"Владимир Солодовников. Колыбельная для Ивана ("Принцип Криницина" #1) " - читать интересную книгу автора

особенной любовью относится он к баням. Вот и у него баня в Ильинском - всем баням
баня. Нюра женщина тихая и скромная, даже удивление меня брало неоднократно, когда я
за Нюрой наблюдал: никогда она ничего лишнего никому не скажет, соседки к ней шли и
за советом, и с новостями сельскими. Все новости и кляузы мозг Нюры впитывал, но
дальше эти сведения от нее не уходили. Я любил с ней за грибами ходить, места она знала
грибные: замечательные то были места. Мысли мои опять на Людмилу мою, было,
переключились - наваждение какое! Но все опять заслонили события последнего дня - о
моей будущей работе - смешно подумать! - детективом. Хотя, рассуждая логически, я не
так уж и плох. Я даже глянул на себя в зеркало заднего вида: лицо приятное какое, глаза
красивые и внимательные, под глазами вот только круги темные, так и опять же - от
переживаний, круги эти только мужественности мне добавляют. Парень я крепкий, ростом
Бог не обидел, я даже согнул правую руку в локте, напрягая бицепс, но бицепс получился
жидковат: оно правильно, в последние годы ничем физическим я себя не утруждал,
придется покидать гантели, ничего, накачаюсь. Я даже знал прием самбо, один, зато давно
разучивал его, еще с Андрюхой Клебановым (подлецом и негодяем!). Этот прием состоял
в броске через левое плечо, ну, мне теперь его, видимо, придется демонстрировать. Вы
еще увидите этот замечательный прием в моем исполнении. Ах, да, еще два приема из
бокса: один удар - левой (по-профессиональному - хук), еще один удар - правой
(апперкот, в моем исполнении - номер смертельный). Приемов немного, но знал я их в
совершенстве. Покажите только мне, кого надо бить!
К селу я уже подъезжал, как увидел, что процессия из полутора десятков человек, в
основном пожилых, медленно плелась с кладбища; кладбище это было на косогоре среди
высоченных берез и отсюда, с шоссе, оно хорошо просматривалось. Видимо, опоздал я на
похороны. Я подкатил к дому дяди Пети, когда он с супругой своей как раз к нему и
подходили. Встреча, понятно, была грустной: они были еще под впечатлением от
похорон.
- Так, что все-таки случилось? - спросил я Петра Николаевича и Нюру.
- Ты знал ведь мамину тетку - бабу Марью, жили они вдвоем в Выселках с бабой
Настей, вот, сгорели в домишке своем. Только странно это нам, чего бы они сгорели?
Ждали, поди, меня, а я припозднилась, пришла уж, а дом их догорел совсем.
Я поначалу и не задумался о причинах возгорания избушки той никудышной и от
времени почерневшей своими бревнами, в которой жили старые уже женщины, и о
которых знал немало из рассказов Нюры и дяди Пети. Да и мама мне о них рассказывала
много чего занятного. Мастерицы они были на все руки: и жали, и косили, и сеяли, и
снопы вязали в давние еще времена, а с возрастом шить-вязать научились. Все жители
деревеньки Выселки шли к ним, старушкам этим, и с горестями, и с радостью.
Рассказывали о них и вовсе уж занятную историю о любви к одному какому-то парню,
ушедшему на войну, да так и сгинувшему в ее горниле. Всю жизнь они его ждали, замуж
ни за кого не выходя; да вот так глупо и трагически жизнь этих никому не мешавших
бабушек и закончилась. И я бывал у них в деревеньке раза два, ночевал даже в их
домишке у самого озера. По летним утрам, когда еще только всходило солнце, и пар
подымался над неподвижной голубой водой с розоватыми отблесками от лучей солнца, я
сбегал по тропинке к озеру и бросался в прохладную ключевую воду, нарушая его покой.
Не надо мне видеть Парижа, чтобы увидеть его и умереть. Мне озеро то видеть куда как
милее, наблюдая как можно дольше неподвижность его спокойных вод и вечность бытия.
- А что там странного, на твой взгляд, Нюра? Ну, сгорели: Бывают такие случаи,
когда, скажем, бумагу какую зажгут, да и не потушат - забудут, вот тебе и пожар.
Старушки ведь, память, поди, не ахти какая:
- Ваня, да какая такая память? У них память-то экая, что нам бы такую с тобой! Все
они помнили, все знали. Таких светлых голов у многих молодых не сыскать!