ДОКТОР ЕВГЕНИЙ МАНОЛОВ

“Я его знаю” — такова первая моя мысль.

Я его действительно хорошо знаю со студенческих лет. Тогда он еще не был доктором Евгением Маноловым, а просто — Женей Это был невысокий светловолосый парень, тихий и застенчивый, ужасно терявшийся на семинарах. Он настолько стеснялся, что начинал сбиваться при первых же вопросах преподавателей, и потом ему уже ничто не помогало, даже наши дружные и отчаянные подсказки. Он и сейчас словно стоит у меня перед глазами — весь какой-то ужасно бледный и растерянный

Но его мучения продолжались лишь до тех пор, пока ассистенты заставляли повторить загадочные названия нервов и сухожилий по латыни. И мгновенно забывались, стоило Жене взять в руки скальпель. Тогда он становился другим Абсолютно преображался, а мы вокруг застывали, пораженные его руками. Они жили как будто отдельной жизнью, эти руки. Каждое движение тонких пальцев было изящным, удивительно точным и подчинялось непонятным нам законам Женя обладал талантом прирожденного хирурга-виртуоза.

Но хирургом он не стал. После института жизнь разбросала нас, прошли годы, прежде чем мы стали изредка видеться в Софии и перебрасываться парой слов на трамвайных остановках. Два или три раза, так уж получилось, нам удалось поговорить подольше. Вспомнили профессоров и однокурсников, старые студенческие анекдоты, рассказали кое-что о себе. Женя работал в научно-исследовательском институте, прошел специальную стажировку и занимался сложными вещами, о которых в наших прежних учебниках и речи не заходило. Он избрал темой диссертации исследование кровяных клеток и какие-то фракции сыворотки. Глядя в его голубые глаза, я представлял себе его руки — с какой изумительной точностью они фиксируют клетки, о которых он рассказывал. Разумеется, Женя изменился. Светлые волосы на висках посеребрились. Стеснительности поубавилось, поведение стало увереннее и спокойней. Но главное в нем сохранилось — доброта.

Я всегда радовался встрече с ним. Поистине, он остался таким же добрым, умным и деликатным, каким и был всегда. Евгений Иванов Манолов — Женя.

Вот такие мысли, а точнее — неясные воспоминания и чувства то накатывают на меня, то исчезают, а я упорно пытаюсь удержать хотя бы часть из них.

Потому что Жени больше нет.

Доктор Евгений Манолов погиб. И я держу в руках сообщение о его смерти.

Первая моя реакция абсолютно бессмысленна — я откладываю телекс в сторону. Как будто вот так, будучи от меня подальше, сообщение может как-то измениться. Но глаза невольно притягивают строчки:

“43–85, ДН2, внешний отдел,

принято в 12.36 ч.

Департамент по вопросам иностранных граждан сообщает, что вчера, пятнадцатого, в 22.25 ч. между Кронсхавеном и Юргорденом в автомобильной катастрофе погиб болгарский гражданин, доктор Евгений Манолов, эксперт рабочей группы ЮНИЭЛ в Кронсхавене. Департамент не возражает в оказании оперативного содействия. Сообщите ваше мнение. Повторяю: сообщите ваше мнение. Настев”.

Из-за окна доносится приглушенный шум улицы, по коридору кто-то ходит, хлопает чья-то дверь. Но смерть Жени здесь, на моем письменном столе. К бланку прикреплен листок с надписью крупным шрифтом на машинке и хорошо знакомыми мне инициалами.

“Дебрскому. Доклад и предложения в 14.30. Л.Г.”

Беру телекс в руки и вновь перечитываю. Есть в нем нечто нелепое, чего я не могу воспринять. Погиб. Работал экспертом ЮНИЭЛ — значит, поэтому нам не приходилось встречаться в последнее время.

Кронсхавен. Где же находится этот самый Кронсхавен?

“Сообщите ваше мнение”. Какое мнение?

Нелепо не само сообщение, а смерть Жени. Его смерть.

Слова начинают приобретать свой реальный смысл, шок постепенно проходит. Каждый из нас может погибнуть. Трудно такое связать с Женей, но вот — произошло.

“Дебрскому. Доклад и предложения”.

Я по-прежнему сижу, потом через какое-то время прихожу в себя, сознание автоматически начинает расставлять вещи по своим местам. Мне известно, как поступать в таких случаях, вот и сейчас необходимо этим заняться. Речь идет о Жене, но процедура та же.

Достаю лист бумаги и медленно, стараясь до конца овладеть собой, начинаю записывать имена. Имена людей, к которым я обращусь за помощью: уточнить исходные данные, поработать над картотекой…

Каждый из нас может погибнуть. Но почему именно он? И почему в далеком и непонятном Кронсхавене?

