"Владимир Рудольфович Соловьев. Русская рулетка (fb2) " - читать интересную книгу автора (Соловьев Владимир)

МОЕ ОТКРЫТИЕ АМЕРИКИ

В начале осени 1990 года я встречался с президентом США Джорджем Бушем, тогда еще просто, а ныне старшим. Человек триста активистов Национального республиканского комитета, пришедших на ужин Президентского клуба, долго рассаживались десятками за большие круглые столы, украшенные табличками их имен.

Каждый стол был окружен штакетником политкорректных разнополых, разновозрастных и разноцветных официантов в белых куртках. Они должны были олицетворять равенство возможностей, и, кроме одежды, их объединял жуткий английский, который они коверкали всякий на свой лад. Потом нас невкусно кормили, не спрашивая о предпочтениях, а просто меняя блюда по некоей не слышимой нами команде.

А может быть, я уже все забыл и память услужливо заменяет такими воспоминаниями реалии того события. Ведь это мне все так представлялось. Должно быть, и еда была хороша, а я просто страшно волновался вплоть до атрофии вкусовых рецепторов.

Я точно помню, что очень ждал выступления президента, которое и последовало после десерта, но вот что он говорил? Остались какие-то обрывочные воспоминания об этом вечере и фотография, на которой Джордж, Барбара и я, что забавно, все настоящие, это я к тому, что меня часто спрашивали, не фанерные ли они, а я всем хохмил, они, мол, нет, а я так да. Говорил правду, я тогда был, ну, если и не фанерный, то точно деревянный. Буратино, руки-ноги не гнулись, во рту пересохло, улыбаюсь в объектив фотоаппарата так, что челюсти сводит, и мелькает рой дурацких мыслей: от "так если бы было надо, я бы его прямо тут голыми руками задавил" до "а ведь за такую фотографию и орден Красной Звезды могут дать".

Это я привожу мысли из советской части мозга, другая же гордилась мной и была счастлива, именно благодаря ее активной мыслительной деятельности я и оказался на этом ужине и вот стоял минут десять с президентской четой и говорил о судьбах России. Барбара Буш, очаровательная вся американская бабушка, смотрела на меня с нескрываемым удивлением, я был единственным неамериканцем среди участников вечера, не одетым в куртку официанта. А г-н президент вежливо завязал со мной разговор о советско-американских отношениях. Тогда мы были в моде, примерно как в какой-то период времени увлечение икебаной, а потом плетеной ратанговой мебелью, и обсуждение было на уровне великосветской беседы, краткой, улыбчивой и ничего не значащей.

Мне запомнилась моя фраза во многом потому, что перед тем, как произнести, я раз двадцать проговорил ее про себя, опасаясь совершить ошибку в построении или произношении, речь-то мы вели без переводчиков. Я сказал: "Нельзя давать деньги - разворуют, лучше выдавать кредиты оборудованием и технологией, а вот деньги в России отследить невозможно, и уже завтра на них вырастет новый дракон". Буша эта идея удивила, хотя я не думаю, что он ее запомнил, скорее, это было изумление тем, что я, 27-летний в ту пору нахал, даю какие-то советы, а не поддерживаю плавное течение беседы междометиями.

Чтобы не возникло ощущение моей бесконечной мании величия, уточню: никакой моей заслуги в нахождении в столь знатном обществе не было. Просто так распорядилась судьба. Мой друг, Джон Хатавей, был активным республиканцем и поддерживал президента всем, чем мог, от денег до сбора подписей, а я был рядом с ним, так как буквально за пару месяцев до этого приехал преподавать в университет штата Алабама в городе Хантсвилл, по приглашению, инициированному Джоном. И уже вместе с ним стоял на ступеньках алабамского Капитолия в столице штата городе Монтгомери, собирая подписи в поддержку солдат, участвующих в операции "Щит в пустыне", то есть речь идет о первой Иракской кампании.

Вы бы видели озадаченные лица американцев, когда, услышав мой призыв на английском, очень далеком от их фонетических стандартов, они спрашивали: "А каких именно солдат вы поддерживаете, молодой человек?" Сейчас это все представляется какой-то сказкой, иллюзией. Это было не единственное изумление американцев мной, да и всеми нами, приехавшими в то время из Советского Союза работать или учиться. Я помню, как, критически посмотрев на меня, Джон забраковал мой прекрасный финский темный костюм, в котором можно было легко выдержать двадцатиградусный мороз, настолько он был плотным, и замечательные светло-серые ботинки "саламандра", купленные по талону в магазине для новобрачных на улице Димитрова в Москве, которые я всегда гордо носил с белыми, таллинскими теннисными носочками, и чудо какой пакистанский батник с клапанами и погончиками, да и темный галстук из неведомого природе полимера тоже его не впечатлил, хотя я всегда надевал на особо важные мероприятия этот боекомплект и никто не жаловался.

