"Микки Спиллейн. Долгое ожидание" - читать интересную книгу автора

собирается разоблачить одну из самых скандальных афер всех времен.
Но сделать это ему не удалось, потому что неделю спустя он был убит.
Вот тут-то и появляется на сцене Джон Макбрайд, то есть я.
Бюро районного прокурора в тот момент как раз занималось
расследованием мошенничества в Национальном банке Линкасла. Некий Джон
Макбрайд, бывший кассир, подозревался в подделке документов, которую он
произвел, пытаясь скрыть недостачу более двухсот тысяч долларов. Окружной
прокурор выдал ордер на арест Макбрайда.
В это время кто-то застрелил Минноу. Его нашла мертвым уборщица,
которая около десяти вечера пришла в контору для обычной вечерней уборки.
На полу валялся револьвер, а труп Минноу все еще находился на стуле за
письменным столом. Тот, кто сделал это, просто вошел в кабинет, выстрелил
в свою жертву, после чего так же спокойно удалился. Коронер утверждал, что
Минноу был убит за час до того, как было обнаружено тело, а в полицейском
рапорте сообщалось, что никто не видел, как убийца входил в контору или
выходил из нее. В течение недели полиция все время делала какие-то
туманные намеки, а затем капитан Линдсей объявил, что убийца - Джон
Макбрайд, что мотивом преступления якобы является месть и что не позже чем
через месяц убийца предстанет перед судом.
Месяц этот тянулся для Линдсея довольно долго.
Ну вот наконец все и прояснилось. Подающий надежды прокурор Роберт
Минноу и грязный убийца, оборвавший его драгоценную жизнь. Об этом писали
даже некоторые центральные газеты.
Я аккуратно сложил газеты и убрал подшивки в нужные ячейки. Некоторое
время я стоял неподвижно, молча уставившись в одну точку. Внутри меня
поднималось тревожное чувство, что, может быть, я не прав и что если это
так, то меня вполне могут вздернуть по ошибке. Мне показалось вдруг, что в
помещении стало холодно и сыро.
Но дело было не в том, что газеты хранились в подвале. Мне стало
холодно при мысли о том, что, в конце концов, все могло произойти именно
так, как там напечатано, и тогда весь мой дурацкий крестовый поход не что
иное, как поступок кретина в последней стадии маразма.
Пот заливал мне глаза и струился по щекам. Мысль о том, что я могу
оказаться не прав, вызвала у меня яростное бешенство, такое сильное, что я
изо всех сил ударил кулаком по металлическому стеллажу, и звук удара гулко
раскатился под сводами подвала, а костяшки моих пальцев заныли от боли: с
них клочьями свисала содранная кожа.
Я опустился на стул и подождал, пока ярость остыла и осталось только
сомнение. И тогда я проклял себя, и Линкасл, и вообще всю эту историю.
Затем я вновь вытащил пару номеров газеты и развернул одну из них на той
странице, где была помещена статья некоего Алана Логана. Я постарался
хорошенько запомнить это имя и сунул газеты обратно.
Из всех тех, кто хоть что-то писал о Минноу и обо мне, он был
единственным, кто не признал меня виновным без суда. Все остальные осудили
меня заочно. Я поднялся наверх по ступенькам и вышел на улицу.
Задержавшись у входа, я закурил сигарету и постоял несколько минут,
погруженный в глубокое раздумье. Оно оказалось и впрямь глубоким, потому
что странный звук, раздавшийся у самого моего уха, не произвел на меня
никакого впечатления. Совершенно случайно мой взгляд упал на двух
мальчиков, которые внимательно разглядывали стену позади меня. Я