…поработать над картотекой, провести сравнительный анализ…

Порядок следует соблюсти до мелочей. Неукоснительно.

Я смотрю на лежащий передо мной лист и все еще неуверенной рукой тянусь к клавишам диктофона.

Слушай кто-нибудь со стороны мой доклад генералу, вряд ли бы он многое из него понял. Стенографические знаки скрывают в себе целые слова. В нашем разговоре такие знаки тоже употреблялись и означали они случаи, стоившие когда-то много труда, нервов и сообразительности, а сегодня покоившиеся в архивах, зашифрованные на перфокартах.

— Его можно сравнить с “Васильевым-вторым”, — говорю я и жду ответной реакции. А реакция генерала на “Васильева-второго” категорически отрицательная, он смотрит на меня недоверчивым взглядом. То был случай самоубийства, над которым мы здорово попотели. Не могу себе представить, чтобы Евгений Манолов покончил с собой, просто я должен изложить возможные варианты.

— Не вижу здесь условий “карантина”, Дебрский! — поднимает брови генерал.

Это уже другой случай, произошедший в свое время в карантине Варненского порта. По существу мы столкнулись с преднамеренным убийством, но расследование тронулось с места лишь после того, как удалось раскрыть его мотивы. В данном случае о мотивах нам ничего пока не известно.

В конце концов разговор сводится к уточнению двух вещей: во-первых, верим ли мы в случайность смерти Манолова и, во-вторых — какие непосредственные действия должны предпринять.

Мы уточняем необходимые подробности, затем я возвращаюсь в свой кабинет и продолжаю заниматься справками, которые в состоянии завершить в оставшиеся несколько часов. Телефон звонит непрерывно, я отвечаю и задаю вопросы, уточняю сведения, время бежит с головокружительной скоростью, не позволяя до конца осознать, что на сей раз причина всего этого — смерть Жени. Хотя порой прокрадывается абсурдная мысль, будто это какая-то ужасная ошибка, будто Женя здесь ни при чем.

Но телекс уже подшит в папку, а сверху ложатся все новые и новые листы, портреты и микрофильмы. И я уже заказал разговор с человеком, подписавшим этот телекс, и находится он в одной из северных европейских столиц, за три тысячи километров отсюда.

И так до самого вечера, когда я вновь вхожу к генералу вместе с Савовым, моим помощником, и еще двумя коллегами.

Теперь уже уточняются мельчайшие подробности. Исходные данные, возможности, наши сомнения, варианты оперативных планов. Генерал, по привычке переставляя с места на место недопитую чашечку кофе на письменном столе, слушает, просматривает некоторые справки. Коллеги задают вопросы, связанные главным образом с ЮНИЭЛ и его рабочими группами.

Объясняю, что доктор Манолов входил в одну из этих рабочих или, как их еще называют, экспертных групп ЮНИЭЛ. Они составляются из трех-четырех человек и обыкновенно направляются в так называемые региональные базы по обмену опытом. В Кронсхавене, одном из старейших университетских городов Европы, находится региональная база, занимающаяся исследованием крови.

Объясняю, насколько могу, и характер работы доктора Манолова. Дойдя до “врожденной и приобретенной резистентности организма”, понимаю, что здесь не стоит особенно увлекаться. Взгляд Савова становится очень уж проницательным, а недопитая чашечка кофе замирает на одном месте.

Следуют логичные вопросы, насколько эти исследования можно считать заурядными, кого за границей могут заинтересовать подобные вещи, и мои объяснения. Научные интересы некоторых центров чрезвычайно широки, вероятно они включают и вопросы резистентности или, иначе говоря — устойчивости организма.

— Давайте посмотрим оперативные планы, Дебрский! — говорит генерал.

Оперативные планы особых дискуссий не вызывают. Банальная автомобильная катастрофа, чего тут выяснять. Вот разве что: действительно ли это катастрофа и так ли уж она банальна. Когда все происходит за три тысячи километров от Софии, в скандинавской стране, вопросы могут прозвучать весьма мрачно. И тогда польза от предварительных дискуссий может оказаться весьма сомнительной. Пока не знаешь подробностей, предположения выглядят бесплотными, как геометрические фигуры.

Предположений не так уж много и, как говорится, они не отличаются оптимизмом. (“…Вполне вероятно, несчастный случай, но…”, “Отправляйтесь на место, Дебрский, все-таки вы были знакомы…”). И вновь чувство, будто человек, чьи фотографии лежат у меня в папке, — другой Евгений Манолов, а не Женя. Существуют вещи, которые сознание — так уж оно устроено, регистрирует, но потом упорно их избегает, не желает признать.

