"Трудная задача (сборник)" - читать интересную книгу автора (Порджес Артур, Хайнлайн Роберт, Кларк Артур,...)

Уолтер Тивис-Младший Новые измерения

В тот вечер Фарнзуорт изобрел новый напиток — пунш-глинтвейн с джином, настоенным на ягодах терна. Способ изготовления был столь же нелеп, как и название: раскаленную докрасна кочергу надо сунуть в кружку с теплым красноватым джином, потом всыпать туда же корицу, гвоздику и сахар, а после выпить эту идиотскую смесь. Тем не менее, как иной раз бывает с идеями Фарнзуорта, результат получился неплохой. После третьей порции напиток показался мне вполне терпимым.

Когда Фарнзуорт, наконец, положил дымящуюся кочергу в камин, чтоб она опять раскалилась, я удобно откинулся на спинку большого кожаного кресла, которое хозяин собственноручно реконструировал (при нажатии кнопки оно укачивает сидящего, пока тот не заснет), и сказал:

— Оливер, твою фантазию можно уподобить разве что твоему гостеприимству.

Фарнзуорт покраснел и улыбнулся. Он низенький, круглолицый и легко краснеет.

— Спасибо, — отозвался он. — Есть еще одна новинка. Называется "шипучая водка-желе". Ее полагается есть ложкой. Может, отведаешь? Нечто… потрясающее.

Я поборол дрожь, пронизавшую меня при мысли о том, что придется хлебать водку-желе, и сказал:

— Интересно, крайне интересно.

И, поскольку он ничего не ответил, мы оба молча уставились на пламя в камине, а джин тем временем теплой струей разливался у нас в крови. В холостяцком жилье Фарнзуорта было уютно и привольно; по пятницам я всегда чудесно коротал здесь вечера. По-моему, в глубине души всякий мужчина любит тепло огня и спиртные напитки (даже самые причудливые), а также глубокие, удобные кожаные кресла.

Через несколько минут Фарнзуорт неожиданно вскочил на ноги и объявил:

— Хочу показать тебе одну штуковину. На той неделе смастерил. Правда, не совсем удачно вышло.

— Вот как? — Я-то думал, что за истекшую неделю его мысль не простерлась дальше обычных изысканий в области спиртного. С меня и их было более чем достаточно.

— Да, — продолжал он уже от порога. — Она у меня внизу. Сейчас принесу. — Он выбежал из кабинета, и раздвижная дверь закрылась за ним автоматически, так же как секундой раньше автоматически распахнулась.

Я снова обернулся к огню, довольный тем, что мой друг направился не куда-нибудь, а в свой "цех": столярная мастерская находилась во дворе, в сарае, химическая и оптическая лаборатории — на чердаке, а он пошел в подвал. Дело в том, что искуснее всего Фарнзуорт управлялся с токарным и фрезерным станками. Изобретенный им самоввертывающийся винт-барашек с регулируемым шагом был подлинным шедевром, и патент на это изделие, вместе с несколькими другими, принес Фарнзуорту немалое состояние.

Через минуту он вернулся, притащив какой-то странный на вид предмет, который водрузил на столике рядом с моим креслом. Еще с минуту я молча разглядывал этот предмет, а Фарнзуорт, чуть приметно улыбаясь, стоял у меня за спиной. Я знал, что он с нетерпением ждет отзыва, но не представлял, какого именно.

При ближайшем рассмотрении вещица оказалась простой: выполненная в форме креста, она состояла из нескольких десятков полых кубиков с дюймовым ребром. Половина кубиков был сделана из какого-то прозрачного пластика, половина — из тонких листов алюминия. Каждый кубик весьма хитроумно соединялся шарнирами с двумя другими, но общего принципа расположения я не уловил.

Наконец я спросил:

— Сколько их тут? — я пытался пересчитать, но то и дело сбивался со счета.

— Шестьдесят четыре, — ответил Фарнзуорт. — Как будто.

— Откуда такая неуверенность?

— Да вот… — Он смутился. — Во всяком случае, изготовил-то я шестьдесят четыре кубика, по тридцать два каждого сорта; но почему-то с тех пор мне ни разу но удалось сосчитать их заново. То ли они те… теряются, то ли переходят с места на место, то ли еще что-нибудь.

— Вот как? — это становилось занятно. — А можно потрогать?