Мы отправились в ближайший мол, и в каком-то большом магазине произошло превращение молодого советского кандидата наук в среднестатистического республиканца: в правильном темном костюме, в темных ботинках, простой, но поамерикански плотной белой рубашке, под которою полагалось носить майку, несмотря на жаркий климат, так как именно она лучшее средство от пятен пота, а отнюдь не кумир командированных той поры "Олд Спайс". Именно тогда я запомнил раз и навсегда, что носки под темный костюм не могут быть светлыми и что красный цвет галстука - это не только вкусовые пристрастия, но и цвет республиканской партии.

Так что культурологического шока четы Буш удалось избежать с помощью Джона.

Очевидно, что Джон с ними дружил, и меня поразило еще тогда, что Джордж заметил Джона в общей толпе, поприветствовал его по имени и пару минут с ним перекидывался шутливыми репликами. У Буша-старшего наполеоновская память на имена, в чем я смог и сам убедиться, когда через пару лет, увидев нас с Джоном в Белом доме, он обращался к нам по именам.

Наблюдательный читатель, помнящий советские времена, конечно, не может не задать правомерный вопрос: а откуда у вас, товарищ (а в зависимости от вашего ответа может быть и гражданин) Соловьев, американский приятель? Все хорошо, фу-фу, сидеть и не рычать - товарищ я, товарищ. Познакомился по заданию партии и комитета молодежных организаций (КМО) во время саммита молодых политических лидеров США и СССР, проходившего в Москве. В пору внезапной, но осторожной любви официоза к Америке.

За последние лет пятьдесят отношение к Америке всегда было лакмусовой бумажкой мироощущения собеседников и степени свободы нашего общества. Я плохо помню политическую жизнь середины 70-х, по тривиальной причине излишней молодости в то время, но вот конец того десятилетия и все последующие за ним прошли через меня.

Любить Америку было правильным. Единственно правильным; чем больше официальная пропаганда боролась против американского империализма, тем притягательней и человечней он казался. Когда в рамках Московской книжной ярмарки появился журнал "Америка", посвященный какой-то круглой дате, то он воспринимался как сборник сакральных текстов и иллюстраций. Я навсегда запомнил замечательную фотографию сочных ярких апельсинов - во всю страницу одни апельсины. Даже этот яркий калифорнийский солнечный цвет цитрусовых воспринимался как протест против серости и безликой скромности того, что несколько позже Александр Градский так точно окрестит совком. Если напрячься, то я и сейчас вспомню почти все материалы того номера, настолько все изложенное там воспринималось как инопланетная форма жизни, как другая, мощная и гуманная цивилизация.

Америку было модно официально клеймить, а следовательно, все хоть сколько-нибудь уважающие себя представители интеллигенции ее обожали. Знали о ней не много, все больше по Фенимору Куперу, Джеку Лондону, О'Генри с Марком Твеном и прочими дозволительными авторами по хлестким репортажам об акулах капитализма, которые под тревожную музыку разоблачались в телевизионной "Международной панораме". Знали по шуршащим сквозь помехи эфира зарубежным голосам со столь неповторимым обаянием акцента, с которым рассказывалось о джазе и политике, и в слушателях тем самым зарождалась убежденность в собственной смелости и неотвратимой мести советской власти, которая все равно застукает и упечет на Соловки.

Тогда мы очень четко понимали, чего не хотим, и страстное желание перемен строилось на отрицании вязкой трясины фальши, которая покрывала нас с головой.

Идеологический дракон старел, и система подавления инакомыслия постепенно давала сбои; его уже не давили в зародыше, однако и до размеров заметных разрастаться не рекомендовалось. В какой-то момент научно-технической интеллигенции стало даже удобно немножко диссидентствовать. Самую чуточку, на кухне, почитывая по ночам самиздатов-скую литературу, вскрывающую все недостатки системы пятидесятилетней давности.

Сейчас похожую смелость выказывают государственные телевизионные каналы, демонстрируя образцы вольнодумства, вскрывая тайны начала прошлого века и уже - почти - ничего не опасаясь. От собственной неописуемой смелости у них аж дух захватывает и просыпается чувство искреннего самоуважения. Государственный журналист уже неотличим от телевизионного историка, когда широким мазком переписывает прошлое в угоду новому высокому заказчику.

Двадцать лет назад это было честнее, государственная система сохраняла преемственность с 1917 года и ой как могла напомнить о своем революционном прошлом. Так что дозволялось интеллигентничать в разумных пределах и не увлекаться, как говорили и тогда и сейчас - без фанатизма, друзья.