Решено, что я еду. Может быть, позднее, при необходимости, придется последовать за мной и Савову. Я приступаю к составлению радиограммы, а капитану Савову достается неблагодарная задача заказать мне авиабилет на завтрашнее утро.

Человек, который должен меня встретить, стоит у выхода из зала и внимательно всматривается в поток пассажиров, уже прошедших таможенный досмотр. Высокий седой мужчина на вид лет пятидесяти, один из советников посольства. Где-то я его встречал прежде, мне знакомо это тонкое смуглое лицо с карими, глубоко посаженными глазами. Он тоже, наверное, узнал меня, потому что идет навстречу, протягивая руку.

— Настев. Рад, что благополучно долетели.

— Вы, вероятно знаете, — говорю я, — мне еще лететь до Кронсхавена. Есть здесь где спокойно поговорить? У меня в распоряжении еще… — я смотрю на часы… около получаса.

— Наверху, в кафе-салоне, — кивает он в ответ. — Вот только не знаю, удобно ли вам, имея в виду…

— Вполне.

Я знаю, что он имеет в виду. Современная техника снабдила любопытствующих разнообразнейшей аппаратурой. Но пока я могу говорить вполне свободно, ведь мы еще в самом начале пути.

Настев ведет меня к эскалатору, обходя стороной шумные группы туристов, навьюченных рюкзаками — рослых светловолосых парней и длинноногих девушек, встречающих с букетиками бледных северных цветов в руках и пирамиды чемоданов. Он выглядит спокойным, опытным и уверенным человеком.

В кафе-салоне тихо и прохладно, заняты всего два—три столика. Мы располагаемся в углу, я достаю из кармана и раскрываю карту, Настев же заказывает себе кофе, а мне чай.

— Дела обстоят следующим образом, — говорит он. — Вчера утром позвонили из Департамента и попросили заглянуть к ним. Как всегда любезно. И ознакомили с телефонограммой, полученной из Кронсхавена…

Появляется официант с чашками, чайником, кофейником и вазочкой печенья на подносе. Спрашивает, налить ли нам или мы сами справимся и отходит. А Настев продолжает.

Доктор Манолов погиб позавчера поздно вечером. На одном из поворотов по дороге в Юргорден его автомобиль оказался в полотне встречного движения и на полной скорости врезался в грузовик.

Классическая ситуация. Я грею руки о горячую чашку чая и жду подробностей. Настев смотрит на карту — для того я ее и достал! — и указывает пальцем:

— Здесь!

“Тигр” Скандинавского полуострова готовится перепрыгнуть Балтийское море. У одной из раскрашенных в коричневый цвет “лап” берег рассечен узким и глубоким заливом, усеянным мелкими островками. Там, где он полукругом глубже всего врезается в сушу, находится город. Название выписано латинскими буквами. Кронсхавен. Слева от него, тоже на берегу залива, поближе к темным гребням гор, прячется маленький городок, скромный и неприметный — Юргорден.

— Карта не очень точная, — говорит Настев. — Я бывал в тех местах и, как вам сказать, дороги там не из приятных! Опасные.

Эту карту я рассматривал и в Софии, но теперь все воспринимается по-другому. Даже при таком масштабе топографы все же постарались обозначить на тонкой ниточке шоссе несколько довольно крутых поворотов.

Шоссе обрывалось в Юргордене, дальше с одной стороны простиралось море, а с другой — горы.

— Что заставило его отправиться туда?

Настев в ответ качает головой.

— Не знаю. Это курортный городишко, но сейчас, осенью… Ума не приложу!

— Вам сообщили сведения о шофере грузовика?

— Тотчас же, все сведения, которые я запросил. В результате аварии он пострадал и сейчас находится в больнице в Кронсхавене. Он предупрежден, что придется дать дополнительные показания, но вряд ли мы узнаем что-нибудь для нас интересное…

— В каком смысле?

— Дело в том, что он ничем не примечательный человек. Почтенный отец семьи, двое детей. Никогда ранее не подозревали ни в чем предосудительном. Но я приготовил для вас кое-что новенькое.

Настев достает из внутреннего кармана пиджака несколько сложенных вчетверо листов и протягивает их мне.

— Там приложен и перевод.

Вырезка из вчерашнего номера газеты “Кронсхавен тиднинген”. Три колонки мелким шрифтом и две фотографии. На первом плане — смятый автомобиль марки “пежо”, за ним виднеется силуэт большого грузовика с тупой мордой радиатора. В сторонке — машина “скорой помощи”. Возле “пежо” несколько мужчин, среди них врач в белом халате. Своим телом он закрывает часть носилок.

На второй фотографии снято почти то же самое, но в другом ракурсе. На сей раз в кадре оказались и двое полицейских. Рядом их мотоциклы.