— Конечно, — разрешил он. Я взял диковинный предмет в руки и, повертев кубики на шарнирах, увидел, что у многих отсутствует одна грань — в них вошли бы некоторые другие кубики, если бы не мешали шарниры.

Я начал рассеянно прилаживать кубики один к другому.

— Ты мог бы легко пересчитать, если бы пометил каждый, — посоветовал я. — Поочередно. Карандашом, например.

— Между нами, — сказал он и снова вспыхнул, — я уже пробовал. Не тут-то было. В конце концов, оказалось, что номером один помечены шесть кубиков, а номерами два и три — ни одного, зато получились два четвертых номера — на одном из них четверка выведена зеркально и зеленым цветом. — Он помедлил. — А я все помечал красным карандашом. — При этих словах он едва приметно содрогнулся, хотя говорил самым беспечным тоном. — Я стер все цифры мокрой тряпкой и больше… не пробовал.

— Угу, — сказал я. — А как ты это назвал?

— Пентаракт.

Он снова уселся в кресло.

— Разумеется, название это условное. По-моему, пентарактом можно назвать четырехмерный пятигранник, а тут изображен пятимерный куб.

— Изображен? — Вещица показалась мне слишком осязаемой для изображения.

— Понимаешь, не может быть, чтобы он характеризовался пятью измерениями — длиной, шириной, глубиной, еслиной и деньгиной… во всяком случае, так я считаю. — Тут он стал слегка заикаться. — Но мне хо… хотелось со… создать иллюстрацию предмета, имеющего все эти пять измерений.

— И что же это за предмет? — Я покосился на вещицу, лежащую у меня на коленях, и несколько удивился, заметив, что успел вложить довольно много кубиков один в другой.

— Представь себе, — пояснил Фарнзуорт, — что ты выстроишь в ряд множество точек так, чтобы они соприкасались; получишь линию — геометрическую фигуру, характеризующуюся одним измерением. Проведи на плоскости четыре линии под прямыми углами друг к другу; это квадрат — фигура в двух измерениях. Шесть квадратов, расположенные в реальном трехмерном пространстве под прямыми углами друг к другу, образуют куб — фигуру трехмерную. А восемь кубов, вынесенные в четырехмерное физическое пространство, дают четырехмерный гиперкуб, или так называемый тетракт…

— А десять тетрактов образуют пентаракт, — докончил я. — Пятимерное тело.

— Именно. Правда, у нас тут лишь изображение пентаракта. Может быть, таких измерений, как еслина и деньгина, вообще не существует.

— А все же непонятно, что ты подразумеваешь под изображением, — сказал я, с увлечением вертя в руках кубики.

— Непонятно? — переспросил он и поджал губы. — Это довольно трудно объясиить, но попробую. Вот, например, на листке бумаги можно очень похоже нарисовать куб — знаешь, пользуясь законами перспективы, затушевывая тень и все такое. Это ведь изображение трехмерного тела, куба, при помощи только двух измерений.

— И конечно, — заметил я, — мы можем дать развертку, а потом свернуть бумагу в кубик. Тогда получится настоящее трехмерное тело.

Он кивнул:

— Но тогда мы прибегнем к третьему измерению: ведь чтобы свернуть бумагу, надо отогнуть ее кверху. Так что, если только я не научусь свертывать кубики в еслине и деньгине, мой пентаракт останется жалким изображением. Или, точнее, десятью изображениями. Здесь десять тетрактов — изображений четырехмерных тел — соединены между собою и изображают пятимерный гиперкуб.

— Ага! — сказал я чуть растерянно. — И что же ты с ним собираешься делать?

— Да ничего особенного, — ответил он. — Это я просто из любознательности. — Тут он перевел взгляд на меня, вытаращил глаза и вскочил с кресла. — Что ты с ним сотворил?

Я посмотрел, что же у меня в руках. Там были восемь кубиков, сложенных крестом.

— Да ничего, — ответил я, чувствуя себя не в своей тарелке. — Просто я взял и вложил их друг в дружку.

— Не может быть! Начнем с того, что незамкнутых кубиков было всего-навсего двенадцать! У всех остальных по шести граней!

Фарнзуорт стремительно ринулся к своему творению — он явно потерял голову, — да так внезапно, что я отпрянул. Бросок Фарнзуорта оказался неудачным, я выронил вещицу из рук, она упала на пол и основательно ударилась одним из углов. Послышался слабый стук, что-то звякнуло, и вещица очень странно смялась. И вот перед нами на полу остался один-единственный кубик объемом в один кубический дюйм — и больше ничего.