Слишком резкие движения приводили к необратимым и тяжелым последствиям, вплоть до специализированных лечебных заведений, а то и просто зоны, но, конечно, по неполитическим статьям. Только в это время мог отправиться в зону интеллигентный еврейский мальчик, попавшийся на распространении кришнаитской литературы. Ему было мало тихих еврейских забав с поиском самоидентификации и попыткой уехать на историческую родину? Конечно, своим непредсказуемым поведением он насмерть испугал людей с тяжелыми взглядами, так как перестал попадать в клеточку классификационных диссидентских ересей, а следовательно, становился опасен, сигнал поступал в головной мозг и принятое решение всегда оказывалось неотвратимым.

Вот в этой атмосфере, о которой Наум Коржавин сказал, что она невозможна в связи с отсутствием кислорода для жизни, все, что приходило из Америки, было абсолютно истинным.

До сих пор атавизм веры в американскую непогрешимость силен в людях, по праву считающих себя интеллигентами. Мы с решительностью камикадзе бросаемся отстаивать страну, от нас этого не ждущую и зачастую удивленную такой самоотдачей. Американцы совершенные прагматики, и им не понять, что истинные патриоты Америки живут вдали от континента девушки с факелом.

Это не наш недостаток, скорее данность. Долгое проживание в затхлом воздухе вырабатывает инстинктивное стремление к раскрытию окна, а вот что уже окажется там, не столь важно. Два коротких пояснения. Первое - классический советский анекдот. Рабиновича вызывают в ЦК и спрашивают: "А с десятого этажа ради дела партии спрыгнете?" - "Конечно, ведь лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас".

Второе - из личного опыта. Америка насквозь кондиционирована и пролегает в нескольких климатических поясах. Впервые прилетев в прохладный Нью-Йорк, прохожу все формальности в кондиционированном аэропорту имени Кеннеди, оказываюсь в зубодробильно остуженном самолете, летящем в Форт-Майерс, штат Флорида. Прилетаю в столь же охлажденный аэропорт, где меня встречает Джон в шортах, не без изумления смотрящий на мой боекомплект (описание выше). Садимся в его машину, раскалившуюся под солнцем, и я, как всякий советский человек, открываю окно, в уверенности, что на улице воздух-то попрохладнее будет, и меня обдает горячей влагой. Урок: то, что здесь душно, не означает, что там есть чем дышать, ной от этого осознания воздуха не прибавляется.

Не поймите превратно - в Америке есть чем дышать, но это их воздух, их путь развития, прекрасная, построенная ими для них жизнь. Многие наши, приезжая туда на ПМЖ, до сих пор чувствуют себя несчастными, в каждой беседе с туристом пытаясь доказать ненапрасность своего отъезда. Абсолютная глупость. У каждого своя судьба. Кто-то ненавидит Америку за то, что она больше, чем ненавидящий ее, и живет по своим законам, приказывая тебе им следовать, а если ты не хочешь, то заставляет тебя. При этом законы правильные, но иные, они построены на базовых принципах, которые нам чужды уже в силу исторических и моральных особенностей.

Главный из них - уважение к себе и осознание святости закона и равенства всех перед ним. Я часто задаю вопрос, а что лежит в основе современной демократии, и слышу много разного. Мой собственный ответ таков: осознание святости частной собственности, так как в первую очередь закон защищает ее. Именно это лежит в основе юридической пирамиды американского общества, именно на этом основополагающем принципе зиждется и вся философия американского общества и образа жизни. Конечно, для нас это пшик. В России никогда не было никакого уважения к частной собственности, как, впрочем, и собственности, а уважение к закону и правовое сознание всегда заменялось клановым. "Ну как не порадеть родному человечку?" Те из наших, кто пытался побороть общинно-нищенскую психологию, основанную на принципе "все вокруг советское - все вокруг мое", поэтому тащи все, что можешь, в Америке адаптируются быстро, а вот мечущиеся интеллигенты, не уважающие окружающих и погруженные в себя, оказываются на обочине жизни.

Но тогда мы не знали Америки, хотя и сейчас многие ее не знают и пишут дурацкие пасквили об этой великой стране, нахватавшись идиотизмов из красной прессы.

Для нас Америка была страной за окном, свежим воздухом, мечтой, абстракцией.

Каждый американец казался молекулой кислорода. Они об этом не догадывались, зачастую оказываясь не молекулой, а живыми людьми со свойственными им недостатками. Разочарование накапливалось постепенно, и немалую роль в этом сыграли и те иностранцы, которых мы здесь встречали, да и они сами не очень понимали наши ожидания и им не соответствовали.