Читаю имя автора репортажа. Оно, разумеется, ничего мне не говорит. Некто Брюге, вероятно, репортер местной газеты.

Настев отпивает глоток чая, а я быстро пробегаю перевод. Интересный, достаточно ехидный репортаж, так и пышущий явной неприязнью к “этим иностранцам”, постоянно становящимся причиной тяжелых дорожных аварий. В данном случае речь идет о болгарине, наверняка под мухой усевшемся за руль. И все это приправлено неприкрытой иронией в адрес полиции, которая, как обычно, на место происшествия прибывает последней (что видно и по фотографиям!). На что идут деньги налогоплательщиков лендера Кронсхавен? На жалование нерасторопной полиции? Имеются и еще кое-какие намеки, понятные разве лишь местному населению.

Неизвестный мне Брюге — явно ловкий журналист. Много рассуждений, красочные — и, конечно, зловещие! — описания обстановки, высокий накал эмоций и мало фактов.

Но среди фактов я натыкаюсь на один, который сразу же заставляет внутренне насторожиться. Болгарин, оказывается, был настолько пьян, что даже не нажал на тормоза, когда, вылетев на полотно встречного движения, оказался, что называется, “лоб в лоб” с грузовиком.

Даже не попытался затормозить?

Вот так новость! Поздний вечер, яркий свет фар и Манолов на полной скорости врезается в большущий грузовик! Он не мог не видеть фар встречного автомобиля, тем более, что подобные грузовики увешаны дополнительными фонарями буквально как рождественские елки.

— Каким образом это установлено? — задаю я вопрос. — Или это только предположения?

— По следам шин на асфальте. Нет и намека на тормозную блокировку колес.

— И… существуют какие-либо объяснения на этот счет?

— Нет. Но репортеру неизвестно, что в момент аварии доктор Манолов был абсолютно трезв. Экспертизой не обнаружено ни малейших следов алкоголя в крови… Это и есть одна из причин, позволивших получить разрешение на ваш приезд, а если понадобится — и вашего помощника. Все же речь идет о болгарине…, одним словом, здесь не желают никаких недомолвок!

— Кто ведет расследование?

— Комиссар Кронсхавена. Это областной центр с собственным ландкомиссариатом. Но если вы сочтете нужным, мы могли бы попросить, чтобы подключили и кого-нибудь из столицы.

— Лучше не надо. И еще один вопрос. Вы хорошо знали доктора Манолова?

— Слабо… — поколебавшись отвечает Настев. — Документы работающих здесь специалистов проходят через нас, иногда они обращаются с просьбами о мелких услугах… Мы же организуем встречи, чествования праздников. Последний раз мы виделись 9 сентября[1], разговаривали. Симпатичный человек.

— А как он выглядел тогда?

— Да как сказать… — Настев на какое-то мгновение задумывается и машинально приглаживает волосы, — не знаю, он в принципе не похож на других… Нет-нет, не подумайте ничего плохого! Просто я ничего не смыслю в том, чем он занимается, очень уж это далеко от меня.

Ясно. Женя рассказывал ему о своих сыворотках. Нетрудно представить себе, как это звучало.

— Его что-нибудь тревожило? Беспокоило?

— Нет, у меня не сложилось такого впечатления. Жаловался лишь немного на дочь. Хотел забрать ее к себе, чтобы она здесь училась, но возникли какие-то сложности.

Об этих сложностях мне кое-что известно. Десятилетняя дочь осталась у его бывшей жены, которая не позволяла ей поехать к отцу.

— А как себя чувствуют другие члены группы? Какая обстановка сложилась у них в Кронсхавене?

— А какой же ей быть? Тяжело им, тревожатся. Со вчерашнего дня Велчева уже дважды звонила. Ждут вас.

В том, что звонила Николина Велчева, нет ничего удивительного. Она наш второй врач в Кронсхавене. Но может ли она сообщить что-либо важное для меня? И почему Настев ни словом не обмолвился о третьем враче — Стоименове?

А тот будто читает мои мысли.

— Доктор Стоименов… тоже предлагает свою помощь. Сами разберетесь на месте.

Как-то неохотно говорит он о молодом враче, как будто чем-то тот ему не нравится.

Но у меня уже не осталось времени на психологический анализ. Мой самолет на Кронсхавен вылетает через пятнадцать минут.

— У меня одна просьба, — говорю я. — Позвоните в Департамент и попросите, чтобы меня кто-нибудь встретил в Кронсхавене.

Настев бросает взгляд на часы.

— Обязательно. Не знаю только, застану ли кого-нибудь там в это время.

Он поднимается. Я тоже встаю со стула и складываю карту.

Дорога между Кронсхавеном и Юргорденом. Что же там произошло?