Мы тупо глазели на него с минуту, никак не менее. Потом я встал, оглянулся на сиденье кресла, внимательно осмотрел весь пол, даже опустился на колени и пошарил под креслом. Фарнзуорт следил за мной и, когда я кончил и снова уселся, спросил:

— Больше нет?

— Ни единого кубика, — подтвердил я, — нигде.

— Этого я и боялся. — Фарнзуорт ткнул дрожащим пальцем в сторону оставшегося кубика. — По-видимому, все они здесь.

Его возбуждение постепенно улеглось, — я думаю, ко всему можно привыкнуть. Чуть погодя он задумчиво спросил:

— Что это ты такое говорил насчет того, как можно сделать куб, свернув бумагу с его разверткой?

Я поглядел на него и выдавил из себя извиняющуюся улыбку. Ведь и я подумал о том же самом.

— А ты ведь что-то толковал о другом измерении, которое для этого необходимо?

Он даже не улыбнулся мне в ответ, только буркнул, вставая:

— Ну, навряд ли эта штука кусается. — С этими словами он нагнулся, поднял с пола кубик и подбросил его на ладони, прикидывая вес.

— Похоже, весит ровно столько же, сколько все шестьдесят четыре, — сказал он, окончательно успокоенный. Вгляделся в кубик и вдруг снова разволновался. — Силы небесные! Смотри!

Он протянул мне кубик.

На одной из граней, точнехонько в центре, появилось аккуратное отверстие — кружок диаметром примерно в полдюйма.

Я склонился над кубиком и подметил, что на самом деле отверстие не было круглым. Оно походило на лепестковую диафрагму фотоаппарата — многоугольник, образованный множеством металлических пластинок правильной формы, которые находят одна на другую и как бы сплетаются, но оставляют дырочку, куда проникает свет. В отверстии ничего не было видно, только безграничная чернота.

— Не понимаю, каким образом… — начал было я, но тут же осекся.

— Я тоже, — сказал он. — Давай-ка разберемся.

Он поднес кубик поближе к глазам и стал боязливо всматриваться. Потом осторожно положил его на стол, подошел к креслу, сел и сложил руки на округлом брюшке.

— Джордж, — сказал он, — там внутри что-то есть, — Теперь голос его звучал ровно и в то же время как-то необычно.

— Что именно? — спросил я. (А вы бы как спросили?)

— Какой-то шарик, — ответил он. — Маленький круглый шарик. Он весь будто туманом застлан, но видно, что шарик.

— Да ну?! — сказал я.

— Джордж, принесу-ка я джина.

С неимоверной быстротой он извлек из буфета высокие бокалы-хайболы, наполнил их терновым джином, подлил воды, добавил льда. Отвратительный был вкус у напитка.

Осушив свой бокал, я сказал:

— Восторг! Давай повторим.

Так мы и сделали. После второго бокала ко мне вернулась способность мыслить логически. Я поставил бокал на стол:

— Фарнзуорт, мне пришла в голову мысль. Разве по Эйнштейну четвертое измерение — это не время?

Он тоже допил свой бокал:

— Да, по теории Эйнштейна выходит так. Я назвал это измерение "еслина"… или "деньгина", как тебе больше нравится. — Он опять взял в руки кубик — на сей раз, я заметил, с гораздо большей уверенностью. — А как насчет пятого измерения?

— Ума не приложу, — ответил я и покосился на кубик, который стал мне казаться воплощением зловещих сил. — Не могу постигнуть, черт побери.

— И я не могу, Джордж, — сказал он почти игриво; у Фарнзуорта такое настроение бывает не часто. Он повертел кубик в пухленьких пальцах. — Все это каким-то непостижимым образом погружено во время и пространство. Поразительно, не правда ли?

— Поразительно, — кивнул я.

— Джордж, я, пожалуй, взгляну еще разок. — И он опять поднес кубик к глазам.

— Ну-ну, — сказал он секундой позже, — все тот же шарик.

— Что же он делает? — полюбопытствовал я.

— Да ничего. А может быть, медленно вращается. Я не уверен. Понимаешь, он какой-то мохнатый и весь в тумане. К тому же темно тут.

— Покажи-ка, — попросил я, сообразив, что, в конце концов, если видит Фарнзуорт, значит, увижу и я.