Вот один из примеров того, какие мы разные. В Америке сейчас судят их прихватизаторов, за нечистоплотность ведения дел в России, наши же Чубайсы - Кохи замечательно себя чувствуют и задействованы не только в экономической, но и в активной политической жизни, продолжая своим присутствием дискредитировать правую идею.

Изменилось чувство к американцам после того, как жизнь лучше не стала, хотя винить надо было бы себя, но это не в нашем характере. Мы-то ведь думали, что достаточно любви к звездно-полосатым и все будет хорошо, оказалось не совсем так. Иностранцы не понимали всего происходящего в нашей душе и ехали сюда с иными ожиданиями.

На заре перестройки каждый приезжавший американец ощущал себя пионером Дикого Запада и миссионером в одном лице. От нашей действительности у них происходило переполнение клеточек головного мозга, и они впадали в благородный ступор.

Любимые шутки были связаны с кириллицей и русскими девушками. Они все никак не могли понять, как можно есть в "ПЕКТОПА" - так звучал ресторан, если прочитать это русское слово по-английски, и каким образом происходит превращение любого тупого урода с долларами в объект вожделения потрясающе красивых молоденьких русских девушек. Очевидные объяснения им в голову не приходили, и, когда девчонки оказывались в статусе жен в США, вот тут-то и приходило прозрение вместе с грамотно проведенными бракоразводными операциями, но не сразу, а лишь по прошествии времени и приобретении нужного опыта. Однако до грустного прозрения время еще было.

Доллар воспринимался как знак надежды, как росток будущего несметного богатства и имел колоссальный магический смысл. Зарплата в долларах превращала тебя в супермена, поднимала по социальной лестнице на неведомые высоты, туда, где нет и не могло быть никого из прошлой номенклатурной жизни с их смешными чеками разных серий в "Березке".

Символ свободы - кооперативы расцветали в совместные предприятия как цветы после дождя при появлении в жизни учредителей любого случайно попавшего в Россию иностранца. О качестве этих гостей нашей родины говорить не очень хочется.

Скажем, были и остаются до сих пор замечательные, увлеченные, честные слависты, которые все мечтали понять таинственную русскую душу. Другие поддались моде и занялись здесь бизнесом, с годами остыли и осели в больших компаниях. А кто-то вернулся в свое американское захолустье с багажом ярких воспоминаний, пережитых венерических болезней и русской женой.

С одним из таких романтиков я познакомился году в 1989-м, его звали Роберт, и он чем-то напоминал героя голливудского фильма. Что-то щелкнуло в его американской душе и, бросив богатых родителей и размеренную жизнь, он в один прекрасный день оказался во Владивостоке, где решил придать актуальности своему знанию русского языка, проехав на поезде до Москвы.

Мой близкий друг хорошо знал девушку, которая позже стала женой американца, так что в какой-то момент мы все оказались в одной компании.

В Москве стоял компьютерный бум, все деловые бегали и пытались купить и продать пару контейнеров экстишек, а вот Роберт мог их купить у себя дома, что превращало его в золотого мальчика. Путем сложных комбинаций он оказался на приеме у Иосифа Орджоникидзе, в ту пору уже чиновника, и поразил всех тем, что за все время беседы на русском языке так и не опустился до использования нормативной лексики. Мат стоял такой, что сделка провалилась. Роберт был огорчен, но осознал, что язык поезда несколько отличается от языка общения в официальных кругах.

Были и наивные предприниматели, этакая иная разновидность Робертов, убежденные, что имеют дело со страной непуганых идиотов, где можно в момент сделать сумасшедшее состояние. Так, они звонили в торговое представительство при американском посольстве и, поинтересовавшись стоимостью водки "Столичная" в московских магазинах, просили прислать пару контейнеров на тысячу долларов, которые они готовы переслать по почте.

Но были и первостатейные жулики со всего мира, почувствовавшие легкие деньги и слабость правоохранительных органов и выбравшие Москву своим пристанищем.

Общение с разнообразным международным сбродом, который хлынул в Россию и смешался здесь с нашим людом схожей субстанции, не могло не дать всходов.

Поясню. Влюбленные в свободу романтики попытались вырваться в Штаты и Европу или совершить алию на историческую родину, и многим это удалось. А вот люди, занимавшиеся в России кооперативным движением, не очень-то походили на этих самых трепетных интеллигентов. Конечно, были и честные фарцовщики, и сутенеры, и мелкие стукачи, но, как правило, все в одном лице, ибо без отсидки или легкого стукачества долго заниматься промыслом было не очень-то и возможно, но по прошествии стольких лет, став уважаемыми членами нового постсоветского общества, так не хочется вспоминать доверительные беседы с комитетчиками, и память услужливо оставляет лишь страницы героического предпринимательского прошлого.