"Соня Сойер-Джонс. Крыса-любовь " - читать интересную книгу автора

- А я думал, скульптуры бывают только из Камня или глины, - сказал
Томас, переступив порог мастерской. - В крайнем случае из металла. Словом,
из чего-то тяжелого.
- Я раньше работал с глиной и бронзой, но давно за них не брался.
(Со времен Марлен.)
- Вот эта... бесподобна! - выдохнул Томас.
Он смотрел на самую большую "подвеску" в середине цеха. С рук фигуры
свешивались абстрактные символы перемены, рождения, обновления. Понимаете,
да? Обычное для художника помешательство на тайне Творения. Самая длинная
рука - лента закаленной стали - вытянулась на четыре метра. Фигура должна
была двигаться при малейшем дуновении, но я не Смог найти нужный баланс. Как
ни бился, центр тяжести всегда оказывался где-то не там.
- Как называется? - спросил Томас.
- "Предвкушение". - Я приподнялся на цыпочки и слегка толкнул фигуру.
Она колыхнулась, передернулась - и застыла. Намертво. Надо было назвать
ее "Разочарование". Мне стало тошно. Я так на нее надеялся. Казалось, она
жаждет двигаться, только и ждет малейшего знака.
Она должна была запорхать, закивать, заплясать от легкого касания. Она
должна была раскачиваться вверх- вниз, длинными плавными движениями, будто в
любовном трансе.
Без остановки. Ей должно было хватать ветерка. Намека на ветерок. Да
что там! Если верно найти точку равновесия, таким фигурам достаточно вздоха.
Или даже воздушного поцелуя, сдутого с пальцев.
- Мне нравится, - сказал Томас. - Очень.
Молодец парень, уловил мою идею. Большинство из тех, кто приходит ко
мне в мастерскую, не улавливают. Они, правда, прикидываются, что поняли, -
ни на что другое они не способны. Настоящее искусство останавливает время,
захватывает дух, намекает на тайны и страсти, познать которые не мечтает
только глупец. Вот почему люди так рвутся приписать ему какой-то смысл. Оно
будоражит и тревожит, поэтому мы хотим прибрать его к рукам, приручить.
А это ошибка. Большая ошибка. Когда мои посетители смотрят на
скульптуры и ищут для них слова, мне думается: я сделал их собственными
руками, но сам так и не понял. Где уж другим!
- С ней что-то не то, - сказал я Томасу. - Ее надо заставить двигаться.
- Как?
- Если б я знал!
Я задрал голову, как делал тысячу раз. Ответа по-прежнему не было. Меня
только чуточку замутило, как всегда в последнее время при взгляде на
собственные творения.
- Она должна быть лучше, - сказал я. - Что-то тут недоработано.
- Как я тебя понимаю. - Томас достал носовой платок, который в его
ладошках выглядел полотняной ресторанной салфеткой, и вы - сморкался.
Глаза у него были на мокром месте, он будто бы сделался еще меньше.
Правду говорят, хандра заразна. Над нами висела неподвижная фигура. Так в
музее висит скелет доисторического чудища, застряв на грани полета и
небытия. Птеродактиль имени Павловой.
Мой гость уселся на пол, взял предложенный бокал вина и завел рассказ о
своей жизни.
- Мою мать звали Хоуп,[7] - начал он. - Она была красавица. И высокая,
ужасно высокая. Ты не поверишь, но когда мама делала себе "бабетту", самую