— Сейчас. Интересно, в какое именно время я заглядываю: в прошлое, будущее или еще куда-нибудь?

— И в какое пространство… — подхватил было я, но внезапно Фарнзуорт заорал не своим голосом, отшвырнул кубик, словно тот вдруг превратился в змею, и закрыл глаза руками.

Он упал в кресло и завопил:

— О ужас, какой ужас!

Я со страхом следил за тем, как падает кубик, но ничего не случилось. Он не свернулся в ничто и не распался на шестьдесят четыре составные части.

— Что с тобой?! — воскликнул я, подбежав к Фарнзуорту, который корчился в кресле и не отнимал рук от лица.

— Глаз! — простонал он, едва сдерживая слезы. — Он мне выколол глаз! Живо, Джордж, вызови скорую!

Я метнулся к телефону и стал перелистывать справочник в поисках нужного номера, а Фарнзуорт все твердил:

— Поскорее, Джордж! — Тогда я в отчаянии набрал номер бюро повреждений и попросил телефонистку вызвать санитарную машину.

Я вернулся к Фарнзуорту. Он отнял руку от здорового глаза, и на другой его руке я заметил струйку крови. Фарнзуорт почти перестал корчиться, но, судя по его лицу, боль еще не утихла.

Он встал.

— Надо выпить, — сказал он и неуверенной походкой направился к буфету, но зацепил ногой кубик (тот по-прежнему валялся у самого кресла), споткнулся и чуть не упал. Кубик откатился на несколько шагов и остановился отверстием вверх возле камина.

Разъяренный Фарнзуорт процедил:

— Ну, погоди же, тварь такая, я тебе покажу! — нагнулся и выхватил из камина кочергу. Она все время лежала на горящих углях и успела накалиться докрасна. Фарнзуорт обеими руками стиснул деревянную ручку и всадил раскаленный конец в отверстие, прижав кубик к полу.

— Я тебе покажу! — повторил. он.

Я сочувственно смотрел, как он налег всем телом на кочергу и с силой заталкивает ее в кубик. Послышалось слабое шипение, из отверстия повалили маленькие клубочки темного дыма, они окутали всю кочергу. Затем раздался странный чмокающий звук, и кочерга стала погружаться в кубик. Она ушла туда дюймов на восемь, а то и на все десять — вещь совершенно немыслимая, если учесть, что кубик был объемом ровно в один дюйм, — и даже Фарнзуорта это настолько перепугало, что он рывком вытащил кочергу из отверстия.

Дым повалил столбом, через секунду раздался такой звук, словно из бутылки шампанского вылетела пробка, и кубик распался на сотни квадратиков из пластика и алюминия.

Как ни странно, на алюминиевых квадратиках не оказалось следов копоти, ни один пластиковый квадратик не обгорел. Не обнаружили мы и никаких признаков затуманенного шарика.

Фарнзуорт снова поднес правую руку к глазу, уже распухшему и залитому кровью. Здоровым глазом он рассматривал нагромождение квадратиков. Свободная рука его тряслась.

Потом пронзительно взвыла сирена; вой становился все громче и громче. Фарнзуорт перевел на меня обреченный взгляд:

— Это, наверное, за мной. Захвачу зубную щетку.

Одного глаза Фарнзуорт лишился. Однако через педелю он выписался из больницы, почти такой же, как раньше, со щегольской черной повязкой. Любопытная подробность: врач обнаружил у него на веке следы множественных ожогов и заключил, что глаз пострадал от слабого взрыва. Он полагал, будто у Фарнзуорта неудачно выстрелил пистолет — патрон каким-то образом взорвался при открытом затворе. Фарнзуорт не разубеждал врача — такое объяснение годилось не хуже всякого другого.

Я посоветовал Фарпзуорту носить зеленую повязку — под цвет сохранившегося глаза. Он усмехнулся и высказал опасение, не получится ли чересчур эффектно. Он уже начал делать новый пентаракт: хотел выяснить, каким же образом…

Однако ему так и не пришлось довести эту работу до конца. Спустя девять дней после злополучного происшествия газеты внезапно запестрели сообщениями из другого полушария — фантастическими россказнями, от которых приходили в восторг все редакторы воскресных приложений. И тут-то мы постепенно сообразили, что же произошло. Незачем было сооружать новый крест из шестидесяти четырех кубиков и выяснять, каким образом он складывается в один. Теперь мы все поняли.

