"Орест Сомов. Приказ с того света" - читать интересную книгу автора

комнате и не пускал к себе ни души; приготовился ко всему,
как долг велит доброму и исправному человеку; написал даже
духовную, в которой завещал Минне все мое имение и заклинал
ее поддерживать честь нашего рода и славу трактира Золотого
Солнца. Соседу Нессельзамме отказывал на память мои очки и
дюжину доброго рейнвейна, а старому кистеру бутылку самых
лучших голландских чернил. В таких хлопотах я и не заметил,
как наступил вечер. Вот тут-то стало мне тяжело! Каждый чик
маятника отзывался у меня на сердце, как будто стук гробо
вого молота, а звонкий бой часов слышался мне похоронною
музыкой; каждый час налегал мне на грудь, как новый слой
могильной земли. Наконец пробило и двенадцать. Все в доме
стихло; нигде ни свечки; на мое счастье, месяц взошел и был
полон и светел, как щеки соседа Нессельзамме под веселый
час. Я начал одеваться в самое лучшее праздничное свое
платье, взбил волосы тупеем, перевил косу новою черною
лентою и, посмотревшись в зеркало, видел, что могу явиться
на поклон к почтенному моему предку в довольно приличном
виде. Это меня ободрило. Пробил и час. Быстро пробежал у
меня мороз по жилам, но я не лишился бодрости; пошел к замку
и в мыслях приготовлял речь, которую хотел произнести к тени
славного Георга фон Гогенштауфена.
Не знаю, что-то подталкивало меня в спину, когда я вышел
из местечка; месяц светил так, что можно б было искать
булавок по тропинке; тени от деревьев и кустов, казалось,
протягивали ко мне длинные руки и хотели схватить за полу;
совы завывали по рощам и как будто напевали мне на душу все
страшное. Я шел, скрепя сердце, стараясь ничего не видеть и
не слышать и ощупывая наперед бамбуковою своею тростью
каждый шаг по тропинке. Так прибыл я к воротам замка или,
лучше сказать, к тому месту, где они когда-то стояли; там,
на груде камней, увидел я обещанного проводника, черного
латника; он отсалютовал мне черным мечом и пошел передо
мною. Мы вошли в узкие, сырые переходы, освещаемые только
слабою лампою, которую нес мой проводник; ноги мои
подкашивались и невольно прилипали к помосту, но я их
отдергивал и шел далее; мне что-то шептало: "Надейся и
страшися!", - и я с полною доверенностию к знаменитому
предку переступал шаг за шагом. Мы остановились у одной
двери, за которою слышны были многие голоса; черный латник
поставил лампу на пол и ударил трижды мечом своим в дверь:
она отворилась, мы вошли... и здесь-то я увидел, когда, опом
нившись, мог видеть и понимать. . Посередине стоял стол,
покрытый черным сукном; за столом, на старинных,
позолоченных креслах, сидел Гогенштауфен, в собственном
своем виде. Он, по наружности, казался бодр и свеж, даже
дороден; но смертная бледность и что-то могильное, которое
как белая пыль осыпалось с его лица, ясно показывали, что
это не живой человек, а тень или дух. Волосы на нем были
белые и курчавые, как шерсть на шпанском баране; борода