералиссимус и вождь! Не Македонский я — державы все же пали. Не ассирийский царь — величьем упоен. Я генеральный секретарь, я — вождь Иосиф Сталин, Тиран из Грузии и поп-хамелеон!

Зиновий закончил, обратился к Аде:

— Ну, ребе, что вы можете сказать за эти стихи товарищу Сталину по случаю дня рождения?

— Я могу сказать, реб Зиновий, что стихи от чистого сердца, и товарищ Сталин, если б дошли до него, когда справляли семидесятилетие, был бы прав, воздав автору по заслугам.

— Ну, например, — спросил Зиновий, — как мог бы товарищ Сталин воздать автору по заслугам, чтобы почувствовал благодарность вождя?

— Реб Зиновий, — засмеялся Адя, — вы имеете в виду, куда и на какой срок, чтобы автору не было обидно?

— Да, достопочтенный, — ответил Зиновий, — я имею в виду именно это, потому что писать для собственной блажи можно, но ублажать своим чтением других не то время было тогда и не то время сегодня. Великого учителя уже нет среди нас, но с нами его верные ученики и соратники: Мао, Тольятти, Торез и товарищ Ким. И другие известные товарищи в Первопрестольной, которые умеют постоять за себя и за всех нас. Эти стихи пережили того, кому были адресованы, но, увы, как говорил мудрый царь Соломон, довлеют злобе дня, что в данном случае для поэта большой минус.

— Короче, реб Зиновий, — озлился Адя, — вы зачисляете меня в контры и рекомендуете выворачиваться, пока не взяли за жопу!

— Фи, — сказал Зиновий, — какие некрасивые слова! Но не будь идиотом, не лезь на рожон: надо что-то придумать, как-то предупредить.

— Как предупредить? — Адя вскочил, встал перед Зиновием. — Прийти с повинной в серый дом: вот я, вот мои стихи, делайте со мной, что хотите. Так, что ли? Да я скорей сто раз подохну, чем буду с ними шуры-муры водить. Я видеть их не могу. Понимаешь, не могу видеть!

— Эврика! — воскликнул Зиновий. — Есть еще вариант. Я знаю, ты сам не сделаешь, но я беру на себя: иду к Бирюку, он не Дегтярь, хороший мужик…

— Слушай, Зюнька, — перебил Адя, — да ты провокатор! Сам выпендриться перед ними готов, чтоб на службе среди начальства место дали!

— Идиот! — закричал Зиновий. — Да только слепой не видит, что над тобой, дебил, зависает! Лизочка подходила ко мне, говорила, какие-то враки распространяют про тебя. Она стихов про Йоську не видела, не знает. Но вся трясется девочка, больно смотреть.

— Таки получается, гражданин Чеперуха, — совсем разошелся Адя, — у меня, чтобы не загреметь, одна дорога остается: придет какая-нибудь французская, греческая, итальянская лайба, договориться с капитаном, пусть в трюме или угольном бункере отведет мне надежное место, чтоб мальчики в штатском не могли достать.

— Мысль перспективная, — усмехнулся Зиновий, — но еще вернее — из пушки на Луну.

— Сильно далеко, — расхохотался Адя, — но к тому, Ионыч, идем.

Несколько дней спустя все газеты и радио сообщили потрясающую новость: четвертого октября в Советском Союзе был запущен первый в истории человечества искусственный спутник Земли. Началась новая, космическая, эра.

Вечером жильцы и соседи собрались в пионерской комнате. Зиновий Чеперуха, специалист по станкам с программным управлением, отвечал на вопросы. По словам Зиновия, в ближайшее время можно ожидать запуска спутника с подопытными животными на борту.

— Ну, Зиновий, — торжествовал Адя, — кто первый сказал, к тому идем, чтоб из пушки на Луну!

— Адька, — признал Зиновий, — у тебя чутье, как у марсиан, если они существуют.

Стояли теплые дни. Люди говорили, второе бабье лето, можно было ходить в безрукавках и летних платьях, вечером набросить легкий пиджак или жакет.

Жанна Андреевна приводила в порядок кусок коридора, из которого для Маргариты Израилевны сделали настоящую студию, чуть не двадцать квадратных метров. Андрей Петрович полностью выполнил обещание, которое летом дал Жанне Андреевне, в райисполкоме зарегистрировали как жилую площадь, включенную в общий метраж квартиры, и разрешили поставить вторые рамы.

У Марины сложились хорошие отношения с Блядансами. Зиночка три раза в неделю приходила на уроки к Маргарите Израилевне. Учительница, с виду мягкая, оказалась очень строгая и требовательная, но успехи ученицы были столь очевидны, что вскоре решили ограничиться двумя уроками в неделю.

Марина удивлялась, что Жанна, такая привлекательная женщина — высокая, блондинка, серые, с чуть заметными крапинками глаза — никого не нашла себе с тех пор, как три года назад ее муж утонул во время шторма на Большом Фонтане, когда волна швырнула его и он разбился о скалы.

Андрей Петрович при случае всегда говорил Жанне Андреевне, чтоб не церемонилась, если будет нужда в совете или в помощи.

Жанна Андреевна смеялась и говорила, что в человеческой истории когда-то был век матриархата, теперь, после тысячелетий патриархата, опять идет эпоха матриархата, потому что физическая сила индивида играет в жизни людей все меньшую роль, а интеллектуально женщины еще покажут себя.

— Марина Игнатьевна, — сказал Андрей Петрович жене, — запомним и будем брать пример.

Марина признала, пример полезный, но, пока дойдем до матриархата, наша француженка по вечерам регулярно ходит в интерклуб, где можно встретиться с французами, с итальянцами и другими средиземноморскими капитанами и штурманами.

Андрей Петрович сказал, не только с капитанами и штурманами, но и с бизнесменами. Раньше был у нас один подход, теперь — другой: не надо отгораживаться, тем более молодой красивой женщине, у которой отец был французский коммунист из портового города Марселя. Кстати, наш музыкант Адя Лапидис тоже бывает в интерклубе, играет для заморских гостей на саксофоне. Гости восхищаются: русский талант!

В последние дни октября Лиза сказала Аде, что неприятные мысли и тревоги почти совсем прошли, теперь она сама не понимает, как могла донимать его своими пустыми страхами. Адя сообщил хорошую новость: в интерклубе пригласили его как саксофониста на концерт в честь сорокалетия Октября. Если удастся, он выбьет контрамарку для Лизы.

Вечером Адя играл в ресторане «Южный», на Гаванной, возле Городского сада. Договорились, что Лиза будет его ждать. В одиннадцать Адя освободился, вышел на улицу, Лиза стояла у входа, хотела подбежать к нему, обнять, но неожиданно двое загородили дорогу, попросили отойти в сторону, взяли Адю под руки, как будто знакомые, друзья, подвели к легковой машине, отворили дверцу и усадили. Лиза пыталась приблизиться, но один, который оставался у машины, сделал рукой знак, чтобы не подходила.

На следующий день, непонятно откуда пошло, кто мог сообщить, во дворе все знали: Адю Лапидиса арестовали. С Клавой Ивановной сделалась настоящая истерика. Аня Котляр говорила: если Адю не освободят, она повесится. Отец не произнес ни слова, как будто потерял дар речи. Соседи говорили: дай Бог, чтоб выдержал.