Кубик, действительно, был пятимерный. И одним из измерений, в которых он существовал, было время — точнее, будущее: девять, дней вперед. А другим измерением было в высшей степени своеобразное пространство, весьма необычно искажающее размеры физических тел.

Это стало совершенно ясно, когда еще три дня спустя все повторилось в нашем полушарии и явление, которое по самой своей природе не нуждалось в газетной шумихе, сильно подорвало тираж воскресных приложений.

В Западном полушарии на всем небосводе появился (до того огромный, что от Аляски до мыса Горн отмечалось солнечное затмение) исполинский блестящий зеленый человеческий глаз. Наблюдалась также часть века, и все это было окаймлено гигантским кругом. Вернее, не совсем кругом, а многоугольником, похожим на лепестковую диафрагму в затворе фотоаппарата.

Перед тем как стало смеркаться, глаз мигнул, и пятьсот миллионов людей вскрикнули одновременно.

Он оставался в небе всю ночь — зловеще мерцал в отраженном свете солнца, затмевая звезды.

В ту ночь появилась тысяча новых религиозных культов, а тысяча старых провозгласила, что настал День, Который Был Предвещен Издревле.

Быть может, большинство жителей Земли полагало, что созерцает око божье. Лишь двое твердо знали: это Оливер Фарнзуорт, сощурясь, разглядывает затуманенный вращающийся шарик в пятимерной коробочке — разглядывает девятью днями ранее, не подозревая, что шарик — это сама Земля, заключенная внутри маленького кубика с гранями площадью в один квадратный дюйм, а кубик — тело в разросшемся времени и сжатом пространстве.

Когда пентаракт выпал из моих рук и каким-то образом вывернулся в два новых измерения, он очутился в пятимерном пространстве и вобрал в себя наш мир, а после стал ускорять в этом мире время, так что, пока в кабинете Фарнзуорта прошла минута, в мире внутри кубика уже миновали целые сутки.

Мы догадались, потому что во второй раз Фарнзуорт держал кубик перед глазами около минуты (первый раз — это, конечно, появление глаза в Восточном полушарии), а когда через девять дней мы увидели то же событие в наших краях, должны были пройти еще двадцать шесть часов до того момента, как глаз почувствует неожиданный "укол" и отпрянет.

Это случилось ранним утром — солнце толькотолько выглянуло из-за горизонта и устремилось к зениту позади гигантского круга, — окаймляющего глаз. На одной из станций защитного пояса у какого-то высокопоставленного военачальника сдали нервы. В космос вылетели пятьдесят управляемых ракет — самых мощных в мире. Каждая несла на себе боеголовку с термоядерным зарядом. После чудовищного взрыва глаз исчез.

Я знал: где-то корчится и вопит невообразимо огромный Оливер Фарнзуорт, осуществляя точь-в-точь ту же цепь событий, свидетелем которой я уже был в прошлом и которая тем не менее развертывается сейчас заново в неизменном пространственновременном континууме, позволившем кубику каким-то образом охватить его.

Врач заметил ожоги. Интересно, что бы он подумал, если бы знал, что Фарнзуорту в глаз попали пятьдесят исчезающе малых водородных бомб.

Целую неделю весь мир больше ни о чем не говорил. Два миллиарда человек только об этом и спорили, только над этим и ломали голову, только это и видели во сне. С самого сотворения Земли и Солнца не было зрелища более потрясающего, чем глаз Фарнзуорта.

Однако двое из всех задумывались и о другом. Думали о незыблемом пространственно-временном континууме, где за день, протекающий по нашу сторону пентаракта, проходит всего одна минута, тогда как в ином времени, ином пространстве мы с исполинским Оливером Фарнзуортом не сводим глаз с валяющегося здесь на полу кубика, где замкнут наш мир.

В среду мы могли сказать: "Вот сейчас он подошел к телефону". В четверг: "Листает телефонный справочник". В субботу: "Сейчас, наверное, вызывает бюро повреждений…"

А утро вторника мы встретили вдвоем — вместе любовались восходом солнца. Мы не разлучались уже несколько суток, потому что потеряли сон и страшились одиночества. Когда занялся день, мы ничего не сказали: боялись произнести вслух. Но про себя подумали…

…Представили себе, как колоссальный макро-Фарнзуорт говорит: "Я тебе покажу!" и изо всех сил тычет в круглую дырочку светящейся, шипящей, дымящейся, докрасна раскаленной кочергой.