"Всеволод Сергеевич Соловьев. Жених царевны ("Романовы: Династия в романах") " - читать интересную книгу автора

надо. Что-то утро скажет? И звучит у нее в ушах с детства памятный
старушечий голос нянюшки, сказывавшей в тереме сказки: "Утро вечера
мудренее! Утро вечера мудренее!"
Под этот далекий старушечий голос, под эту все повторявшуюся фразу,
незаметно заснула Маша.
Проснулась она. Солнце ярко светит, взглянула она на себя и ахнула:
вся-то разорвана, вся растерзана. Растрепалась коса густая; вся правая
ладонь ссажена, кровь запеклась, и в то же время чувствует Маша и голод и
жажду. Кругом все так же тихо, как было и раньше. На забор она взглянула:
так и ахнула, вышина-то какая! И увидала, что не доползи до березы, не
слезь по дереву, расшиблась бы она вдребезги. Кругом кусты, трава густая.
Тихонько-тихонько пробралась она в кусты, выглянула. Знакомая березовая
аллея, никого не видно, не слышно.
Опять вернулась на свое прежнее место Маша, села в траву и
задумалась.
Боже мой, Боже! Что теперь творится в тереме? Беда. За нею, наверное,
снаряжена погоня, по всей Москве ее ищут.
- Пропала моя головушка! - громко вздохнула Маша. - Ну да что уж
теперь жалеть, на то и шла! А царевна? Плачет она теперь, голубушка, меня
жалеючи... никогда нам больше с нею не видаться!..
Заплакала Маша. Слезы ее остановили людские голоса. Вздрогнула она,
прислушалась. Вблизи по аллее идут люди, говорят, а что говорят, понять
невозможно. Немцы... взглянуть бы, может, с ними королевич. Да как
взглянуть-то? Боязно - себя выдашь.
И она притаилась, не дышит. Прошли мимо. Опять стала плакать Маша,
только и плакать уже надоело, голод мучает, во рту совсем пересохло, язык
будто деревянный, пить страсть хочется.
Солнце уже высоко стоит на небе; мучительные часы проходят, и с
каждым новым часом все невыносимее становится Маше. Лежит она в траве,
теперь уже не плачет, голова у ней разболелась. Думала, думала, все
передумала, и даже мыслей нет.
Солнце склоняется к западу; все длиннее и длиннее становятся тени от
кустов и деревьев; ветерок поднялся; прохладнее сделалось.
"Долго ли мне так лежать? Не встать ли? Не идти ли - ведь, может, он
не только нынче, но и завтра, но и никогда не придет сюда. Что ж тогда?
Помирать здесь с голоду?"
Судьба сжалилась над Машей. Солнце еще не зашло, как она услышала
звуки немецкой песни, уж знакомой ей, той самой, какую пел год тому назад
королевич. Да и теперь это он, его голос...
Захватило дыхание у Маши. Ей ли не узнать этого голоса! Он... он это,
сердце говорит, что он... Боже, счастье-то какое! Один ли? Но теперь все
равно!
Она подобралась к кустам, выглянула - и видит: вдали, по аллее, идет
королевич.
Один он! Один!
Вмиг была она перед ним, и уж теперь не он ее обнял, не он стал
целовать ее - сама она, бессильная и истерзанная, с глухим, мучительным
рыданием, почти упала на грудь его и обвила его шею руками.
Он долго не мог в себя прийти от изумления, радости и страха. Он
ничего не понимал.